– Тебе какое дело, пехоцкий? – буркнул в ответ рослый фейерверкер. – Никакого, – пожал плечами Дмитрий и, сплюнув от досады на землю, отошел прочь. – Вот и не лез бы, куда тебя не просят! Между тем на полигоне появились новые действующие лица. Впереди размашисто шагал руководитель испытаний – генерал от артиллерии Фадеев. За ним мелко семенил исправляющий должность начальника полигона – полковник Эрн. Следом, чуть отстав, шли остальные офицеры. Среди последних выделялся своим независимым видом представитель Главного штаба – подполковник Мешетич. – Здравствуйте, господин инженер, – поприветствовал Барановского генерал и покровительственно протянул руку, которую тот с почтением пожал. – Ну что, Владимир Степанович, сами видите, в каком состоянии ваши хваленые снаряды. – Именно так-с, – поспешил поддакнуть Эрн. Со стороны эта пара – высокий сухопарый генерал и низенький полный полковник, выглядела довольно комично; но смеяться, глядя на них, совершенно не хотелось. – Я уже высказывал свое мнение, ваше высокопревосходительство, – обреченно махнул головой изобретатель. – Тогда приступим? – Как вам будет угодно. – Значит, так! – в голосе Фадеева прорезалась сталь. – Целые снаряды убрать! – Сию же секунду! – преданно подхватил начальник полигона. Пока артиллеристы выполняли приказ, подполковник[114] Мешетич, сделав, как бы случайно, несколько шагов в сторону, оказался рядом с Будищевым. – Ты что здесь делаешь? – вполголоса спросил он унтера, не поворачивая к нему головы. – Мимо проходил, ваше высокоблагородие! – Ну-ну, – отозвался Мешетич и, казалось, совершенно потерял интерес к странному нижнему чину. – Надеюсь, господин Барановский, – продолжил генерал, как только на столе остались только поврежденные снаряды, – вы помните условия испытаний? – Разумеется! – кивнул тот. – Нужно сделать не менее тридцати выстрелов, тогда испытания будут сочтены успешными. – Замечательно! С какого вам будет угодно начать? – Мне это безразлично, ваше высокопревосходительство! Тем паче, что их осталось всего тридцать! – Разве? – картинно удивился генерал. – А ведь и верно. Ну, что же, тем меньше расходов для казны. Вы что-то хотели сказать, Владимир Степанович? По лицу Барановского было видно, что ему много что хотелось сказать генералу, но он сдержался. Вместо этого инженер осмотрел лежащий с краю стола снаряд и, после обмера и описания повреждений, велел подать его к орудию. – Заряжай! – скомандовал Штиглиц. – Ваше выскопревосходительство, – подобострастно обратился к генералу Эрн, – по инструкции полагается отойти от орудия на двадцать пять шагов. – Да-да, – покивал головой тот и, уже сделав первый шаг, спохватился и, обернувшись к инженеру, позвал его с собой: – Владимир Степанович, а вы что встали? Извольте отойти. – Позвольте мне остаться на месте, – мотнул головой тот. – Лучше прикажите отойти канонирам, а я тут – главный ответчик. – Канонир – суть солдат, господин изобретатель. Ему не должно живота своего жалеть на службе государю и отечеству. Впрочем, как угодно! Барановский, не дожидаясь ответа, уже скинул щегольское пальто и, отодвинув заряжающего, сам стал к замку. Патрон с глухим лязгом вошел в ствол, затем инженер щелкнул затвором, и длинный ребристый поршень вошел в камору. Затем замковой повернул рукоять с шаром-противовесом, и затвор сцепился с нарезами гнезда казенника, щелкнув при этом, как замок на воротах в преисподнюю. – Готово! – Огонь! Раздался выстрел, и подпрыгнувшая на месте пушка окуталась сизым облаком порохового дыма. Артиллеристы с облегчением вздохнули и только что не перекрестились, а не вовремя спохватившийся Будищев, как только к нему вернулся слух, озабоченно спросил у фейерверкера: – Слышь, служивый, а где окоп? – Какой еще окоп? – Для расчета! Тот в ответ лишь удивленно посмотрел на странного пехотинца, но, ничего не ответив, продолжил командовать подчиненными. – Что такое? – строго спросил прапорщик, заметивший краем глаза разговор двух унтеров. – Ваше благородие, – вытянулся Дмитрий. – А где расчету укрываться? Мало ли… – Что?! – процедил сквозь зубы Штиглиц. – Испугался? – Очень, господин прапорщик! В голосе георгиевского кавалера было столько презрения и неприкрытой насмешки, что молодой офицер вспыхнул как мак. – В самом деле, Людвиг Александрович, – вмешался инженер. – По инструкции должно быть укрытие! – Должно, – скрипнул тот зубами. – И приготовлено. Только в последний момент приказано перенести испытания сюда. А вот шанцевого инструмента взять не разрешили! – Как это прикажете понимать? – В любом случае этот вопрос не ко мне, господин изобретатель! И вообще, вас приглашали отойти в безопасное место. А у меня – приказ! – Черт знает что такое! Делать было нечего, и проверка продолжилась. Каждый новый снаряд осматривали, записывали повреждения, заряжали, а затем следовала команда: – Огонь! – Угробить хотят вас, Владимир Степанович, – мрачно заметил Будищев, наблюдая за происходящим. Однако его слова заглушил выстрел. Все время испытаний Дмитрий провел рядом с расчетом, мучительно раздумывая, что можно предпринять. Увы – ничего не приходило в голову, но всякий раз перед выстрелом сердце его замирало, а затем начинало биться вновь. – А что это за пехотный унтер? – обратил, наконец, на него внимание Фадеев. – Да-да, этот, с полным бантом! – Не могу знать, ваше высокопревосходительство! – недоуменно отозвался Эрн. – Вы не знаете, кто находится у вас на полигоне? – иронически приподнял бровь генерал. Испытания тем временем продолжались. В какой-то момент показалось, что все окончится благополучно. Помятые гильзы, хоть и с некоторым натягом, попадали в зарядную камору, с грохотом выбрасывали снаряд, а затем штатно извлекались выбрасывателем. Наконец, остался последний патрон. Гильза его была помята несколько более остальных, однако, по расчетам Барановского, повреждения были в пределах нормы. Тем не менее, при попытке зарядить его, он застрял, да еще в самом конце, когда до края оставалось совсем чуть-чуть. – Разряжайте, – махнул рукой инженер. Однако сказать это оказалось легче, чем сделать. Как ни старались артиллеристы, но вытащить патрон никак не получалось. Артиллеристы, кряхтя от натуги, тянули его специальными щипцами, но все было тщетно. Проклятый снаряд туго сидел в каморе и не собирался никуда двигаться. – Вашбродь, – обратился к прапорщику фейерверкер. – Его, анафему, надоть затвором дослать! – Опасно, – покачал головой Штиглиц. – Дык не получается по-другому! – А получится? – Да куды она денется! – Возможно, он прав, – осторожно сказал Барановский. – Во всяком случае, я не вижу иной возможности. – Вы с ума сошли?! – едва не заорал на него Будищев, нервы которого, наконец, не выдержали. – Что? – удивленно обернулся к нему изобретатель. – Владимир Степанович! Бросьте это гиблое дело, у вас же не девять жизней… – Послушайте, – не выдержал офицер. – Я не знаю, откуда взялся этот ваш унтер, но он прав. Стрелять этим снарядом нельзя! – Вы не понимаете, – устало покачал головой инженер. – Это последний снаряд. Если не закончить серию – испытания признают неудавшимися, и тогда все пропало! – Можно взять другой снаряд из передка! – Вы же слышали генерала… Глядя, как спорят офицер с инженером, Дмитрий подумал было, что опасность миновала, и с облегчением перевел дух. «Похоже, на этот раз пронесло», – решил он с облегчением. Однако отвернувшись от спорщиков, унтер с ужасом увидел, как фейерверкер взялся за рукоять затвора и, размахнувшись, попытался исполнить свое намерение. Барановский с Штиглицем этого не видели, поскольку стояли к орудию спиной, но у Будищева от этого зрелища полезли глаза на лоб. Поняв, что от возможной катастрофы их отделяют какие-то мгновения, он, чувствуя, что не успевает, бросился вперед и, сбив с ног прапорщика и инженера, накрыл последнего своим телом. Как и следовало ожидать, попытка протолкнуть недосланный снаряд затвором кончилась прежде временным выстрелом. Фейерверкера убило на месте. Еще двух солдат ранило осколками, но Барановский и Штиглиц отделались легким испугом и испачканным в грязи полигона платьем. Ошалело переглядываясь, они поднялись на ноги. Их спаситель, тяжело дыша, стоял рядом, вытирая рукавом лоб. Кепи с головы унесло взрывной волной, левый погон висел на одной ниточке, но в целом казалось, что с ним все в порядке.