– А у меня есть молодая жена и маленькая дочка – Капочка. Когда я отправлялся на войну, она так трогательно тянула ко мне ручки. Я ведь пошел сюда из-за полуторного оклада и перспективы производства. А то ведь можно так и застрять в титулярных… Дмитрий с удивлением посмотрел на нежданно-негаданно разоткровенничевшегося чиновника и вдруг понял, что тот уже немолод, небогат и не слишком преуспел в службе. Побочных доходов у него нет и никогда не будет, разве что вот такие левые телеграммы и те раз в жизни. – И где они? – спросил он, чувствуя, что надо хоть что-то сказать. – Ну, в смысле семья. – В Одессе, – вздохнул тот и улыбнулся, очевидно, опять представив себе маленькую дочку. Затем спохватился и, удивленно посмотрев на унтера, воскликнул: – Господи, зачем я тебе это рассказал? – Наверное, я на вашу бабушку похож, – пожал тот плечами и улыбнулся. – Н-да? – недоверчиво протянул Валеев. – Скорее уж на тещу! Она такая же грубая, невоспитанная и умеет тянуть из людей деньги. – Хорошо хоть так, – засмеялся Дмитрий, – а то я уж думал, что она промышляет починкой телеграфных аппаратов. – Слава богу, нет! Геся очень устала после смены, но никак не могла заснуть. В последнее время она все более чувствовала неловкость своего положения, но ничего не могла придумать для исправления этой ситуации. Когда она покинула Бердичев, все было просто и ясно. Она бежала вслед за любимым человеком и была уверена, что он тоже любит ее, и без колебания готова была положить свою жизнь, честь и репутацию на алтарь этой любви. И вот она почти в действующей армии, практически рядом с ним, а ее любимый Николай совершенно не торопится встречаться с ней. А ведь он практически наверняка знает, что она здесь. Не может не знать! Ну, хоть бы передал маленькую весточку, неужели это так трудно? Хотя бы через этого своего странного приятеля – Будищева. Тут ее мысли перешли на Дмитрия, и девушка вздрогнула. А ведь он ей лгал! Она не знала, в чем именно, но вдруг со всей отчетливостью поняла, что этот непонятный человек явно что-то недоговаривает. Он определенно что-то знал и не захотел ей рассказывать. Хотя, возможно, рассказал это Алексею, а тот теперь смотрит на Гесю глазами побитой собаки, но тоже молчит. Но что же это может быть? Штерн ранен или, еще хуже, убит? Нет, такое бы они не стали скрывать. К тому же будь он ранен, его бы, скорее всего, привезли сюда и тогда… о, она бы заботилась о нем, выхаживала, а если понадобилось, зубами бы вырвала его у смерти! Пусть раненый, пусть покалеченный, как его друг Алексей, но только живой! Нет, тут что-то другое! Может быть, Николай полюбил другую? Но как это возможно! Нет, это решительно невозможно! Это просто невероятно! Но тогда что? А может быть, Штерн написал, как и собирался, родителям и они не одобрили его брака с еврейкой? Вот это вполне может быть! Гесе уже не раз приходилось сталкиваться с предубеждением со стороны немцев, поляков, русских. Она хорошо знала, что очень многие относятся к людям ее племени с непонятной враждой и злобой. Николаша, конечно же, не такой, но вот его родители… они вполне могли запретить ему поддерживать отношения с еврейской девушкой. Но почему нельзя было сказать ей об этом прямо? Неужели она не заслужила даже такой малости? Все это было ужасно несправедливо! А тут еще этот непонятный Будищев принес ей столько разной ткани. Зачем? Какой в этом смысл? Так и не придя ни к какому выводу, она села на кровати, но не стала заворачиваться в одеяло. На улице стояли морозы, но дров было довольно, так что топили в госпитале жарко. Поэтому девушка сидела в одной рубашке из тонкого полотна, не чувствуя неудобств. Ее соседка по комнате, крестовая сестра Агафья, давно спала, сладко посапывая. Вообще, православным и лютеранам не полагалось жить вместе, но помещений не хватало, да и характер у монахини был добрый и спокойный, так что они ладили. Тут к ним в комнату тихонечко постучали, скорее даже поскреблись. Удивленная девушка встала и, накинув на плечи шаль, подошла к двери. Ни замка, ни какого-либо иного запора на ней не было, так что стук был лишь данью вежливости. – Кто там? – шепотом спросила она, чтобы не разбудить соседку. Дверь отворилась, и сестра милосердия, к немалому своему удивлению, увидела Будищева. – Что вы здесь делаете? – вырвалось у нее. – Простите за беспокойство, Геся, но мне нужна ваша помощь, – шепнул он ей в ответ. – Но как вы сюда попали? – Так же, как и прошлый раз, прошел по коридору. – Но это… – Это было не сложно. Но давайте не станем поднимать шум! Вы просто поможете мне в одном маленьком деле, и я уйду. Причем так же тихо, как и пришел. – Я вас не понимаю! – И не надо. Просто прочитайте мне, что написано в этой записке. – Хорошо, давайте ее сюда. – Вот возьмите, мне показалось, что это немецкий, но прочитать я не смог… – Нет, это идиш. – Покачала головой девушка. – Какое-то странное послание. Вот слушайте: «Приехать пока не можем, из-за болезни бабушки. Старушка плохо себя чувствует и не соглашается. Однако есть надежда, что она скоро поправится, и тогда мы вернемся. Придержите отправку, а то она никогда не выздоровеет». Ерунда какая-то! – Ну, не скажите, – задумался унтер. – Надо только понять, кого они называют бабушкой. – Но откуда у вас эта записка и что все это значит? – Милая Геся, не задавайте глупых вопросов и не получите уклончивых ответов. – Я вам не милая! – А вот это очень жаль, – нагло улыбнулся Дмитрий и, подмигнув, вышел прочь. Вспыхнувшая Геся с негодованием посмотрела ему вслед, отметив, что шагает он совершенно бесшумно, и потому нет ничего удивительного, что сумел пробраться совершенно незамеченным. Тут глаза ее опустились, и она поняла, что стояла перед посторонним мужчиной практически не одетой, в одной рубашке, едва прикрывшись шалью. Это было настолько ужасно, что девушка пулей заскочила в комнату и бросилась на кровать, зарывшись с головой под одеяло. – А… что… что случилось? – всполошилась проснувшаяся от шума сестра Агафья. – Нет, ничего, простите, я не нарочно, – забормотала в ответ Геся. – Не спится? – покачала головой монахиня. – Это бывает. Замуж тебе надо, девка, да детей нарожать. Тогда и спать будешь как убитая. В середине января началось долгожданное наступление на Рущук. Русские войска получили наконец подкрепления и были готовы приступить к осаде вражеской твердыни. Боестолкновения случались почти каждый день, но по утверждению старых солдат: «турок пошел уже не тот». И впрямь, можно было подумать, что противник утратил большую часть своей стойкости и что война скоро будет кончена. Однако время от времени происходили еще горячие схватки, когда густо летели пули, злобно звенела сталь и щедро проливалась кровь. Особенно яростно продолжали сражаться черкесы. Недавно лишившиеся родины, они опять проигрывали войну ненавистным им русским и чувствовали, что и из этих мест придется бежать. А потому старались напоследок убить как можно больше своих врагов, награбить имущества, а если уж и не получится его вывезти, то, во всяком случае, старались не дать им воспользоваться победителям. Банды башибузуков, рассыпавшись по окрестностям, жгли, грабили, убивали… однако долготерпение Господне, как видно, истощилось, и их одну за другой выслеживали и уничтожали. Одно из таких сборищ обнаружили казаки из тридцать шестого полка в небольшой болгарской деревушке. Затеяв с ними перестрелку, донцы отправили гонца за помощью к болховцам и принялись дожидаться подмоги, заботясь лишь, чтобы враг не ушел, покуда не пришло подкрепление. На выручку к своим давним товарищам тут же пришла пехотная рота, и русские начали теснить противника, надеясь выбить его из деревни, с тем, чтобы совсем разбить в чистом поле. Разбойники упорно сопротивлялись, однако солдат и казаков было больше. К тому же они отлично стреляли, так что сначала отдельные бойцы, а потом целые группы стали бросать оружие, надеясь спасти себе жизнь. Лишь несколько отчаянных храбрецов попробовали вырваться из окружения, но рванулись не в чистое поле, как это ожидали их противники, а попробовали пройти заснеженным оврагом. Один за другим они пробирались в сугробах в полном молчании. Здесь нельзя было пройти ни с конями, ни с добычей, но они ни минуты не колеблясь, бросили все, надеясь сохранить лишь свою свободу. И вот, когда казалось, что опасность уже миновала и им удалось вырваться, сверху раздался насмешливый голос казака. – Вы там еще не передохли? – Шакалы! – в отчаянии закричал один из черкесов с лицом, обезображенным ужасным шрамом. – А будете лаяться, постреляем и вся недолга! – посулил им с высоты тот же голос. – Сами тогда на корм чекалке[91] пойдете. Делать было нечего, и башибузуки обреченно принялись карабкаться наверх. Там их тут же разоружали и до нитки грабили, так что к остальным пленникам их присоединили едва одетыми. – Шестеро? – строго спросил принимавший пойманных черкесов прапорщик. – Тю, ваше благородие, – расплылся в нахальной улыбке урядник. – Та кто же их, анцыбалов, считал? Сколько есть – все ваши! – Ладно, – махнул рукой Штерн и, приосанившись, положил руку на кинжал. – Гоните к остальным! Казаки в ответ ехидно улыбнулись и, отдав честь, поскакали к своим. Николаша проводил их взглядом и развернулся к охранявшим пленников солдатам. В последнее время он был совершенно счастлив. Война заканчивалась, и молодой человек надеялся скоро вернуться домой. Конечно, родители будут шокированы известием о его скоропалительной женитьбе, однако наверняка не будут долго сердиться. Тем более что Петранка недавно сказала ему, что ждёт ребенка, и они, вне всякого сомнения, будут очень рады внуку или внучке. Вообще, будущая жизнь представлялась ему исключительно в розовых тонах, и, размышляя о ней, он не мог не улыбаться. Глядя на него, улыбались и солдаты. Надо сказать, что вид у пообносившегося за время войны Штерна был презабавный. Начнем с того, что сшить офицерской формы было никак не возможно, так что он продолжал ходить в прежней, заменив лишь погоны. Сабли достать тоже не получилось, но Николай обходился шашкой и кинжалом, когда-то давно подаренными ему Будищевым. Вид у него с этим оружием был самый геройский, во всяком случае, сам он именно так и думал. Казаки, конечно, посмеивались над ним, но помалкивали. Пленным черкесам, уныло бредущим под охраной солдат, тоже не было до него никакого дела, и лишь один из них злобно поглядывал на молодого офицера из-под густых бровей. Голова его, когда-то бритая, теперь немного обросла, но все равно, лишившись папахи, он сильно мерз. Но не это тяготило джигита, а болтавшийся на поясе русского кривой кинжал-бебут. Он сразу узнал клинок, принадлежавший некогда его покойному брату. Тот до сих пор не был отомщен, поскольку убивший его русский негодяй все еще не был найден. Но вот теперь ему не уйти. Всемогущий Аллах сжалился над своим верным рабом и послал ему возможность отплатить убийце! Улучив минуту, башибузук вихрем пролетел мимо караульных и бросился на ненавистного ему офицера. Тот, не ожидая нападения, растерялся и не смог сразу оказать сопротивления. Сцепившись, они покатились по дороге, отчаянно борясь друг с другом. Солдаты поначалу оторопели от подобной наглости, но через секунду, опомнившись, бросились на помощь своему командиру. Федька Шматов первым достиг дерущихся и, боясь зацепить прапорщика штыком, с размаху въехал сапогом черкесу по ребрам. Тот, впрочем, не ослабил хватки, продолжая изо всех сил душить Николая. Но за первым ударом последовал второй, потом подоспели еще солдаты, и извивающегося от ярости бандита оторвали от Штерна и оттащили в сторону, награждая попутно ударами приклада. – Спасибо, братцы, – прохрипел офицер и сделал попытку подняться. К его удивлению, это не удалось, и Николаша, со стоном опустившись на землю, изумленно обвел собравшихся вокруг товарищей глазами. – Да как же это? – жалобно спросил Федька, с ужасом наблюдая, как на шинели прапорщика расплывается кровавое пятно. Как оказалось, шустрый черкес успел выхватить у офицера кинжал и им же его и заколол. Теперь он, увидев смерть своего врага, совсем успокоился и принял почти торжественный вид. Губы его скривились в презрительной усмешке, так что обезображенное шрамом лицо стало совсем страшным. Теперь, отомстив за брата, он мог спокойно уйти к своим предкам. Но простым русским солдатам, стоявшим вокруг убийцы, было не до его душевных порывов. Они любили своего барчука, когда он был простым вольноопределяющимся, и не изменили своих чувств, когда тот стал офицером. За то, что он был прежде одним из них и делил с ними все тяготы войны, пока был рядовым. За то, что не изменился в худшую сторону, став «благородием». Коротко переглянувшись, они все для себя решили и не стали тратить слов. Первым к черкесу подошел Шматов и, коротко размахнувшись, ударил его прикладом в предплечье. Хрустнула кость, а место Федьки занял другой. Через минуту в теле еще живого башибузука не осталось ни одной целой кости, а его судьи и палачи погнали пленных дальше. Те и без того не пытались геройствовать, а, увидев расправу над своим товарищем, и вовсе притихли, больше не доставив своим конвоирам никаких неудобств. А когда офицер, сверявший их количество с рапортичкой, удивился недостаче, все как один сказали: «Убечь хотел, ваше благородие!» Николай Штерн прожил еще несколько часов и успел проститься с молодой женой, наказав ей сберечь ребенка, затем улыбнулся стоящим вокруг товарищам и тихо ушел, приняв перед смертью последнее причастие от отца Григория Лапшина. Тело молодого офицера с воинскими почестями похоронили на местном кладбище. Говорят, его потомки до сих пор живут в этой деревушке, храня как величайшую реликвию шашку и кинжал своего русского прадедушки. Цыган Мирча с досадой посмотрел на рукав своего пальто. Угораздило же его так неловко зацепиться, что теперь на нем красовалась большущая дыра, которую аккуратно не заштопаешь, так что он из более-менее прилично одетого господина разом превратился в оборванца. Теперь о некоторых делах до весны, когда пальто можно будет сменить на видавший виды сюртук, придется забыть, а это было почти что катастрофой. Но делать было нечего, надо идти домой и просить старую Мару сделать хоть что-нибудь с его одеждой. Однако это после, а сейчас нужно было дождаться известий и передать их своему главарю – Михаю. Тут дверь в корчму отворилась, и внутрь забежали мальчишки с рынка. Озябшие на морозе, они сунулись было к очагу, но хозяин с руганью отогнал их. – Брысь, проклятые, еще украдете что-нибудь! – Дяденька, дай хлебца, – привычно заканючил самый младший из них. – Мы тебе и споем и станцуем… – Пошли прочь, – трактирщик был неумолим. – У меня тут почтенные господа останавливаются, так что нечего… – Эй, уважаемый, зачем так кричишь? – окликнул его Мирча. – Молодые люди пришли ко мне. Не будет никакой беды, если они немного погреются! Корчмарь мрачно посмотрел на цыгана, но спорить с представителем местных уголовников не стал, а лишь махнул рукой, дескать, если к тебе пришли, пусть рядом с тобой и трутся. – Ну, что скажете? – повернулся тот к мальчишкам, не обращая внимания на хозяина заведения.