– Кажется, есть, – выдохнул тот и устало побрел к берегу. – Пройдут пушки? – Должны. – Замерз? – Да как бы не май месяц! – Налил бы тебе водки, чтобы согреться, но, увы, нету! В ответ на это Дмитрий только покачал головой и, отцепив от пояса жестяную флягу, сделал изрядный глоток. В воздухе отчетливо запахло спиртом, а унтер демонстративно закрутил крышку и вернул фляжку на место. – Вам, вашбродь, не предлагаю, вы за рулем. – Что?! – выпучил глаза Самойлович. – Верхом, говорю, – поправился Будищев. – Лошади отчего-то страшно не любят запах ракии. Будет жаль, если ваша брыкаться начнет. – С чего это она брыкаться начнет? – удивился прапорщик, но вдруг его обычно смирный конь потянулся к унтеру, как будто пытаясь укусить. – Вот видите, – невозмутимо заявил тот, немедленно отскочив. – Так хватанула бы, зараза! Самойлович в ответ только посмеялся и, легонько поведя поводьями, отъехал к готовым к движению упряжкам картечниц. – Трогай! Повинуясь его приказу, ездовые хлестнули лошадей и начали переправу. Животные не особо охотно пошли в холодную воду, однако одни солдаты тянули их за поводья, другие подталкивали митральезы и зарядные ящики, так что скоро взвод Самойловича оказался на другой стороне. Затем наступила очередь пушек, и вслед за митральезами через Соленик двинулись упряжки четырехфунтовок. Они были куда тяжелее, но тем не менее общими усилиями и их удалось перетащить через водную преграду, после чего можно было двигаться дальше. – Ну что, разложили костер? – спросил у солдат, замерзший и злой как черт Будищев. – Так точно, – испуганно ответил один из них и боязливо глянул за плечо грозному унтеру. Дмитрий оглянулся и увидел сидящего на коне Линдфорса, лицо которого не предвещало ничего доброго. – Приказ был артиллерии выступать немедленно! – не терпящим возражения тоном заявил он. – Так точно! – рявкнул в ответ Будищев, преданно поедая начальство глазами. – И никакие задержки недопустимы, – чуть менее уверенным голосом продолжил тот. – Негодую вместе с вашим благородием! – Да, черт возьми, – разозлился подпоручик, – в чем дело? Изволь наконец объяснить! – Ваше благородие, – вздохнул Дмитрий, – ведь октябрь месяц, а мы этот проклятый ручей вдоль и поперек облазили. Дозвольте хоть немного обсушиться? – Все промокли, – неуверенно возразил Линдфорс, форсировавший реку верхом и ухитрившийся так поджать ноги, что не замочил даже сапог. – Все только по яйца, господин подпоручик, и только потому, что нижние чины вашей доблестной команды искупались по самую маковку, но таки нашли брод! Ну, ей-богу, ваше благородие, мы ребята молодые-неженатые, еще застудим себе чего-нибудь, тут делов-то на две с половиной минуты! К тому же вон, гаршинские в полной готовности стоят, землю копытом роют. – Трофеи хочешь поискать? – поджал губы офицер. – Господь с вами, ваше благородие, – почти укоризненно отозвался унтер. – Какие трофеи после казаков, скажете тоже. Эти чубатые на ходу подметки рвут! Нет, мы только если патроны, ну и оружие маленько. Кстати, на это есть отдельное разрешение от командира полка, их высокоблагородия полковника Буссе. – Смотрите, только не задерживайтесь, – сдался Линдфорс, – а то бой еще не закончился. – Такого, чтобы Будищев в бой опоздал, еще не было, – обрадованно воскликнул Дмитрий и протянул офицеру только что найденный «Смит-Вессон». – Гляньте, такой, как у вас, не иначе с убитого офицера сняли. – Совсем не обязательно, турки для своей армии тоже такие закупали. Можешь оставить себе. – Рылом не вышел такой револьвер носить, ваше благородие. – Отчего ты так думаешь? Возьми, а то твой ремингтон давно пора старьевщику снести. – Зато на него никто из начальства не позарится. – Ну, как знаешь. Договорив, подпоручик повернул коня вслед за ушедшей батареей и неторопливо потрусил вперед, раздумывая о всяких пустяках. Накануне отправления на рекогносцировку у него состоялся странный разговор с новым приятелем брата Вельбицким. В тот вечер они немного выпили, затем перекинулись в карты, но игра отчего-то не пошла. Игравший с ними поручик Венегер зачем-то, ни к селу ни к городу, завел разговор о картежных шулерах. Сначала его слушали более или менее благосклонно, но затем в его словах послышался намек, и офицеры начали хмуриться. Никто, впрочем, не хотел принимать его слова на свой счет, однако поручик не унимался, и дело вполне могло кончиться скандалом. Ситуацию неожиданно спас жандарм, переведший разговор на разбойников, дело которых он вел прежде. Рассказ его изобиловал пикантными подробностями, и скоро все собравшиеся, не исключая и Венегера, дружно смеялись над похождениями незадачливых лиходеев. Наконец, когда все уже расходились, Вельбицкий как бы невзначай спросил: правда ли в его команде служит странный солдат, принадлежащий к титулованной аристократии? Линдфорс сразу понял, о ком речь, и рассказал ему историю Будищева, насколько она ему самому была известна. Возможно, в другой раз он не стал бы откровенничать с жандармом, однако выпитое туманило голову, к тому же штабс-капитан был славным малым и неплохим товарищем. Так что рассказ получился достаточно откровенным и подробным. Помимо всего прочего, в него вошел эпизод с потоплением турецкого парохода, история о спасенной от волков девочке, а также много другого, включая странное для солдата увлечение гимнастикой. Надо сказать, что подпоручик сам удивился, что так много знает о подчиненном ему нижнем чине. Вельбицкий внимательно выслушал все, что ему поведал собеседник, затем перевел разговор на другую тему и откланялся. И вот теперь Линдфорс чувствовал, что определенно наговорил лишнего, хотя не мог сказать почему. У него даже мелькнула мысль рассказать об этом разговоре Будищеву, однако, немного поразмыслив, он решил, что в этом нет никакого смысла. В это время не подозревающий, что им так заинтересовались, закутавшийся в шинель Дмитрий сушил у костра одежду, просматривая заодно кучу лежащего перед ним добра. Он немного слукавил перед своим командиром, говоря, что после казаков трофеев не остается. Оно, конечно, чубатые донцы не зря тренируются поднимать на полном скаку с земли разные предметы, и многое эти ушлые ребята успели подобрать, однако и на долю охотников доставалось немало. Сейчас Будищев с интересом осматривал довольно увесистый кошелек, точнее портмоне из дорогой кожи с латунной окантовкой. Большой вес позволял надеяться на серьезную добычу, но, к удивлению унтера, в нем нашлось всего несколько наполеондоров[80] и пару мелких ассигнаций. Впрочем, для простого солдата и это было весьма внушительной суммой. Однако Дмитрий не стал прятать добычу, а кинул ее на расстеленную перед ним холстину, где уже лежала более или менее ценная добыча, составлявшая добычу взвода, которую с его легкой руки все уже называли «общаком». – Бедовый ты парень, Митька, – хмыкнул сидящий неподалеку взводный артельщик Степан Егоров. – Это точно, – хмыкнул тот в ответ, продолжая рассматривать чудной кошелек и пытаясь сообразить, в чем подвох. – Аж девать некуда эту самую бедовость. – Ну не скажи, – продолжил развивать свою мысль Степан, – кабы кто другой попросил у офицера поблажки, так разве бы он дал? Да ни в жисть! А тебе – пожалуйста. Может, ты и впрямь из графьев? – Из них, из них, – пробурчал в ответ Будищев, нашедший на боку портмоне странный рычажок. – Чуешь, как портянки пахнут? Это у всех графов так! Отодвинув странный рычаг, любознательный унтер-офицер хотел было нажать на него, но в последний момент передумал и взялся за оказавшуюся под ним защелку. Раздался негромкий щелчок, и открылось второе, более широкое отделение кошелька, в котором был спрятан хитроумный механизм. – Чего там? – заинтересованно спросил артельщик, но увидев, что ни золота, ни брильянтов внутри не нашлось, сразу же потерял интерес. – Тьфу, баловство господское! Зато Дмитрий внимательно все осмотрел и едва не покрылся испариной, диковинная машинка оказалась не чем иным, как малокалиберным шпилечным револьвером, спрятанным в корпус кошелька. В барабан его помещалось шесть патронов, нарезов на стволе не было, так что оружие было скорее психологическим, нежели боевым, однако сделанным довольно искусно и не без фантазии. Во всяком случае, грабитель, вздумавший потребовать у хозяина «кошелек или жизнь», рисковал сильно удивиться, возможно, даже до летального исхода. А приводился в действие револьвер как раз тем самым рычажком, который унтер едва не потянул, пытаясь понять его предназначение. – Музыкальная шкатулка, поди? – поинтересовался Егоров. – Она самая, – невозмутимо ответил Будищев и захлопнул крышку. – Только поломанная. – Рубля три за нее дадут? – Если починить, то и больше, – ответил унтер и сунул добычу за пазуху. – Время будет, посмотрю, что можно сделать, а сейчас и впрямь недосуг. Ощупав висящее на палке обмундирование и сочтя его пригодным для дальнейшей носки, он быстро переоделся и вновь превратился из Митьки в господина унтер-офицера – царя, бога, и воинского начальника для всех нижних чинов из своего взвода. – Становись! – скомандовал он, и солдаты, немедленно похватав оружие и одежду, построились перед ним, одеваясь на ходу. – Слушай мою команду, – продолжил он, когда подчиненные привели себя в порядок. – Патроны разобрать, костры раскидать, Егорову собрать хабар и не отставать. Остальные, за мной, шагом марш! Взвод дружно двинулся за своим командиром, который хоть и был донельзя требователен и строг, однако в бой всегда шел первым, никогда не бросал товарища, будь тот ранен или убит, и при этом всячески заботился о своих подчиненных, не брезгуя для этого никакими средствами. Степан, быстро собрав в кучу лежащие на холстине вещи, сунул их в ранец и побежал вслед за товарищами. До службы этот разбитной ярославец служил половым в московском трактире и был ничуть не меньше Дмитрия охоч до разных сомнительных схем, на чем они и сошлись. Егоров быстро сообразил, что этот странный, якшающийся с вольноперами унтер умеет заработать даже в самых невероятных условиях, и потихоньку сумел втереться к нему в доверие, став правой рукой в хозяйственных вопросах. Турки, понеся большие потери, не стали более упорствовать и бросили Констанцу без боя, отойдя на Омуркиой. Тиньков не стал их преследовать, а, ограничившись очищением деревни от неприятеля, занял своим отрядом господствующую на ней и всеми окрестными дорогами высоту. Встав после этого на бивуак, он послал в штаб дивизии ординарца с докладом о своих успехах и стал ожидать дальнейших распоряжений. Впрочем, Будищев и его люди ничего об этом не знали. Догнав ушедшие вперед картечницы, они тут же заняли свое место и шли дальше, как будто и не отставали. Линдфорс и Самойлович, заметив их, промолчали, а другим до них и вовсе не было никакого дела. Достигнув вершины холма, пехота и артиллерия расположились на ней, а казаки и гусары рассеялись по округе, ведя разведку. Дмитрий, глядя на раскинувшиеся перед ним пространства, пытался понять, что его тревожит. По своей натуре он не был склонен к любованию пейзажами и за пышным осенним увяданием видел не красоту природы, которую воспевали поэты, а грязь, слякоть и холод. С деревьев осыпаются листья? Это, с одной стороны, хорошо, враг не сможет подкрасться, прикрываясь зеленкой, с другой – плохо, потому что и к нему теперь сложнее добраться. С холма все хорошо видно? Это замечательно, если не считать, что и сами они всем заметны. – Здорово, Граф, – отвлек его от размышлений знакомый голос. – Привет, Федя, как поживаешь? Нашедший его Шматов в ответ расплылся в широкой улыбке и принялся рассказывать новости: Северьян Галеев, слава тебе Господи, выздоровел и вернулся в свою роту. В бою никого не убило, и за это тоже спасибо Царице Небесной. У многих солдат до того прохудились сапоги, что они ходят в купленных у местных опанках, а ротный хотя и крутит носом, но пока что не наказывает. У самого же Федора справленые еще в Бердичеве сапоги до сих пор целые, чем он донельзя доволен. – Хитров-то не обижает? – перебил его Дмитрий, которому рассказ приятеля был не особо интересен. – Нет, его в другое отделение перевели, а у нас теперь отделенным – Штерн. – Николаша? – Ага, только он смурной ходит, будто в воду опущенный, видать по болгарке своей сохнет, а ведь у него невеста… – Погоди, Федя, что-то я не помню, чтобы мы в Бердичеве на помолвке гуляли. Так что девушку эту, конечно, жаль, но невестой ее не назовешь. – Оно так, – насупился Шматов. – Только сестра Берг, она такая… – Ты чего, влюбился?