Единственным положительным моментом была хорошая кормежка. Если с хлебом иной раз и случались перебои, то каша у его солдат была всегда, причем непременно с мясом. Откуда оно бралось, мало кто знал, но интересоваться происхождением продуктов решался только Гаршин. – Сегодня к полковому командиру опять приходили местные жаловаться на пропажу овцы, – озабоченно сказал он Дмитрию, наблюдавшему за тем, как его подчиненные окапываются. – Волки, – пожал тот плечами. – Волки не снимают с баранов шкур и не бросают кишок. – Значит, башибузуки! – Они говорят, что следы ведут прямо на наш бивуак. – Врут. – Откуда вы можете знать это? – Оттуда, что мы с ребятами такого круголя дали… так что если и ведут, то никак не прямо! – Это просто невероятно! Вы так спокойно лжете, воруете и вообще… – Сева, если не веришь мне, пойди к отцу Григорию и спроси, блаженны ли положившие душу свою за други своя? Только без подробностей, а то батюшка наш человек бывалый и на раз определит, кто тебя послал. – Не надо этой софистики, тем более что я довольно изучал закон Божий и не хуже батюшки понимаю, что вы фарисействуете! – Михалыч, ну что ты из меня жилы тянешь! Ты ведь сам видишь, как люди надрываются. Если их не кормить нормально, они ведь ноги протянут. – С одной стороны, это верно, однако не слишком ли вы усердствуете? – А вот когда в бой пойдем, тогда и увидим, у кого будет потерь меньше. – Рядовой Филимонов готов, – доложил закончивший окапываться солдат. – А остальные? – с нехорошим прищуром обвел их глазами Будищев. – Сейчас закончим, господин унтер! – вразнобой пробурчали отставшие и с удвоенной энергией взялись за лопаты. – Смотрите мне, – посулил он, – кто отстанет, будет копать окоп для стрельбы стоя… верхом на лошади! – Какой кошмар, – покачал головой Гаршин и собрался было уходить. – Кстати, – крикнул ему вслед Дмитрий, – если что, Линдфорс с Самойловичем под присягой подтвердят, что солдаты моего взвода целый день занимались боевой учебой и просто физически не могли никуда отлучиться! – Нисколько не сомневаюсь, – со вздохом отвечал ему вольноопределяющийся и отправился к своему подразделению, которое тоже училось, хотя и не так интенсивно. «Правильно не сомневаешься, – про себя подумал Будищев, смотря в спину уходящему товарищу. – За бараном-то твои ходили и, если они, сукины дети, следы как следует не запутали, то я с них сам шкуру спущу!» Полковому начальству, впрочем, было мало дела до жалоб местных крестьян. Нет, если бы кого-то убили или ограбили, то дело расследовалось бы со всей возможной тщательностью, но пропавшая во время боевых действий овца… да вы что, смеетесь? К тому же у них было немало других забот. Одной из них был неизвестно зачем недавно прибывший из ставки жандармский штабс-капитан[78] Вельбицкий. В прибывшем вместе с ним предписании было указано о необходимости оказывать ему всяческое содействие, но ни слова не говорилось о характере данного ему поручения. Сам же Вельбицкий производил впечатление человека легкого и даже, можно сказать, игривого нрава. Несмотря на голубой мундир и обычное среди офицеров к нему предубеждение, он быстро сошелся с полковым обществом. Рассказал множество свежих историй и скабрезных анекдотов и всегда с готовностью выслушивал таковые в ответ, сопровождая особенно удачные заразительным хохотом. Особенно близко он сошелся с продолжавшим оставаться в полку американским репортером Макгаханом и полковым адъютантом Линдфорсом-старшим. Их часто можно было видеть вместе, объезжающими окрестности. Причем поручик, как правило, выполнял поручения начальства, журналист собирал материал, а жандарм… да кто его знает, чем он был занят! Война между тем продолжалась своим чередом. Недолгое затишье после сражения у Кацелева и Аблаво сменилось лихорадочной деятельностью. Османскую армию принял прибывший из Стамбула Сулейман-паша, получивший вместе с назначением твердый приказ: отбросить противостоящий ему Рущукский отряд и деблокировать осаждённую Плевну. Русское командование, в свою очередь, было полно решимости этого не допустить и с целью определения направления главного удара османов решило провести несколько рекогносцировок. Одна из них была поручена командиру Нежинского полка Тинькову. Как это обычно бывало, выделенный ему отряд состоял из надерганных отовсюду подразделений, командиры которых, в большинстве своем, в первый раз видели друг друга. Две роты были из его полка, три из Болховского, а также четыре сотни тридцать шестого Донского казачьего и два эскадрона Лубенского гусарского полка. Кроме того, им было придано два орудия из Донской батареи и две картечницы, прикомандированные к болховцам. Вся это сборная солянка двинулась по направлению к деревне Костанце, имея целью выяснить, нет ли там главных сил неприятеля. Впереди двигались две сотни донцов, затем гусары с артиллерией, после них остальные казаки и пехота. Дорога проходила по довольно ровной местности, что не часто случалось в этих местах, однако с двух сторон была стиснута глубокими оврагами, и если бы какой-нибудь решительный турецкий командир обнаружил это движение и устроил там засаду, нашим могло прийтись худо. Первыми, впрочем, неприятеля нашли казаки. Подойдя к распадку, на дне которого протекал Соленик, они заметили небольшой турецкий отряд, состоящий из пехоты и конницы. Причем конница уже перебралась через реку, представлявшую собою скорее широкий ручей, нежели серьезную водную преграду, а пехота, которой вода приходилась по пояс, была еще занята форсированием ее. Командовавший авангардом подъесаул Родионов, недолго думая, выхватил шашку из ножен и, крикнув своим казакам «В атаку марш-марш»[79], первым полетел на врага. Станичники, разумеется, последовали за ним и, подбадривая себя свистом и гиканьем, яростно обрушились на врага. Турецкие кавалеристы, совершенно не ожидавшие нападения, едва успели схватиться за свои винчестеры, как на них налетела атакующая лава. Немногим из них удалось сделать хотя бы по выстрелу до той поры, когда подскакавшие казаки перекололи их пиками. Но абсолютное большинство и, не подумав о сопротивлении, бросились назад в реку, в тщетной попытке спастись. При этом они смяли и расстроили своих же пехотинцев, да так, что в воде и на берегу образовался затор из паникующих черкесов, албанцев и аскеров, так что нельзя было и думать об отражении русского нападения. Поведя казаков в бой, Родионов, впрочем, не забыл послать нарочного к Тинькову с известием о сложившейся ситуации. Полковник, чертыхнувшись про себя, приказал пехоте ускорить шаг и послал лубенских гусар поддержать казачью атаку. Однако, когда эскадроны подошли к месту схватки, все было уже кончено. Османы были большей частью порублены, многие, в попытке спастись, утонули в Соленике, и лишь некоторым удалось спастись. И теперь эти счастливчики со всех ног бежали к деревне, оглашая окрестности паническими криками. Тем временем поймавший кураж подъесаул решил не терять ни секунды. Обе казачьи сотни с ходу переправились через реку и на рысях пошли к Костенце. Увлеченные всеобщим порывом гусары последовали за ними, так что, когда пехота вышла наконец к берегу, русские кавалеристы были уже на окраине деревни. Как оказалось, она тоже была занята небольшим турецким отрядом, но, если у переправы османы были застигнуты врасплох и не смогли оказать должного сопротивления, то в Констанце турецким офицерам удалось сохранить порядок, так что, когда донцы и лубенцы ворвались в деревню, их встретили дружные залпы засевших в домах аскеров. Их огонь оказался настолько плотен, что атакующие были вынуждены развернуть коней и, неся потери, спешно выйти из боя. Турецкий командир, очевидно, не подозревая, что атаковавшие его казаки являются лишь вражеским авангардом, и, до крайности ободренный своим успехом, тут же решил его закрепить и приказал своим аскерам перейти в контратаку. Развернувшись в густую цепь, они примкнули штыки и решительно двинулись в сторону переправы, полные решимости отогнать дерзкого противника. Хорошо зная, что после переправы через Соленик русским придется подниматься по достаточно крутому подъему, османы рассчитывали, что те замешкаются и будут расстреляны сильным ружейным огнем. Тиньков, наблюдая за происходящими за рекой событиями, недовольно нахмурился. Бой завязался как-то спонтанно, бестолково и, что особенно его бесило, без приказа. Нужно было что-то делать, или идти вперед и поддержать свою конницу, или же встретить противника на берегу Соленика и продолжать дело от обороны. В этот момент к нему подскакал подпоручик Линдфорс и принялся что-то горячо говорить, оживленно при этом жестикулируя. Полковник помнил его еще по делу у Езерджи, а потому внимательно выслушал. Некоторое время он хмурился, несколько раз в нерешительности трогал себя за ус, но затем хитро усмехнулся и начал быстро отдавать приказания. Повинуясь ему, солдаты двух рот заняли склоны соленикского оврага, а подпоручик поскакал к своей команде. Тем временем так и не получившие поддержки казаки и гусары спешно отошли к реке, после чего получили приказ спешиться и занять оборону на ее берегу. На самом деле это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Всаднику надо слезть с коня, отдать его коноводам, а тем найти для порученных их попечению лошадей безопасное место. Оказавшимся же пехотинцами казакам и гусарам – построиться и быть готовыми к непривычному для них виду боя. Все это заняло немало времени, которое наступающие турки не теряли зря. И скоро на противоположный русским берег вышли густые цепи солдат в синих мундирах. – Будищев, – раздался совсем рядом с залегшим за большим камнем Дмитрием истошный крик, – тебя их благородия требуют! – Кому Будищев, а кому господин унтер-офицер, – пробурчал тот, недовольно глядя на посланца. Однако молодой артиллерист из взвода скорострельных орудий ничуть не испугался и побежал обратно, не дожидаясь ответа. Делать было нечего, и унтер, подхватив винтовку, двинулся к картечницам. Те уже были сняты с передков и стояли, хищно нацелив свои стволы на приближающегося противника. Рядом с Линдфорсом и Самойловичем стоял Макгахан, что-то строчивший в записную книжку, и какой-то «левый» штабс-капитан, неизвестно откуда взявшийся. – Господин штабс-капитан, – отдал честь Дмитрий, – разрешите обратиться к господину подпоручику. – Изволь, – удивленно уставился тот на него и что-то добавил по-немецки. – Младший унтер-офицер Будищев, по вашему приказанию… – Вот что, – прервал его доклад Самойлович, – становись-ка, братец, к орудиям. Унтер, немного наклонив голову, вопросительно посмотрел на Линдфорса, но тот лишь взволнованно махнул рукой: исполняй, дескать. – Слушаюсь, – невозмутимо ответил Дмитрий, хотя приказ показался ему на редкость идиотским. По его мнению, артиллеристы это сделали бы это ничуть не хуже него, однако спорить с офицерами было еще глупее. Встав к картечнице, он принялся быстро вращать винты наводки, поднимая стволы вверх, затем, вытащив из кепи перышко и внимательно посмотрев на него, прикинул поправку на ветер. Легонько крутнув рукоять, сделал пару выстрелов и, поняв, что прицел взят верно, дал длинную, во весь магазин, очередь по приближающейся турецкой цепи. – Смотрите, штабс-капитан, – доверительно шепнул жандарму прапорщик. – Ручаюсь, такого вам прежде видеть не доводилось! И действительно, ударивший по османской пехоте свинцовый ливень прошелся по ее рядам, будто серп по стеблям спелой пшеницы. Аскеры падали один за другим, устилая своими телами каменистую землю, но продолжали двигаться вперед. К одинокой митральезе тут же присоединились залпы нежинцев и болховцев, и скоро русские позиции стали покрываться клубами порохового дыма. Будищев же, не дожидаясь, пока митральезу перезарядят, перешел к другой и принялся наводить ее. Закончив с установкой прицела, он вдруг вызверился на штатных наводчиков: – Эй вы, олухи царя небесного, я что, один воевать должен? На этот раз по наступающим врагам ударили сразу две картечницы, и под их огнем турки сначала остановились, а потом подались назад. В этот момент к всеобщему веселью присоединились пушки, и среди османов начали рваться снаряды. Это для османов оказалось уже чересчур, и они, сообразив, что противник куда сильнее, чем они рассчитывали, бросились отходить к Констанце. Увидев, что те отступают, русская кавалерия снова заняла места в седлах и начала преследование. – Спасибо, братец, – с чувством поблагодарил все еще стоящего у картечницы Будищева Самойлович, – век не забуду! – Рад стараться, ваше благородие, – вытянулся в ответ унтер и, хитро усмехнувшись, добавил: – Спасибо многовато, а вот рублей десять было бы в самый раз! – А по сопатке? – беззлобно усмехнулся в ответ прапорщик, уже привыкший к его шуткам. – Вот так всегда, – сокрушенно вздохнул Дмитрий под смешки артиллеристов, – как в бой – так братец, как из боя – так по сопатке! В этот момент прискакал адъютант Тинькова и, не спешиваясь, прокричал: – Полковник выражает артиллеристам свое полнейшее удовольствие! – Рады стараться! – нестройно откликнулись неготовые к похвале солдаты, но посланец, не слушая их, уже развернулся и поскакал назад. Все это время Вельбицкий с интересом наблюдал за происходящим, не делая, однако, попытки вмешиваться. Но после похвалы полковника он неожиданно вытащил из-за пазухи бумажник и, вынув из него трехрублевый билет, протянул его Дмитрию. – Красненькую многовато, однако стреляешь ты и впрямь отменно, так что не побрезгуй – прими! – Покорнейше благодарим, ваше благородие! – строго по уставу отвечал тот ему и что-то негромко добавил, отчего жандарм искренне рассмеялся. Когда унтер ушел, изнывающий от любопытства прапорщик тихонько спросил у штабс-капитана: – Прошу прощения за таковую неделикатность, но… что он вам сказал, когда вы дали ему денег? Вельбицкий на мгновение принял официальный вид и строго посмотрел на Самойловича, будто тот предложил ему нечто неприличное. Но затем ухмыльнулся и доверительно прошептал: – Этот стервец сказал, что его высокоблагородие господин полковник в таком возрасте, что за полнейшее удовольствие следует никак не менее четвертного! Каково? Услышав ответ, Самойлович так расхохотался, что едва не свалился с лошади, а Вельбицкий с удовольствием к нему присоединился. Бой, однако, был еще не закончен. Турецкая пехота, несмотря ни на что, отходила в полном порядке, ожесточенно огрызаясь на попытки русской кавалерии атаковать ее. Артиллерия же, рискуя попасть по своим, более не могла оказывать казакам и гусарам поддержки. Поэтому Тиньков, оставив с пушками и картечницами команду подпоручика Линдфорса, с остальными ротами перешел Соленик вброд и продолжил наступление. – Ну, что вы так долго? – крикнул Будищеву стоящий на берегу Самойлович. – Быстро только кошки родят, – пробурчал тот в ответ, ощупывая длинной палкой дно. – Не слышу!