Полицейский, разумеется, сразу же заметил эту оговорку, но сделал вид, будто не обратил внимания, и повернулся к пришедшим на опознание. – А вы что скажете, любезнейший? – спросил он у старосты. – Не из наших он, ваше благородие, – отвечал ему Кузьма и поклонился, – нет, мы своих всех знаем. – Значит, все-таки не будищевский? – Нет, барин, не из наших. – Да бунтовщик он! – снова подал голос Михалков. – По глазам вижу, что он, шельмец, противу существующей власти злоумышляет. – А вы что скажете, отче? – продолжал допрос Фогель. Священник вышел вперед и внимательно осмотрел найденного в болотах человека, будто оценивая. – Ну и? – На Прасковью он похож, – задумчиво пробасил поп. – Какую еще Прасковью? – удивленно уставился на него староста. – Как какую, ту самую, что ваш старый барин в дворовые к себе взял. – Эва чего вспомнил, это когда было-то! – В аккурат, как Крымская война началась. – Это вы к чему, батюшка? – напрягся исправник. – Я вас об этом человеке спрашиваю, а не о какой-то там Прасковье! – Погодите, ваше благородие, сейчас все по порядку обскажу. Старый барин в ту пору еще жив был и хоть и летами немолодешенек, а грех Адамов-то куда как любил. – И что? – Как что, Прасковья-то хоть и сирота была, а девка видная. Вот он на нее глаз-то и положил, а потому велел Кузькиному отцу, тогда еще он старостой был, отправить ее, значит, в барский дом для услужения. – Отче, – нахмурился исправник, – вы для чего нам сейчас это все рассказываете? – Ну, как же, у Прасковьи-то вскорости младенчик родился, я сам его и крестил, в честь Дмитрия Солунского. По годам совсем как ваш найденный выходит, да и лицом схож. Услышав про барина и о его возможном отцовстве, пациент невольно вздрогнул, что не укрылось от внимательно наблюдавших за ним членов комиссии. – Вы что-то вспомнили? – Нет, – неуверенно покачал он головой, – кроме имени – ничего. – Ишь ты, – неожиданно воскликнул Кузьма, – а ведь он на барина старого смахивает! – Почему на барина? – не понял поначалу полицейский, вызвав приступ смеха у Батовского. – А вы, милостивый государь, полагали, что оный младенчик от непорочного зачатия на свет произвелся? Слова Модеста Давыдовича, а главное – недоуменный вид полицейского вызвали всеобщий смех, который, однако, тут же пресек священник. – А вы бы, господин доктор, не богохульствовали! – резко осадил его отец Питирим. – Не буду, не буду, – замахал руками Модест Давыдович, гася смех. – Ну, положим так, – задумался исправник, бросив неприязненный взгляд на врача, – а где они потом обретались? – Известно где, – пожал плечами староста, – так в господском доме и жили, а когда волю объявили, так старый барин поначалу не верил. Все кричал, дескать, не может того быть, чтобы благородное дворянство их прав лишили. Ну а как понял, что манифест не поддельный, так с горя и запил. Да так крепко, что господь его и прибрал. – А Прасковья-то куда делась с ребенком? – А кто их знает. В шестьдесят третьем-то крепость для дворовых людей кончилась, так они и ушли куда глаза глядят. Больше их в деревне никто и не видел. – А не видели ли вы, любезные, на теле ребенка Прасковьи вот таких знаков? – спросил Батовский и велел Дмитрию снять больничный халат. Тот нехотя повиновался и открыл взорам присутствующих свое тело. Впрочем, ничего особенно примечательного на нем не было, если не считать непонятную надпись под левым соском на груди, включающую буквы, скобки и римскую цифру три. Рисунок на левом плече был еще более чудным, однако человек, бывавший на Востоке, сразу бы узнал в них китайские иероглифы. Члены комиссии с большим любопытством осмотрели татуировки, причем Михалков, чтобы лучше рассмотреть, даже привстал с кресла, а Воеводский вставил в глаз монокль. – Что скажете? – Да кто же его разберет, ваше благородие, – помялся староста, – такого раньше не видал, врать не стану, а только… – Что, только? – Да старый барин, он как бы не в себе иной раз был… – Это как? – Да чудил, прости Господи его душу грешную, – пробасил священник, – он в молодости на флоте служил, да в дальних странах побывал. У него на теле тоже всякие бесовские картины были наколоты. Мог и младенцу повелеть наколоть, тут как уж теперь узнаешь. – Стало быть, опознаете этого человека? – Так точно, ваше благородие, опознаем. Наш он, Митька, стало быть. – А фамилия? – Так мы это, в Будищеве-то все Будищевы! – Откуда только у вашей деревеньки эдакое название заковыристое? – Так это, тоже все через старого барина. – Как это? – Ну, батюшка же рассказывал, что он до баб охоч был. Так нашу деревню Блудищево и прозвали. Ну, а как перепись проходила, господа переписчики посмеялись, конечно, но сказали, что не годится таким названием ланд-карты портить и переделали на Будищево. Вот с тех пор и пошло. – Ладно, так в протоколе и напишем, что в найденном на болоте неизвестном опознан Дмитрий Будищев, бывший дворовый господ… как вашего барина-то? – Известно как, господин Блудов. – Тогда понятно, бывший дворовый господ Блудовых. А может, не бывший? – Да кто же его знает? Старый барин-то, как помер, наследники его так и не показывались. Управляющего только прислали, а сами ни ногой. То в Париже, то в Петербурге, то еще где. – Это что же получается, господа? – неуверенно промямлил Михалков, щипнув себя за кончик роскошных усов. – Этот молодой человек – не бунтовщик? – Пока не доказано обратное – нет! – решительно заявил Воеводский. – Поскольку главнейшим принципом российского судопроизводства является «praesumptio innocentiae»[5], то никто не может быть обвинен без достаточных на то совершенно неопровержимых, так сказать… – Господа, – прервал спич прокурора Ухтомский, – я полагаю, что опознание произведено с соблюдением всех необходимых формальностей. Услышав спокойный и твердый голос предводителя уездного дворянства, прокурор замолчал, а все прочие взглянули на Алексея Николаевича не без благодарности. – Однако необходимо также установить, является ли он душевнобольным? И если да, то какого именно рода? – А они что, между собой различаются? – удивленно спросил судья. – Именно так, многоуважаемый Владимир Сергеевич, – охотно пояснил Батовский. – Дело в том, что когда душевная болезнь врожденная, то таковые несчастные именуются безумными. А вот если недуг, если можно так выразиться, благоприобретенный, то – сумасшедшими! – Скажете тоже, Модест Давыдович, – забулькал от смеха Михалков, – благоприобретённый! Экая умора… – Такова уж медицинская терминология, – пожал плечами врач. – Господа, давайте вернемся к делу, – постарался вернуть заседание в рабочее русло князь Ухтомский. – А то ведь обед скоро! – Да-да, господа, – поспешно согласился с ним прокурор, – но тут уж нашим врачам и карты в руки, что скажете, господа-доктора? – Я не вижу признаков безумия, господа, – неуверенным голосом начал Гачковский, – что же касается возможности его сумасшествия, то полагаю, необходимо более длительное наблюдение… – А подушную подать за этого шельмеца в это время кто платить будет? – ехидно осведомился прокурор. – Не надо забывать об интересах казны! – Ваша позиция понятна, – снова прервал словоизлияния Воеводского князь и повернулся, – а какое ваше мнение, Юлий Иванович? – Я совершенно согласен с коллегами, – быстро сказал Смоленский. – Да? – искренне удивился предводитель дворянства. – Но ведь они еще не все высказались. Впрочем, пусть будет так. Каков будет ваш вердикт, Модест Давыдович?