– Отчего же не вступить? – пожал он плечами. – Дело хорошее. – Ну вот и славно, – повеселел подпоручик. – Тогда и винтовку сможешь оставить, и кинжал свободно носить, у охотников воля. Дождавшись, когда офицер уйдет, молчавший все время Федька не выдержал и, с изумлением уставившись на приятеля, спросил: – О чем это Линдфорс толковал? – Да так, ни о чем. – Ты что на катере плавал? – Совсем немножко. – Так это ты турецкий пароход подорвал? – Нет, Федя, я просто при этом чуть-чуть присутствовал. – И тебе теперь за это крест дадут? – Ага, догонят и еще дадут! – Так вот ты где турецкую винтовку и ножик взял, а я-то думал… – Боюсь даже представить, что ты подумал, – усмехнулся Дмитрий. – Лучше не думай больше, а бери жмура за ноги и грузим. Некоторое время друзья грузили покойников на телегу, а когда та заполнилась, Шматов взялся за повод, и они двинулись к месту братской могилы. Неказистая лошаденка, запряженная в их скорбный экипаж, тянула его без особой охоты, но расстояние было невелико, и вскоре они прибыли. Рвы для погибших в бою турок копали солдаты из нестроевой роты. Они же складывали их рядами на дно, затем под присмотром младшего полкового врача Соколова засыпали их слоем извести и, взявшись за заступы, принялись засыпать. Единственный, кто пришел проводить мусульман в последний путь, был мулла из местной мечети. Сухонький старичок в большой белой чалме на голове горестно покачал головой, глядя на небрежение, выказанное к его единоверцам, и, взявшись за Коран, прочитал несколько сур. Никто из русских солдат, разумеется, ничего не понял из этой службы, но из уважения к чужой вере постояли немного молча и, только когда старик закончил, отправились восвояси. – Слава тебе, Господи, закопали, – посетовал Федька, – а то уж пованивать начали, я думал, мне дурно сделается. – Ничего тебе не сделается, – усмехнулся Дмитрий. – Несмотря на покойников, обед умял и ужин так же стрескаешь. – Жаль будет, если тебе креста не дадут, – вдруг неожиданно заявил, отвечая каким-то своим мыслям, Шматов. – Тебе-то что? – Ну, ты тогда ефрейтором стал бы. Глядишь, Хитров бы от нас и отвязался, а то совсем одолел проклятый! – Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора, – глубокомысленно ответил ему Будищев, повергнув тем самым приятеля в шок. – Не-а, – ответил тот, поразмыслив, – басон[47] на погон лучше! – Тебе виднее. – Слушай, Граф, а замолви за меня словечко подпоручику? – Ты про что это? – Ну, пусть он меня тоже в охотничью команду возьмет. – Не страшно? – С тобой нет! – Ладно, поговорю. А то тебя и впрямь Хитров с потрохами съест. Едва намаявшиеся за день солдаты собрались отдох нуть, как пришло известие, что от Никополя к Рущуку движется большой турецкий отряд с артиллерией. Болховский и Нежинский полки тут же были подняты по тревоге, форсированным маршем пошли к деревне Царевице и встали там на позиции, с тем чтобы при появлении врага ударить ему во фланг. Ночь прошла в тяжелом ожидании, а утром выяснилось, что тревога была ложной, и бригада отправилась назад. О том, что людей надо бы покормить, никто, разумеется, и не вспомнил. К тому же полковой обоз оставался на румынской стороне, ожидая, пока саперы наведут мост. Вообще, вся вторая половина июня прошла в таких маршах. Стоило начальству узнать, что где-то находятся турки, как болховцы тут же отправлялись туда. Но обычно, едва они миновали половину пути, выяснялось, что надобность в них отпала, и полку приходилось возвращаться назад. К тому же какой-то светлой голове в штабе действующей армии пришла в голову мысль, что белые гимнастические рубахи далеко видны и одетые в них солдаты представляют собой прекрасную мишень. Поэтому высокомудрое начальство сочло за благо распорядиться переодеть войска в мундиры. И если по ночам тёмно-зелёная, почти черная форма сливалась с окружающей темнотой и помогала солдатам маскироваться, то днем они изнывали от жары. Наконец в начале июля полк стал на бивуак в довольно богатой деревне под названием Косово, где люди смогли хоть немного отдохнуть. Места вокруг были весьма живописные, природа радовала глаз, а в ключах била чистейшая вода. Правда, эта идиллия омрачалась недостатком продуктов, но русские солдаты относились к подобного рода трудностям с поистине философским равнодушием. Трое вольноопределяющихся из роты Гаупта сидели, скинув мундиры, на завалинке и неторопливо беседовали, наслаждаясь лучами утреннего солнышка. Алешка Лиховцев, тесно сошедшийся в последнее время с Гаршиным, рассказывал тому о Софье, своей любви к ней и причинах, побудивших его вступить в армию. Тот внимательно слушал своего товарища, иногда чему-то печально улыбался, но в основном молчал. А вот Николаше эта история уже порядком наскучила, и он решил перевести разговор на более насущную тему. – Черт знает что такое с ценами! – вздохнул он. – Давеча спросил у местных хлеба, так они запросили за маленький хлебец из кукурузной муки целых два франка. – Франка? – удивился Алексей, на секунду оторвавшись от своей неземной любви. – Вот именно, ни русских рублей, ни румынских лей не признают. – Очевидно, османы, отступая, ограбили здешних селян, – предположил Гаршин. – Ну да, что ни спроси, «нима, братушка, турка взял», – передразнил местных болгар Штерн. – Врут, сукины дети! – раздался совсем рядом звонкий голос незаметно подобравшегося к приятелям Будищева. – Дмитрий! – радостно воскликнул Лиховцев. – Эдак можно до смерти перепугать. Откуда ты? – Только что вернулись из поиска, – усмехнулся тот. – И где же неприятель? – В Рущуке, конечно, где же ему еще быть. – А наши? – Наши взяли Никополь, Тырново и, говорят, дошли уж до перевалов через Балканы. Вероятно, скоро придет и наша очередь. – Скорее бы уж, – вздохнул Штерн, – надоело уже тут прохлаждаться. Скоро месяц, как мы на войне, а я еще ни разу не видел неприятеля. – Насмотришься, еще надоест. – Отчего вы думаете, будто местные жители лгут нам? – сухо спросил Гаршин, когда восторги встретившихся улеглись. – Я не думаю – я знаю, – отмахнулся Будищев. – Как только наша армия подошла к здешним местам, местные турки бежали, бросив все свое имущество, включая продукты. Все это добро болгары забрали себе. – Вы уверены? – широко открыл глаза Алексей. – Сам видел. Кстати, тех, кто пытался увезти хоть что-то с собой, грабили прямо у околицы. – А что же вы? – Ну, а что мы. Приказано с местными в конфликты не вступать. Мы и не вступаем. – Но вы, вероятно, не слишком осуждаете этих местных жителей? – враждебно спросил Гаршин, которому Будищев откровенно не нравился. – Совсем не осуждаю, – пожал тот плечами. – Мне показалось, что среди здешних болгар много мусульман? – вмешался Штерн, чтобы перевести разговор на другую тему. – Да кто их разберет, – отозвался Дмитрий, – как свиную колбасу жрать или ракию пить, так все христиане. Церкви вот только я здесь не видал. Мечеть большая, а церквушки никакой. – Турки запрещали болгарам строить христианские храмы! – Да ладно вам, Всеволод, – попытался остановить разгорячившегося приятеля Лиховцев, – я уверен, что наш друг не имел в виду ничего оскорбительного. – Вот вы где! – перебил начинавшую разгораться ссору подошедший к ним Шматов. – А я уж обыскался. Здравствуйте вам, господа вольноопределяющи еся! – О, вся охотничья команда в сборе, – улыбнулся Николай, – и тебе здравствуй, Федя, как служится? – А ему все едино где, – усмехнулся Будищев, – лишь бы от Хитрова подальше. – Да уж, – весело рассмеялся Штерн, – своим уходом вы разбили ему сердце! – Хорошо служится, – пожал плечами солдат, – их благородие господин подпоручик Линдфорс человек не злой. Главное в бою не плошать, а за другое он не сильно спрашивает. – Вы что же это, в бою побывали? – с интересом стали расспрашивать вольноперы. – Да какой там бой, так постреляли немного, – тут же вмешался Дмитрий, знавший за Шматовым страсть к рассказам о подвигах, неважно, действительных или мнимых. – Ты лучше скажи, принес? – Так вот же, – Шматов снял с плеча сухарный мешок и стал вытаскивать из него кольца колбасы, головку сыра и другие припасы. – Откуда такое богатство? – изумился Штерн. – Боже мой, я уже и забыл, что такие продукты существуют!