Несмотря на все усилия, вода все прибывала и вычерпывающим её матросам доставала уже до колен. Сбавивший ход катер сносило вниз течение, но берег был уже совсем близко, и люди продолжали работать как проклятые. Наконец почувствовался толчок, и «Шутка» ткнулась в турецкий берег. Он был гораздо выше румынского, и катер оказался как бы в тени довольно изрядной возвышенности. Но, по крайней мере, немедленное затопление ему теперь не грозило, и экипаж смог перевести дух. Мичман Нилов с удовлетворением посмотрел на почти скрывшийся под водой турецкий пароход и довольным голосом произнес: – А все-таки мы их на дно пустили! – Так точно, вашбродь, – угодливо поддакнул ему Нечипоренко. Офицер обернулся на его голос и не без удивления увидел, что Будищев склонился над раненым рулевым. С треском разорвав на матросе голландку[43], Дмитрий осмотрел его простреленную грудь и, покачав головой, взялся за перевязку. Зажав пузырящуюся кровью рану сложенной в несколько раз чистой холстиной, он приложил сверху кусок непонятно откуда взятой кожи и принялся крепко бинтовать тело моряка лентами, нарванными из его же одежды. – Что ты делаешь? – удивленно спросил мичман. – Надо чтобы воздух не попал в такую рану, – пояснил солдат, продолжая свою работу. – Это даже опаснее, чем истечь кровью, может случиться этот, как его, пневмоторакс! – Вы и в этом разбираетесь? – Нилов от удивления не заметил, что перешел на «вы». – Хрена тут разбираться, – хмуро буркнул в ответ солдат, потом, видимо, спохватился из-за грубости ответа и, бросив на Нилова опасливый взгляд, продолжал: – Главное, ваше благородие, теперь его к врачам побыстрее доставить. – С этим могут быть проблемы, – покачал головой офицер, решив на сей раз не заметить непочтительности. – Похоже, застряли мы тут надолго. – Никак нет, вашбродь, – вмешался кочегар, – осмелюсь заметить, что, скорее всего, от взрыва заклепки в днище повылетали. Надо под них пластырь из парусины завести, тогда можно будет воду вычерпать и идти домой с форсом, как адмиральский катер по Фонтанке. – Хм, давайте попробуем, – пожал плечами мичман, – хотя я полагаю, что наше бедственное положение не осталось не замеченным и скоро мы получим помощь. – Кстати, а куда нас занесло? – поинтересовался Будищев. – В каком смысле? – Ну, кем этот берег занят, нашими или турками? А то с этой кручи нас очень просто можно перестрелять. – Ну, это ты, братец, хватил, кто же в нас стрелять-то станет? – Да вон хотя бы те обормоты, – солдат махнул рукой в сторону ближайшей возвышенности. Приглядевшись, Нилов тоже заметил, что с высокого берега за ними наблюдают какие-то люди. Точнее, видны были только их головы в каких-то лохматых головных уборах. – Это, вероятно, казаки, – неуверенно заявил мичман. – Ну, если казаки начали чалмы носить, тогда – да! Как будто подтверждая самые мрачные предположения Будищева, непонятные люди на турецком берегу открыли по ним огонь. Моряки тут же кинулись прятаться за железными листами, которыми был блиндирован их катер, а Дмитрий, подхватив винтовку, неловко сверзился за борт и, оказавшись по пояс в воде, прикрылся корпусом «Шутки». Патронов у турок оказалось довольно, и их пули с отвратительным лязгом то и дело били по катеру и поднимали фонтанчики в волнах Дуная рядом с ним. Правда, для того чтобы прицелиться в находящихся внизу русских, им приходилось слишком уж высовываться из-за кручи. Этим тут же воспользовался Будищев. Уложив ствол «крынки» на борт катера, он тщательно прицелился и выстрелил. Как ни странно, первый же выстрел оказался удачным. Одному из противников пуля ударила прямо в грудь, и он с протяжным криком сверзился вниз. Вражеский огонь тут же утих, и матросы на катере тоже смогли взяться за винтовки. Правда, на весь экипаж у них было всего две «барановки»[44] для караульной службы да револьвер Нилова. Впрочем, туркам вести огонь было тоже не слишком удобно, а может, стрелки из них были никудышные, но ситуация сложилась патовая. Добраться до моряков с «Шутки» враги не могли, точно так же как и те до них. Тем не менее нападавшие попытались взять своих противников «на арапа». – Эй, урус, сдавайся, а то башка будэм рэзать! – раздался крик на ломаном русском. – Та дэ ты бачив, поганый, чтобы русские сдавалысь? – злобно прорычал в ответ перешедший от волнения на родной язык Нечипоренко и, приложившись к винтовке, пальнул вверх. – Кто же так ругается, – покачал головой Дмитрий и, зарядив «крынку», подал голос: – Эй, чучмек, я твой дом труба шатал! Ты меня понимаешь? – Сдавайся, шакал! – Понимаешь, – удовлетворенно заметил солдат, и продолжил: – Я твою маму любил! – Ты как сказал?! – Я твою сестру любил! Ишака любил и даже тебя, когда ты был маленький! – У, шайтан! – закричал оскорбленный в лучших чувствах башибузук и выскочил на кручу. Сухо щелкнул выстрел, и так и не успевший выстрелить джигит полетел вниз и, подняв брызги, шлепнулся в воду. – Русский! – раздался сверху другой голос, уже куда лучше говорящий на языке Пушкина. – Думаешь, ты самый умный? – Спускайся вниз, узнаешь! – закричал ему в ответ Будищев, перезаряжая винтовку. – Я тебя теперь запомню, – продолжал невидимый собеседник, – и сделаю с тобой то, что ты сказал Мурату. – Ты тоже любишь его ишака? Я так и знал, что он на это обиделся! Матросы, с интересом прислушивающиеся к их перебранке, довольно заржали, но невидимый противник, наученный горьким опытом, так и не показался. – Как тебя зовут, русский? – снова подал голос башибузук. – Я хочу знать, кто убил моего брата! – Зачем тебе? Ты все равно сейчас сбежишь, как трус, а я скормлю твоего братца свиньям. – Смеёшься, шакал? Ничего, придет время, посмеемся вместе! На реке тем временем послышался звук работающей паровой машины, и обернувшийся на него Нилов увидел, что к ним на выручку идут остальные катера их отряда. Первым, попыхивая дымком из трубы, шла «Царевна», на носу которой во весь рост возвышался лейтенант Шестаков с подзорной трубой в руках и в пробковом жилете поверх мундира. Матросы в катерах крепко сжимали винтовки, готовые открыть огонь, но враги не стали дожидаться их подхода и ретировались. Экипаж «Шутки», обнаружив, что опасность миновала, тут же принялся за дело. Два моряка стали заводить под днище кусок парусины, а другие два продолжали вычерпывать воду. Дмитрий же, не выпуская из рук оружия, занялся сверзившимися с кручи врагами. Вытащив их по очереди на берег, он деловито снял с них ремни с кинжалами и шашками, кремневый пистолет и сумку с принадлежностями. – Это – мародёрство, – хмуро заметил Нилов, внимательно наблюдавший за его манипуляциями. – Это – трофеи, ваше благородие! – почтительно, но твердо возразил ему Будищев. Кроме всего прочего, в воде, благо было неглубоко, нашлись также два ружья убитых. Одно из них, правда, разбилось при падении и пришло в полную негодность, но второе выглядело почти целым. Дмитрий внимательно осмотрел его и остался доволен. Длинная винтовка была куда меньше калибром, нежели его «крынка», замок на ней открывался рычагом, и вообще выглядела она довольно современной на фоне переделочного оружия русских солдат[45]. – Что тут у вас? – громко спросил Шестаков, едва его катер приблизился. – Господин лейтенант, – официально доложил ему мичман, – во время атаки был подорван вражеский колесный пароход. Из-за полученных повреждений были вынуждены идти к берегу, для производства необходимого ремонта… – Видел твои подвиги, Константин Дмитриевич, – добродушно ответил тот, откозыряв в ответ, – поздравляю с почином. Помяни мое слово – быть тебе георгиевским кавалером! – Твои бы слова, Александр Павлович, да богу в уши, – пошутил в ответ Нилов. – А это еще кто такой? – удивленно спросил Шестаков, заметив занятие Будищева. – Ох, брат, ты все равно не поверишь! – Попробуй, может, и поверю. – Это гальванер. – Гальванер, в солдатской форме? – Я же говорил, не поверишь! Вообрази, перед самым появлением турок встретил друга детства – подпоручика Линдфорса, а с ним этот солдат. И можешь мне не верить, но он разобрался с нашим хозяйством и сумел его починить. – Да полно! – Уж поверь. Неделю назад мы безуспешно атаковали «Подгорицу», и эти проклятые мины хоть бы хны! А этот новоявленный Кулибин поковырялся в них четверть часа, и вот, пожалуйста – турок на дне! – Совсем воинские начальники на местах с ума посходили, – усмехнулся лейтенант, – это надо же, готового гальванера в пехоту засунуть! – Вот только… – помялся мичман. – Что? – Трупы обирает, хотя вправду сказать, это он их и подстрелил… – Что в бою взято, то свято! – решительно махнул рукой Шестаков. – Эй, служивый! – Слушаю, ваше благородие! – Я смотрю, ты на все руки мастер, и в минах понимаешь, и стрелять ловок… – Так точно! – …и за словом в карман не лезешь, люблю таких! – Рад стараться! – Ладно, тащи свою добычу на «Шутку» да пойдем отсюда. А то, не ровен час, опять турки набегут.