– А вы, Дмитрий? – Охотничья, это в смысле – добровольно? – спокойным голосом переспросил тот. – Разумеется! – Тогда черта с два! – Что?! – вытянулись лица у вчерашних студентов. – Я сказал нет! – Но отчего? – Оттого, что дураки делятся на три категории, – охотно пояснил им Будищев, – идиоты, кретины и добровольцы! – Как вас понимать? – удивился Гаршин. – Разве вы не добровольно пошли в армию… – Нет, меня загнали сюда насильно. И я не имею ни малейшего желания сложить свою голову за свободу болгар или еще кого. Прятаться за чужими спинами я, конечно, не стану, но и вперед не полезу. – Вы… вы… – новый знакомый был так поражен услышанным, что никак не мог найти слов от удивления. – Вечер перестает быть томным, – хмыкнул Дмитрий. – Федя, пошли отсюда, барчукам есть о чем поговорить и без нас, сиволапых. Приятно оставаться, господа. – Что это было? – Гаршин нашел наконец в себе силы говорить. – Не обращай внимания, – махнул рукой Штерн, – наш друг большой мизантроп и циник. Что, впрочем, совершенно не мешает ему быть отличным товарищем. – Да как вы вообще можете общаться с таким человеком! – Простите, Всеволод, – счел своим долгом вмешаться Лиховцев, – но вы его совершенно не знаете. Он странный, мрачный и иногда не слишком приятный в общении человек, но вместе с тем определенно не лишенный благородства. При всем при этом сильный и храбрый. – Храбрый?! – А как бы вы назвали человека, рискнувшего отправиться в одиночку в зимний лес, чтобы спасти совершенно неизвестного ему ребенка? И при этом без колебаний вступившего в схватку с волками! – Поразительно! Но как это возможно в одном человеке? – О, это далеко не самое удивительное. Пообщавшись с ним немного, вы наверняка перемените свое мнение. Пока полк стоял в Кишиневе, начальство развило бурную деятельность по подготовке к походу. Были наконец-то закуплены жестяные фляги для солдат, сухарные мешки, белые чехлы для кепи с назатыльниками и множество других полезных вещей. Наконец все было готово, и 6 мая авангард 13-го корпуса, состоявший из Болховского и Нежинского полков и девяти артиллерийских батарей, выступил по направлению к границе. Погода к тому времени совершенно переменилась, и на смену все усиливающейся жаре пришли проливные дожди, мигом превратившие грунтовые дороги в одну громадную лужу, полную раскисшей и липкой грязи. В этой грязи стали немедленно вязнуть обозы и артиллерия, так что солдатам пришлось прийти на помощь лошадям. Не миновала сия чаша и наших друзей. Рота Гаупта была закреплена за одной из батарей, и ее солдаты временно переквалифицировались в бурлаков. Во всяком случае, Будищев, впрягаясь в лямку, чувствовал себя именно так. Хуже всего было то, что палаток им так и не выдали, так что после тяжелого дня обсушиться было совершенно негде. – Когда же это проклятый дождь кончится? – со стоном прохрипел Шматов, прислонившись к одиноко стоящему дереву. – Сколько можно, льет и льет. – Погоди, еще не рад будешь, – буркнул в ответ Дмитрий, доставая что-то из-за пазухи. – Кабы не дождь, – продолжал причитать Федька, – сейчас бы кашевары костры развели да сварили чего-нибудь горячего. – Ничего, на сухарях посидишь! – Злой ты, Граф! – Нет, я самый добрый, – усмехнулся тот в ответ и протянул приятелю кусок сыра. – Ты где взял? – изумился Шматов. – Где взял, там уже нет. – Купил? – Ага, я же миллионер. – Неужто… – Федя! Ну сколько раз тебе говорить, не задавай глупых вопросов – не получишь уклончивых ответов. Некоторое время Шматов жевал молча, раздумывая над мудреной фразой, сказанной ему приятелем. Но надолго его, как обычно, не хватило, и, покончив с угощением, он спохватился: – А с барчуками поделился? – Чтобы мне Гаршин своими проповедями всю плешь проел? Ему бы в попы пойти – цены бы не было! Новый доброволец довольно быстро вписался в их роту. Несмотря на невзрачную внешность, в этом вчерашнем студенте чувствовалась какая-то внутренняя сила. Он никогда не жаловался на трудности, но всегда был готов прийти другим на помощь. Первым брался за любую работу и последним бросал. Солдаты скоро прониклись к нему нешуточным уважением и даже звали его не «барчуком», как прочих вольноопределяющихся, а Михалычем. Вот только у Будищева с ним отношения не складывались, впрочем, Дмитрий не слишком к этому и стремился, хотя Лиховцев и Штерн несколько раз пытались их примирить. – Ах, вот вы где! – воскликнул подошедший вместе с другими вольноперами Николаша, так и не растерявший своей жизнерадостности. – Мы вас обыскались. – Нашли? – немного насмешливо поинтересовался в ответ Дмитрий. – Как видите. – Рад за вас. – Судя по всему, завтра мы перейдем границу. – И что, кормить будут лучше? – Ну да, – засмеялся Штерн, – по крайней мере хотелось бы. – Главное, что мы ближе к цели, – устало сказал Гаршин, присаживаясь рядом. – А бытовые трудности можно перенести. – Война войной, а обед по расписанию! – ответил ему Дмитрий и, снова вытащив из-за пазухи сверток с сыром, развернул его и принялся нарезать ломтями. – Угощайтесь. – О, чудная брынза! – воскликнул с набитым ртом Штерн. – Действительно недурно, – согласился с ним Алексей и вопросительно посмотрел на Всеволода. – Благодарю, – кивнул тот Будищеву, – а где вы его взяли? – У местных, – лаконично отвечал ему Дмитрий, не став вдаваться в подробности. – Вы совершенно бесподобны, мой друг, – снова начал Николаша. – Непонятно только когда успели, я ведь готов поклясться, что вы все время тащили вместе с нами эту проклятую пушку. Будищев, впрочем, не стал отвечать на этот вопрос, а, подняв воротник шинели, сел рядом со Шматовым и надвинул на глаза кепи. Приятели, немного помедлив, последовали его примеру и тоже устроились отдыхать. К утру дождь почти прекратился, и, хотя небо по-прежнему хмурилось, лица солдат повеселели. Увы, намочивший все вокруг дождь не дал возможности разжечь костры и приготовить пищу, так что им пришлось снова довольствоваться сухарями. Предстоял очередной тяжелый день, как две капли непрерывно льющейся с неба воды, похожий на предыдущие. Штабс-капитан Гаупт, несмотря на окружающую обстановку, сверкавший белоснежным воротничком и гладко выбритым подбородком, хмуро осмотрел бивуак своей роты. Он был по-своему заботливым командиром, и то, что подчиненные ему солдаты который день не получают горячего питания, конечно, беспокоило его. Но поскольку поделать с этим ничего было нельзя, он старался сосредоточиться на своих обязанностях. Впрочем, нижние чины, невзирая ни на что, были бодры и почти весело козыряли своему начальству. Кое-где слышались забористые шутки и смех, так что офицер не без удовлетворения подумал, что стойкость и неприхотливость русского солдата еще не раз принесет пользу армии. – Здравия желаю вашему благородию, – отвлек его от мыслей чей-то голос, и Гаупт, обернувшись, увидел их нового вольноопределяющегося – Гаршина. – Ах, это вы, – улыбнулся он, – ну как вам служба? Не жалеете, что отказались от должности писаря? – Нет, что вы, – помотал головой вольнопер. – Я не ищу никаких поблажек в этой войне. – Как знаете, – пожал плечами штабс-капитан. – Вы что-то хотели? – Нет, ничего… разве что… – Что вас беспокоит? – Простите, но я никак не могу понять, зачем бить по лицу солдат, и без того измученных тяжким трудом и бескормицей? – Вы, верно, про Венегера? Ладно, не отвечайте. Он сам мне сказал, что вы как-то странно на него смотрели. Так вот, господин Гаршин, я уважаю ваш порыв, приведший вас в действующую армию, но хочу сказать, что в армейской службе вы ровным счетом ничего не понимаете. – Но… – Не перебивайте старшего по званию! Даже если он обращается к вам вне строя. Так вот, упаси вас бог как-то конфликтовать по этому поводу, равно как и по всякому другому, с поручиком! Просто потому, что он – офицер, а вы пока что – нижний чин. К тому же должен добавить, что я, конечно, не одобряю его методов, но не могу отрицать, что иногда по-другому нельзя. Увы, народ наш темен и неразвит, а прогресс в военном деле, равно как и во всяком другом, не стоит на месте. И иной раз приходится, я повторяю – приходится, обучать его воинской дисциплине и технике методами, далекими от гуманизма. Вы понимаете меня? – Но разве нельзя действовать по закону? – По закону, милостивый государь, очень легко превратить жизнь солдата в ад. Но самое ужасное состоит в том, что солдат, наказанный по закону, будет думать, что лучше бы ему, пардон, морду набили. – Но это отвратительно! – Господин Гаршин, мы с вами на войне, и вы вряд ли даже в горячечном бреду можете себе представить, сколько мы всего увидим ужасного и отвратительного! Пока они так беседовали, к ним подскакал полковой адъютант поручик Линдфорс и, ловко соскочив с седла, поприветствовал, приложив два пальца к козырьку кепи. – Доброе утро, господа!