– Причем то, что экипажем правил сам Алексей Александрович, еще не самое неудобное обстоятельство. – Вот как? – Именно. Дело в том, что в экипаже была еще одна «высокородная особа», и если в прессе всплывет и ее участие, то нынешний скандал покажется сущим пустяком на его фоне. – И кто же это? – Графиня Богарнэ. – Ох, ты ж ма!.. – не удержался от возгласа Александр Романович. – Это точно? – Совершенно. – Н-да… Спасибо, голубчик. Надеюсь, вы понимаете, что эта информация не должна попасть в газеты. – Разумеется. Но, слава богу, об этом репортерам еще ничего не известно. К тому же я уже приватно поговорил с большинством редакторов и настоятельно рекомендовал им более не раздувать эту тему. – Разумно. – Есть, правда, одна странность. – Какая? – Шум начался с одной маленькой газетенки – «Петербургского вестника», и только потом за эту новость ухватились другие издания. – И что же в этом странного? – Даже не знаю, как вам сказать. Никак не могу понять, откуда они об этом пронюхали? – Ну, это как раз не сложно. Газета маленькая, людишки в ней служат голодные, стало быть, стараются – носом землю роют. – Может быть, может быть, однако я, ваше превосходительство, еще бы поискал в этом направлении. – Не нужно. Я ценю ваше рвение, Константин Павлович, но, полагаю, нам нужно сосредоточиться на ином. Надобно как-то погасить скандал. Газетчиков вы припугнули, это хорошо, но и этой, как ее, кажется, Филипповой?.. – Так точно. – Вот-вот, надо бы и ей рот закрыть. Девица еще молода; может быть, ее родителям четвертной дать да наказать, чтобы за дочкой лучше следили? – А вот с этим могут быть сложности. – Что? – Вчера произошло еще одно досадное происшествие. – Час от часу не легче. Да говорите уже, не томите! – Отец этой самой Степаниды Филипповой вчера явился к дому, где проживает его императорское высочество. – Компенсации захотел? – хмыкнул генерал. – А вы говорите – сложности! – После того, как остановился экипаж, – ледяным тоном продолжал Вельбицкий, – старику удалось пройти к великому князю… – И? Голубчик, что же я из вас каждое слово будто клещами тяну! – И как только Алексей Александрович понял, в чем состоит суть прошения, то едва не бросился на Филиппова с кулаками! – Что?! – Именно так, ваше превосходительство! Я сам не поверил, когда филеры доложили. Но и это полбеды. Отшвырнув несчастного, его императорское высочество отдал приказ слугам, и того крепко избили. – Он хоть жив? – Точно не знаю. Во всяком случае, домой его отвезли живым, но зная, как выглядят вестовые его высочества, я готов ожидать худшего. – Н-да, – задумался генерал, потом встрепенулся и с надеждой посмотрел на подчиненного. – Константин Павлович, вы ведь прежде с покойным Мезенцовым служили? – Точно так. – И он, насколько я знаю, весьма ценил вашу хватку и вместе с тем осторожность в подобного рода деликатных делах. – Николай Владимирович был очень добр ко мне. – Вот и хорошо, вот и славно… Послушайте, голубчик. Это дело нужно замять. Я сейчас отправлюсь к его высочеству, а вы отправляйтесь-ка в эту слободку. И, так сказать, с двух сторон займемся этой нехорошей ситуацией. Скандал с одним членом правящего дома сам по себе неприятен, но с двумя – это уж совсем ни в какие ворота не лезет! – Слушаюсь! – И что бы все тихо, но… по-хорошему. Без излишнего насилия! – Надеюсь, ваше превосходительство, – вспыхнул штабс-капитан, – не принимает меня за… – Ничего я не принимаю, – примирительно отозвался Дрентельн. – Однако время сейчас такое, что лучше обходиться без недомолвок. Вы, к примеру, князя Дмитрия Николаевича Кропоткина[167] знали? – Лично чести не имел, но наслышан. – Так вот, Дмитрий Николаевич добрейший души человек был. Но случился казус. В бытность харьковским генерал-губернатором, не разобравшись, велел арестанта накормить, когда тот – сукин сын, изволил объявить голодовку. Так его надзиратели так потчевали, что болезный едва Богу душу не отдал. И чем, вы думаете, дело кончилось? – В князя стрелял студент и смертельно ранил. – Значит, вы слышали эту историю? – Так точно. – Н-да, вот такие дела. А посему, голубчик, настоятельно прошу вас, будьте помягче! – Слушаюсь! – Кстати, а что вы там говорили о филерах? Неужели вы осмелились приставить соглядатаев к?.. – Только для охраны, ваше превосходительство! – Да? Хм. Разумно. Григорий Назимов был плохим студентом и, скорее всего, стал бы со временем плохим юристом. Лекции он частенько прогуливал, изучением права себя, мягко говоря, не утруждал и вообще не видел в изучении юриспруденции особой перспективы. Неудачи на экзаменах, коя должна было непременно воспоследовать в связи с подобным отношением к делу, он также не боялся. Потому как шансы дожить до оных были совершенно не велики. Нет, он погибнет молодым в яркой вспышке взрыва или скоротечной схватке с охранниками тирана, и грохот выстрелов станет ему салютом! При этом он вовсе не эгоистичен. И потому не возражает, если на его долю выпадет меньший подвиг. Стрельба не по царю, а по его клевретам или опричникам. Да боже правый, будет счастлив, даже если лишь заслонит своей грудью другого борца, того, у которого хватит духа и удачи… В какой-то момент ему показалось, что таким человеком может стать Будищев. Сильный, смелый до дерзости, способный на поступок… Увы, бывший унтер-офицер лишь посмеялся над ними. Григорий сильно выпил тогда и не сумел сказать и пары красивых фраз, до которых студент всегда был большим охотником. Хотя, может, это и к лучшему, а то бы мадемуазель Гедвига отчитала бы его так же, как этого молокососа – Аркашу. К слову, приятель Григория – Максим, попытавшийся тогда остановить и вернуть Дмитрия, был нещадно избит последним, что уж вообще ни в какие ворота не лезло. Назимов до сих пор не без основания считал мастерового настоящим силачом, поскольку не раз видел, как тот, забавы ради, может согнуть подкову или кочергу. Во всяком случае, не бывало еще случая, чтобы с ним кто-нибудь сладил в кулачном бою или борьбе, до которой мастеровой был большим охотником. Но этот проклятый Будищев не просто одержал верх – он его уничтожил! Одной левой одолел, как мальчишку. Слава богу, хоть не при барышнях, хотя все, конечно, знали, чем кончилась их встреча в лесу. Дверь комнаты с противным скрипом отворилась, прервав полет прихотливых мыслей студента, и на пороге комнаты появились его приятели Максим с Аркашей. – Да вот же он! – обрадованно воскликнул гимназист. – Нашли! – Я, кажется, никуда не исчезал, – с досадой в голосе отозвался студент. – Тогда что носа не кажешь? – Занят был. – Наши о тебе справлялись. И Ипполит, и Искра… – Кланяйся при встрече. – А ты разве не пойдешь? – Пойду, конечно, только сейчас у меня дела. – Какие еще дела? – Послушайте, что за допрос?! – возмутился студент. – Я свободный человек и имею право на частную жизнь! – Нет, брат. Ты в первую голову член нашей организации, и твое мани… мени… – запутался в сложном для него слове Максим.