– Как вам не стыдно! А ведь я не только бумаги в присутствии перекладывал, но и писал заметки в газеты. Да-с! Меня даже хотели пригласить в штат… я так думаю. – Теперь – точно пригласят. В этот момент железная дверь в камеру отворилась, и появившийся на пороге городовой громко гаркнул: – Выносите! – Сей секунд, – крикнул один из уголовников и бесцеремонно прервал беседу Будищева и Постникова. – Чего разлеглись? Ступайте парашу выносить. У нас так заведено, чтобы новички выносили… Полуголый канцелярист, не испытывая более судьбу, кинулся выполнять порученную ему работу, а вот Дмитрий, напротив, устроился поудобнее и с интересом взглянул на урку. – Ты что, особого приглашения ждешь? – недобро сверкнув глазами, осведомился тот. – А у тебя, наверное, зубы запасные есть? – Да я тебя! – Эй, пошевеливайтесь, – поторопил их теряющий терпение городовой. – И это, который тута Будищев? – Я, – тут же отозвался Дмитрий. – Ну, так выходи, раз ты! Их благородие господин пристав тебя требуют! – Ничего, еще свидимся, – прошипел ему вслед представитель блатных и тут же пнул какого-то мужичка, жмущегося в углу. – Ступай парашу выносить, что расселся! Тем временем щербатый тихонько спросил у внимательно за всем этим наблюдавшего Кота: – Как думаешь, деловой? – Похоже на то, – пожал тот плечами. – Поглядим, что дальше будет. Участковый пристав – штабс-капитан Деревянко – худощавый, среднего роста мужчина около тридцати лет от роду, с деланым равнодушием рассматривал стоящего перед ним навытяжку арестанта. Тот, посмотрев на его простоватое лицо, пришел к выводу, что перед ним обычный армейский бурбон, перешедший в полицию из-за того, что у него не задалась карьера, и решил прикинуться служакой. – Ты и впрямь – георгиевский кавалер? – осведомился офицер. – Так точно, ваше благородие! Бантист. – Даже так… а мастера зачем избил? – Не могу знать! – Не знаешь, зачем избил? – Никак нет, ваше благородие! Не знаю, кто его избил, потому как я ему всего раз в рыло дал, и то – исключительно для порядка! – Для порядка, значит? – усмехнулся участковый. – А как же! – широко распахнул глаза Будищев и приготовился поведать штабс-капитану, что Перфильев не ходил строем, редко посещал церковь и недостаточно преданно смотрел на портреты государя-императора, но, наткнувшись на проницательный взгляд внимательных серых глаз, понял, что ошибся. Этого на мякине не проведешь. – Так за что бил? – За дело! – А именно? – Ученика он моего избил. Мальчишку совсем. – Прискорбно. Но учеников везде бьют. На то он и мастер. – Но не до полусмерти же! – Что, мальчик серьезно пострадал? – Я его в больницу отвез. Он все время без памяти был, я уж боялся, что Богу душу отдаст. – В какую больницу? – В Петропавловскую. – На Архиерейской?[139] – Да. – Как вез? – На извозчике. – Сколько отдал? – Полтинник. – А теперь скажи мне, отставной унтер-офицер, откуда у тебя – простого мастерового – деньги на лихача? – А я не простой мастеровой, ваше благородие. Я гальванер, причем – очень хороший. Таких, как я, можно сказать, во всем Питере больше нету! – Да ты от скромности не помрешь. – Если турки не убили, так зачем от скромности помирать? – Тоже верно. Ну, хорошо, положим, ты сказал мне правду и Перфильев действительно избил мальчишку. Допустим, ты его не сильно помял и увечий ему не нанес. – Так и было! – А хлебом ты его зачем насильно кормил? – Калачом. – Что? – Калачом, говорю. Я Семку в лавку послал за съестным к обеду, а он, видать, когда возвращался, попал на глаза мастеру, а тот давно на нас с ним взъелся. Вот и отыгрался на мальчишке, пока меня рядом нет. А я как этот окровавленный калач увидал… думал, придавлю гниду! – Ты видел, как он его бил? – Нет, конечно, иначе не позволил бы! – А вот представь теперь, любезный, что пострадавший на суде скажет: знать не знаю, ведать не ведаю! Никого не бил и не калечил… – Хреново. – Вот именно, братец! – И что теперь делать? – Сакраментальный вопрос у нас в России, – вздохнул офицер. – Кто виноват и что делать? Ладно, ступай покуда в камеру, у дознавателя дел много, еще когда до тебя очередь дойдет. Обратно в камеру Будищева вел старый знакомый – городовой, назвавшийся Ефимом. – Ну чего? – озабоченно спросил тот, едва они остались одни. – Да так, – неопределенно пожал плечами Дмитрий. – Ничего хорошего! – Понятно. Максим Евграфович – старый служака и все как надо оформил, дело теперь так просто не замнешь. Я за тебя, конечно, словечко замолвил, только плетью обуха не перешибешь. – Все равно – спасибо. – Да не за что. Вот кабы за тебя хозяин фабрики вступился – другое дело. Ты у него в чести? – Да кто его знает, что у него на уме. Хотя я его брату двоюродному жизнь недавно спас. – От разбойников отбил? – Нет. На полигоне пушку разорвало, а я его и одного офицерика на землю столкнул и собой накрыл. – А что за офицер? – заинтересовался полицейский. – Да немчик какой-то. Штирлиц или Штиглиц… как-то так. – Барон Штиглиц? – изумился Ефим и даже схватил Дмитрия за плечо.