– 6 — За рекой, на противоположном берегу, на рассвете, из тумана… появляется бледный чуждый человек. Угловатый силуэт. Кожа настолько прозрачная, что вены выделяются, точно притоки. На фоне переплетения лесных ветвей и останков заржавевшей машины, утонувшей в грязи, – виноградные лозы проросли сквозь вагонный остов, а за ними – клубы дыма от фабричных труб. Дым, вьющийся в небе над линией деревьев, и вполовину не такой белый, как этот человек. Его одежда блестит, блестит или движется. Отражает пятна света, что пробивается сквозь ветви. Он стоит неподвижно, но не неподвижно, с таким изможденным лицом, что его усталость можно прочитать издалека. Он пришел издалека, в поисках чего-то. Он для тебя ненастоящий. Он как галлюцинация или мысль, которая все еще пребывает в твоем сознании. Все еще где-то далеко. Но потом рядом с ним появляется еще один, такой же, и этот – уже реален. И это тебя пугает. Ты крадешься, пригнувшись. Через прохладную канаву в насыпи, заросшую папоротником. В кустах ворчат крапивники. Более – ничего не движется и, кажется, даже не дышит. Двое странных людей еле различимы, колеблются в кустах, как будто могут двигаться, не двигаясь. Возможно, это ты хранишь неподвижность, а они то исчезают, то появляются, не совсем в том же самом месте. Нет, все же – там же. Они осматривают землю. Ищут. Но не тебя. Или тебя? У тебя же дневник. И ты видела саламандру. Они просто еще не знают, кто ты такая – и кем можешь стать. Когда появляется третий, костлявый на фоне лесной зелени, бледный человек снова становится нереальным. Растворяется в солнечном свете, в сверкающей пыли собственного покоя. Этот третий. То, как держится и как мерцает свет в его глазах. Взглянув на боль, ты ее всегда узнаешь. Они больны, им больно. По этой причине они замедлены. Но – все равно ищут, будто кто-то заставляет их искать. В ноздри ударил отвратительный запах горящей хвои, и ты думаешь, что это они, должно быть, горят на солнце – истаивают, рассеиваются туманом, брызгами. Но потом понимаешь – это просто новый смрад с фабрики. Смрад набирает вес и дезориентирует, как ржавое железо, пропитанное жимолостью. Превращается в отвратительное пойло из горячего асфальта и сырого ливера. С острым послевкусием. Трудно отличить отраву от боли. Когда трое бледных людей снова удаляются, ты возвращаешься в туннель. Полдень. Остальные – в поисках пищи, рефлексивном. Прочесывают то, что пусто или пустует. Имена погибших или тех, кто ушел отсюда, двинулся дальше, просто нацарапаны черной шариковой ручкой на противоположной стене. Мгновение, чтобы оценить свое состояние, отметить новые симптомы. Хриплый кашель не проходит. Но не убьет тебя в данный момент. Боль в суставах, головная боль, такая же, как всегда. Ничего сверх. По крайней мере явных симптомов нет. Коллекция болезней – как кастрюли и сковородки, стучащие друг о друга в катящемся вагоне. Ты обманываться рада, говоря, что речная вода безопасна, но она просто безопаснее, чем то, что выходит из крана. Муки голода ты попросту игнорируешь. Тебе это легко дается – после стольких-то лет тренировок. Огонь в бочке погас, машины гудят и гудят над мостом. Иногда дроны проявляют интерес, жужжат как-то по-другому. Лес – стена зелени на северном конце туннеля; выгоревшие бетонные блоки «базарного» офисного комплекса, сильно потрепанные, на юге. Сразу за ними – тусклые стены главной улицы, бетонные кишки, испещренные грязными стоками, суровые тени, закрытые ставнями двери и окна. Дневник хорошо спрятан. Под кирпич, под мешком грязной гниющей одежды, среди груды мягкого известняка, мокрого от воды, натекающей сюда с моста. Струпья лишайника и пленки серой плесени скрывают его. Ты представляешь себе, как дневник полнится энергией того, что в нем содержится. Представляешь, как мох и лишайник нашептывают ему. Велят дневнику успокоиться, отдохнуть, подремать. Изгоняют из него демонов и безобидно рассеивают их в воздухе. Но под кирпичом прохладно и спокойно, как будто так было всегда. Но Лис – потаенное синее солнце – пульсирует находящим к тебе путь через все заслоны светом. Ты бдительна к бледным людям, к их проявлениям. Но в подлеске шумит только древняя сосна-дикуша. Шорох иголок. С нее не сорвать плодов, но даже и будучи загрязненным и отравленным, лес способен прокормить. Дневник все еще выглядит выброшенным мусором. Все еще не тянет на похищенную ценность. Одни страницы опалены огнем, другие – изорваны в гневе. По краям – разлохмачены. Запятнаны. Кто-то жадно хлещет речную воду неподалеку и хихикает, ты пытаешься не обращать на это внимания: звук мог значить что угодно или вообще ничего. Просто слушать реку – уже достаточно, чтобы знать: она меняется, она лишена постоянства. А здесь – ядовитый пруд-отстойник. Там, в полуразвалившемся домике ондатры, обитало еще какое-то существо. С годами твое чувство времени угасло, но, вероятно, у тебя есть тридцать минут, может быть, час до возвращения остальных. Ты не хочешь, чтобы они думали, будто у тебя есть что-то ценное. Сей трудный урок ты усвоила крепко. Нужда – страшная сила, почти как демоны. Может быть, это лишь иллюзия, создаваемая обугленными страницами, – но дневник кажется теплым. Как будто и впрямь – не просто мираж, самовнушение, а что-то еще. В дневнике – ни имени, ни адреса. Нигде их не сыскать. Есть какие-то две метки – одна, вполне возможно, буква «Ч», а вторая – маленький «икс». Вполне возможно – но также возможно, что ты ошибаешься. Вместо этого: созвездия или то, что ты принимаешь за созвездия. Точки света с линиями между ними. Всего пара страниц. Каждое из созвездий имеет приблизительно круглую форму. Обозначения в цифрах рядом с каждой точкой. Меньшие круги сопоставляются с большими, как будто большие – модели, призванные пролить свет на большее число подробностей. Но – не проливают. Первые страницы тебя беспокоят. Нельзя сказать, почему. В них есть что-то знакомое. Может быть, в цветах. Может быть, в форме двери, которая появляется на третьей странице. Дверь беспокоит тебя. Заставляет думать о чем-то открывающемся, что должно оставаться закрытым. Ты представляешь себе огромную тьму за этой дверью. Такую тьму, в которую никогда не возникнет желание погрузиться, дабы узнать – что там, в ней, за ней. После двери идут рисунки существ, похожие на протоколы вскрытий. Или на иллюстрации к каким-то адским кулинарным рецептам. Есть весьма и весьма причудливые – растение становится морским анемоном, превращающимся в кальмара. Медведи, превращенные в людей, и люди, превращенные в медведей. Сцены патоморфической бойни ты пролистываешь быстро. «Инструкции» выстраиваются в пространные абзацы, написанные на языке, который тебе непонятен, – в средней школе ты проходила испанский и кое-что понимаешь в русском. Другие алфавиты тебе знакомы, но этот – не соответствует ничему, что ты когда-либо видела. Страница за страницей, вплоть до нескольких фраз на английском языке. Диким, неуправляемым почерком, чужим языком, своим собственным. Английский язык не ведет ни к чему полезному, как если бы след из хлебных крошек превратился в россыпь грибов или крошечных черных монолитов. «Лис не хочет, его надо заставить». «Слова, идущие ко мне издалека, из-за глобул». «Никакой больше Компании». Праведная неправедность: почти все люди, живущие под мостом вот уже много лет кряду, томились некогда в специальных учреждениях, ну а потом их оттуда просто выкинули. Выпустили, сказали – бродите по планете. Правы были родители, когда говорили тебе в детстве – держись подальше от этого места; значит, и в ту давнюю пору все было точно так же. Порой эти блаженные делились своими записками, указывали на какие-то слова, а ты кивала и делала вид, что принимаешь это всерьез – ведь они-то точно принимали. Может быть, дневник – история чьей-то жизни, написанная на выдуманном языке. Почти все страницы дневника заполнены бормотанием. Будто кто-то бормочет себе под нос, а не записывает упорядоченно, чтобы кто-то сторонний мог это понять и прочесть. Постановка каких-то вопросов, вывод уравнений и формул – ты почти уверена, что дневник написан мужчиной, хотя непонятно, откуда такая уверенность. На самых тревожащих рисунках подробно описан процесс выведения очень маленькой особи мыши, популяция за популяцией – выведения с целью помещения в горло человека в ходе хирургической операции на горле. Человеческая фигура с дренажным отверстием под подбородком – бесполая, как в инструкции по проведению искусственного дыхания. Некоторые изображения в дневнике напоминают тебе о реальном мире. На одной странице изображена тонкая фигурка, похожая на наркомана по имени Хэл, чье лицо было порезано бутылкой в драке. Весил все девяносто фунтов. Зиму, похоже, не пережил. Мог часами напролет рассказывать о своей прежней жизни. У него был дом и жена. И он работал программистом в фирме по производству софта. Дела давно минувших дней – но все три месяца твоего с ним знакомства он только о них и твердил. Расписывал в деталях, как все когда-то было. Ты никогда ни с кем не говоришь о своем прошлом. Разговор просто выпускает воспоминания в воздух, и они больше не являются твоими, или – уж не те они, что прежде, измененные; или другие люди захватывают их и держат в плену. Ты хочешь оставить их себе. Плохая память может заразить кого-нибудь. Нацарапанная на полях, то ли мольба, то ли приказ: «Открой свое сердце как можно большему. Открой настолько, насколько возможно. Цена не важна». Экая ваниль. Подобные сантименты в дневнике смотрятся куда более дико, чем неизвестный и нечитаемый язык. Есть еще подобное, что-то в духе фразочек с поздравительных открыток, и ты уже задаешься вопросом, нет ли здесь какого-то второго дна, скрытого смысла. Интересно, это была какая-то стратегия борьбы с ужасом? Но кто создал этот ужас? Если ты все правильно поняла. «У всех должен быть свой волшебный сад. Все должны знать, каково это». Ты встревоженно перелистываешь страницы, время от времени возвращаясь к обложке и поглядывая на морду лиса. Но лис ничем не помогает и ничего не проясняет. Ближе к концу дневника ты находишь наброски существа, похожего на то, что ты видела в реке. В шаре света, как и лис на обложке. Более «наукообразный» рисунок, с тщательными пометками, подписями, на месте глаз – крестики. Анатомическая зарисовка. Существо напоминает саламандру. Огромную такую. Почти – саламандра, но не совсем. Как и непонятный тебе язык, это существо не похоже ни на одно, которое ты бы видела, или о котором читала. В пояснениях к нему тоже есть вставки на английском, но они лишь наводят дополнительную тень на плетень. Снова – придуманный язык. Язык саламандр? Может, ты изучаешь эту страницу днями, месяцами, годами. Может, на все про все уходят считаные секунды. Страница делит твой мозг на «до» и «после». И пытаться выжать смысл из ситуации – бессмысленно. Страница струистого изложения напоминает тебе страницы из книги, которую тебе как-то спровадили – о побережье. Волна набегает водянистыми кривыми. Отступает во время отлива, оставляя после себя спиральные колонии крошечных существ. То, что было скрыто водой – да откроется. Отступит спасительная тень, обнажится мусор. И это – нисколько не момент просветленья. Все, что ты знаешь, – остальные скоро вернутся. Итак, ты запоминаешь простую фразу. По-твоему, это фраза на саламандровом языке. После этого ты возвращаешь дневник в тайник. Ты спускаешься к берегу реки и пишешь в эфемерной густой грязи. По-твоему, это слова, ну или хотя бы символы. И ты ими излагаешь – приветствие, предложение дружбы, провозглашение солидарности. А что, если это все вздор? Но ведь и реальность, которой ты в массе случаев оперируешь, – тоже вздор. Грязь дарит пальцам приятные ощущения. Мягкие, холодные и всепрощающие. Ты все еще сидишь там, скрючившись, когда на противоположном берегу появляется дрон. Рука и спина затекли, болят. Ты припадаешь еще ниже к земле и прячешь послание в тени своего тела. Дрон – явление привычное, но этот, возможно, какой-то особенный. Красивая штука с тремя горящими глазами легко плывет к тебе по воздуху. Парит. Ты притворяешься куском мертвой плоти, налипшим на завязшие в прибрежной грязи кости. Кто знает, кем этот беспилотник послан. Кто угодно мог его сюда послать. Кто угодно мог захотеть, чтобы кого-то другого не стало. Чтобы кто-то другой испарился за миллисекунду. Будто никогда и не было. Был человек – и нет его; и следов не осталось. Дрон некоторое время напевает тебе некую ворчливую песнь. Какая-то новая модификация, такой ты раньше не видела. Наполовину – живая плоть: крылья как у колибри, голос как у дрозда или крапивника; наполовину – металл и пластик, слагающие панцирь. Он поет тебе, точно старый друг. Жаждет ответа. Тебе виднее. Но в конце концов ты ему не нужна. Или, возможно, – не нужна прямо сейчас. Ни один демон его не посылал. Вероятно, это дрон-землемер. Безо всяких злых умыслов. Когда беспилотник улетает, ты вздрагиваешь, расслабляешься, отправляешься на поиск еды. Еще один обычный день. Кроме того, ты убеждена: фабрика – мираж. Столбы дыма из труб – просто завеса, помогающая сохранить иллюзию. Как будто это все еще фабрика, а не что-то другое. Дрон, насколько ты понимаешь, как раз с той стороны и прилетел. Не из Города. Трио бледных появилось из леса – плотно соседствующего с фабрикой. Значит, разумно сказать – с фабрики и пришли? Раньше ты не обращала на дым внимания, а сейчас он кажется тебе чем-то угрожающим, каким-то недобрым знамением. Ты ешь, потому что твой желудок – тугой маленький комок боли. Ягоды – вполне подойдут. Оранжевые грибы, как ты знаешь, безопасны, и плевать, что лес почти всегда источает запах бензина. Пока ты ищешь, на ум почему-то приходят те хрустящие чистые страницы из самого конца дневника – будто это тоже своего рода пища. Ты думаешь о них, когда забрасываешь в рот горсть собранных кислых ягод, когда катаешь по языку их семена. Боль в животе чуть-чуть ослабевает. Да и ум проясняется. Ты решила писать на тех страницах сама. Все, что не можешь произнести вслух – боишься. Все, что не понимаешь. И вот отворяется дверь, и целый мир проходит сквозь нее. Сквозь страницы. Ты это уже знаешь, пусть и пребываешь пока в неведении. <<Язык демонов девушка переняла у своей матери-евангелистки – забрала как бы на прощание. Только это и осталось. Лишенные смысла слова – шипящие, разящие, бормочущие, – срывались с уст матери, когда та стояла ночью над ее кроватью. Такая вот сказка на ночь. А малышка все дрожала, съежившись, под одеялом, до тех пор, пока ее мать не извергала из себя все, пока не выблевывала все слова, пока мозг не опустевал. Стук нестриженых ногтей ее матери по деревянному полу напоминал о собаке, которую они когда-то держали. Ее мать считала, что демоны – это не просто демоны, а возмездие от бога. Целенаправленное наказание. Девочка, став подростком, знала, что ее мать была неправа – и в этом, и во многих других вещах. И все же иногда ей было легче думать о них так, в духе разговоров ее матери о религии. Всякий раз, когда девушка писала слово демон – и в те дни, и ныне, и присно, – она ощущала себя обязанной использовать свою собственную кровь. В качестве защиты. Как наказание. Кровью она чертила круги на полу своей комнаты и рисовала символы, найденные на страницах книг. Но как быть, когда весь мир превращается в демона?>> – 5 — Некоторые из них задают слишком много вопросов, как только видят дневник. Особенно Эрик, долговязая развалина, недавно прибывший. У него шок от повальной новизны быта. Он думает о бездомных людях как о сообществе, которым они могут быть, но не всегда являются. Думает о себе как о ком-то отдельном, приходящем. А твои глаза болят, когда при плохом освещении ты чересчур сильно щуришься. Ты отвергаешь все вопросы, даже когда прячешь дневник поглубже в свои рваные одеяла, в свой спальный мешок. Ты прижимаешься к грязной стене туннеля, радуясь, что она защищает тебя от ветра. Когда Эрик отступается, замолкает и таращится из туннеля на реку, ты в который раз пытаешься заснуть. Одну руку держишь на бейсбольной бите. Скрип падающего снега исходит из дневника, а не из внешнего мира, и вновь он звучит в твоей голове. В дневнике ты обретаешь крупицы покоя. Какие-то страницы пахнут летом. А другие – словно бы вырваны из зимы. На одном бросающемся в глаза двухстраничном развороте запечатлено падение метеора. Внизу некто, сотканный из тьмы, смотрит через снежную равнину на то, что может быть когтями и руками какого-то другого монстра. Все это время падают снежные хлопья, смешанные со звездами. На полях был нацарапан еще один набросок лисьей головы в шлеме глубоководного ныряльщика, и непонятные слова – в довесок. В какой-то момент, или же на другой день, Эрик ушел. Люди ушли. Туннель стал совсем-совсем заброшенный. Осталась только ты – то, что от тебя осталось. Потеряла счет времени. Потеряла самоконтроль. Сделай же что-нибудь практичное, чтобы удержаться. Вбей кол в землю. Не отплывай во мрак. Сопротивляйся подступающему омуту, темному и глубокому, засасывающему в себя. Посвяти себя моменту – настоящему. Что у тебя есть, кроме таинственного дневника? Каждое утро – подводишь итоги, как будто что-то может измениться. Потому что это возможно. У тебя может быть и меньше. Ты не можешь позволить себе меньше, не вынесешь очередного ужатия инвентаря. Рюкзак, а внутри – плеер с обрывистым микстейпом[10], подарок от старого дружка, который был у тебя еще до бродяжничества. Бейсбольная бита с отпиленной ручкой. Футляр для губной помады старой-престарой марки, принадлежавшей матери, черствый хлеб, украденный из мусорного контейнера за продуктовым магазином. Банка тунцовой пасты, но без консервного ножа ее не открыть. Шоколадный батончик – так, на всякий пожарный случай. Галлонный кувшин с надписью «молоко», наполненный водой из ручья. Саламандра все околачивается вокруг да около – даже в холодную погоду. Твое сообщение либо получено, либо нет. Когда ты возвращаешься к грязи на берегу, букв-символов уже нет – они либо смыты, либо слизаны. Изломанное, оскверненное тело. Бледные неправдоподобные чужаки все еще бродили где-то в лесу. Саламандра становится больше. Прямо у тебя на глазах. Ну да, ты слишком часто на нее смотришь. Из подлеска. Из-за деревьев. Ты выглядываешь из-за пустой бочки – ты разведчица, ты наблюдаешь. Ждешь. А чего ждешь? Саламандра дрейфует, отступает, возвращается в фокус. Изменчивая ее кожа меняет цвет с зеленого на красный – на дымчатый багрянец горящего сарая. Саламандра весомая, она оставляет след за собой – узоры в воде. Тебе кажется, будто ты – во чреве чудовища, пусть и не безнадежно чудовищного. Есть ли где-то карта, способная указать тебе путь наружу? Или ты тут безнадежно застряла?