– Мама, оно засветилось внутри! – Что это значит? – Я чувствую! Оно понимает! Ты – моя мама. Это великая сила. Ты создала меня, ты любишь меня. И я тоже… сила. И что-то еще… Кажется, оно тоже меня любит, – сказала Элеанор Куин. – Оно долгое время было одиноко. Но теперь чувствует, как мы связаны. Твоей любовью, мама. Оно понимает любовь. Орла крепко прижала дочь к себе. Сейчас пока достаточно того, что… Она поняла суть связи матери с ребенком. Старшего поколения и младшего. Любовь. Учитывает ли Она, что любовь нужна для защиты потомства? Орла послала благодарность через сердце, через мысли – и фитильки радостного света, танцуя, улетели обратно в ветки. Она сидела, обнимая детей из последних сил. Орла так измоталась, чтобы легла бы в снег и уснула. Она закрыла глаза, но лишь на мгновение. Дыхание Тайко замедлилось, и он всем весом осел у нее на руках. Как его мертвый отец. Нет, как сонный мальчик. Воск стекал по бокам свечей. Орла почти поверила, что дерево тоже засыпает, устраиваясь поудобнее для вечного сна – это объясняло постепенное угасание пламени искр-светлячков, которые гасли одна за другой. Успокоила ли она дух в самую темную ночь? Она долгое время была одна. – Теперь мы в безопасности? – слова были едва громче шепота. Элеанор Куин выгнула спину. Зевнула. Немножко потянулась. Прильнула к маме: – Мы помогли ему уснуть. Дыхание дочки на ухо было восхитительно теплым. – Ей. Это она, теперь я это знаю. Пойдем домой, – сказала Орла. Они оставили свечки догорать, когда выбрались на снег. Также оставили свое маленькое подношение и бумажную гирлянду, которая опоясывала дерево. Элеанор Куин надела рюкзак на плечи и повела их, подсвечивая путь фонариком. Орла несла Тайко, который едва шевелился, и медленно шла к дому. – Ей понравилось слушать, как мы разговариваем, – сказала Элеанор Куин. – Думаю, Оно… Она сопоставляла слова с нашими чувствами, когда мы говорили. Она учится. – Кажется, я почувствовала Ее, когда прижала руки к дереву. Поняла: внутри что-то есть. Она становится… сильнее? – Не сильнее, а увереннее… В общении с нами. Помнишь, как ты говорила о магии? После того, как мы только-только сюда переехали? Я еще сказала, что мы найдем здесь много чего реального? Так вот, это и то и другое. Здесь и реальность, и магия. Никто нам никогда не поверит, мама, но здесь все по-настоящему! – Элеанор Куин подпрыгнула. При других обстоятельствах Орла посчитала бы новообретенную храбрость Элеанор Куин обнадеживающей – как раз этого для нее хотели они с Шоу. Но Орла никак не могла отмахнуться от мысли, что они оба прошли переломный момент, заключили сделку в темноте в отчаянной попытке уйти отсюда. А… что, если они уже несколько недель сходят с ума? Победы не будет, если в итоге окажется, что они все это время страдали от галлюцинаций. Она снова закинула эту мысль в дальнюю комнатку в своей голове – к тем вещам, на которые не могла смотреть. Случилось слишком много всего, что должно быть настоящим. Как еще она могла спасти детей? Они вышли на небольшую полянку, которая окружала их дом. Орла надеялась, что деревья признают их и немного отступят. По крайней мере, они не придвинулись ближе. И вдруг небо расцвело красками, приветствуя их. На этот раз появление северного сияния по-настоящему ощущалось как награда – как праздник. Внутри этого великолепного дерева было нечто большее, чем просто инстинкт выживания. Она обладала чувствами. – Похоже, ей нравится, что ее понимают, – сказала Орла, чувствуя некое облегчение. – Мне тоже! – Элеанор Куин широко улыбнулась великолепию огней. Они смотрели на небо, где мерцали и перекатывались разные цвета. Словно бы невидимая художница разбрызгала краски по небу, а затем кистью смешала их, образуя новые сочетания. Как и в прошлый раз, Элеанор Куин подняла палец – и снова цвета сжались до точки над ним. Но на этот раз было гораздо очевиднее, что световые полосы повиновались мановению ее руки. Она нарисовала символ бесконечности. Арку радуги. Смайлик. – Ох, милая… Орла разрывалась между трепетом и ужасом. Тайко, по-прежнему спавший, закряхтел в знак протеста, когда Орла сдвинула его, освободив руку. Она схватила Элеанор Куин за плечо, чтобы оттащить ее. Цвета внезапно изменили свое поведение, вспыхнув узелками цвета морской волны и бирюзой. Элеанор Куин завизжала и захлопала руками: – Получилось! Орле не пришлось спрашивать, что именно. Она узнала пушистые хризантемы, которые дочь любила рисовать, выкрашенные в ее любимые цвета. Небо было полностью в ее власти: связь между Элеанор Куин и духом становилась все сильнее. Орла потянула дочь за куртку, подталкивая ее к дому. – Я ей нравлюсь, мама! – Она потопала, чтобы стряхнуть снег с ботинок, и зашла внутрь. Под кожей Орлы словно бы ползали пауки. Если бы они нашли порез, они бы вылезли наружу, формируясь в слова. В послание. Предупреждение. Орла поняла: она должна увезти Элеанор Куин. И скоро. До того, как она потеряет дочь навсегда. 34 Позднее утреннее солнце пронзило гостиную огромными лучами-стрелами. Орла проснулась со свисающей над полом левой ногой. Она потерла затекшую шею и села, полная сил. Оптимистичная. Элеанор Куин уже встала и была на кухне, тихонько гремя посудой. Тайко, изнуренный полуночной прогулкой, до сих пор спал, заняв собой не по размеру много места. Орла хихикнула. Впервые за долгое время это было нормально – бодрствовать, жить, а не существовать. На завтрак они съели последние консервы, тунец, и поделили на всех порцию яблочного пюре. Это утро должно было стать последним – поэтому Орла не слишком беспокоилась о том, что они доедают ценные продуты: им нужен был белок, чтобы выполнить свою цель. Тсс. – Мы идем играть во двор? – спросил Тайко, пока Орла помогала ему одеться. – Да, именно так поступим. Это было совсем не то, чем они собирались заняться, но Орла не позволяла себе думать и тем более говорить об этом. Элеанор Куин знала, но Тайко был еще слишком маленький, чтобы играть роль. И тем лучше, если Она будет слышать только его радость и видеть, как он играет в снегу. Ночь каким-то осязаемым образом исцелила их всех. Тайко больше не боялся выходить во двор. Движения Элеанор Куин больше не были растерянными: что бы там ни происходило, оно перестало требовать ее внимания. Глаза больше не застилала пелена страха. Орла надеялась – молилась, – что дух умер ночью, но не могла рисковать и держать эту мысль в голове. Прошел небольшой снег, который припорошил старые следы. Тайко неуклюже спускался перед мамой по лестнице в более или менее чистой одежде – они по-прежнему хранили вещи наверху. Орла остановилась в комнате Элеанор Куин, когда увидела, что дочь сидит на кровати. Она держала в руках одну из своих любимых книг, и Орла испугалась, что Бин передумала. Они согласились ничего с собой не брать, чтобы не казалось так, будто они убегают. На случай, если Она только спит. – Мы вернемся. Всегда будем возвращаться, – прошептала Орла. Не дай Ей узнать правду. – Дело не в этом. Мне кажется, что… прошлой ночью надо было дать Ей больше. Сделать подношение получше. Например, то, что я люблю, как Ее, – сообщила Элеанор. – Ты ничего Ей не должна. Помнишь, что мы обсуждали? – прошептала Орла практически беззвучно. А вслух сказала: – Сегодня мы полны улыбок и любви. Вот о чем они будут думать, уходя отсюда на цыпочках. Мы любим тебя. Только счастливые мысли. И она попросит Тайко спеть песенку про колеса автобуса, которая раньше им вечно надоедала. Но она отвлечет сына, и, возможно, если они будут подпевать, это создаст более солидный барьер против мыслей и волнения, поднимавшегося внутри. Орла уже положила бумажник, телефон и важные документы во внутренний карман куртки. Больше они ничего не взяли. В голове, как старый фильм, шла история про семьи, которые внешне напоминали туристов на экскурсии. Мимо оккупантов, одетых в одежду со свастикой, без зрительного контакта проходили Золотые Звезды Давида. Багажа ни у кого не было. Родители боялись, что их громоподобный стук сердец поднимет волнение. Кто-то все время пытался смыться незамеченным, чтобы воссоединиться с давно потерянной семьей в Южной Корее, с оружием, приставленным к спине. Чтобы пересечь невидимые границы и оказаться в менее опасном месте. Скрыться. Орла выкинула из мыслей эти слова со скоростью лезвия гильотины. Может быть, Она их отпустит. Может быть, Она мчалась со скоростью света к своей следующей жертве. Может быть, ощущения доброго утра продлятся долго. Но Орла не станет искушать судьбу. Не будет афишировать их побег. – Мы скоро пойдем домой, мама? – спросил Тайко, когда они вышли на улицу. Сын задавал этот вопрос каждые пару дней, но только ворчал и горбился, когда она отвечала «нет». – Это и есть дом, – сказала Орла. Видишь? Мы никуда не уходим. Как скоро его мелкие ребра будет видно сквозь свитер? Никогда. Потому что она раздобудет им еду. Скоро. – Проверим почту? – спросила Элеанор Куин, как они и договаривались, пока Тайко не увлекся ремонтом заброшенной снежной крепости. – Хочешь пройтись до почтового ящика? – спросила Орла сына. Некоторое время назад она отказалась от таких утренних прогулок, надеясь, что у почтальона появится какая-нибудь причина пройтись до дома, или он просто начнет беспокоиться, если почту семьи никто не станет забирать. – Да! – ответил Тайко. У Орлы поднялось настроение от того, что дети возвращаются к привычному поведению, хотя они и так редко говорили ей, что голодны. Она разрешила Тайко поскакать по подъездной дорожке, высвобождая накопленную энергию. Он шел по старой колее, но снег все равно был выше колена; мальчик пробивался сквозь него, как будто шел по глубокой воде. – Колеса автобуса крутятся, крутятся… – запела она. Тайко подхватил с того места, где она остановилась, и продолжил петь куплет за куплетом, пока они шли по извилистой дороге. Орла даже не старалась держаться обочины, чтобы не показаться слишком осторожной. Машина погребена, ее водитель мертв. Сердце Орлы затрепетало, когда почтовый ящик появился в пределах видимости – даже раньше, чем ожидалось. Она отвлекла себя – и духа, – запев с еще большим энтузиазмом. Должно быть, Элеанор Куин тоже сдерживала подобные страхи, боясь начать праздновать раньше времени и потерять контроль над словами, мыслями и эмоциями. Она ненавидела эту песню еще больше, чем Орла, но теперь вклинилась в их дуэт и громко запела: – Двери автобуса открываются… Там была дорога. В двадцати шагах перед ними. Снег лежал на дальней стороне, и казалось, что его недавно убирали. По мере того, как они приближались, дорога… не менялась: она оставалась точно такой же, как и всегда. На снегу, притоптанном и сером, остались следы шин: пока они были в изоляции, обычная жизнь продолжалась.