Глаза Йоуна расширяются, а Роуса ахает. – Они не… – Она заперта, – говорит Пьетюр. – И все же… Перед глазами Роусы встает жуткая сцена: пропитавшаяся кровью кровать, запятнанный пол. – Я там приберусь. – У нее все скручивается внутри от одного воспоминания о густом металлическом запахе, но, если кто-нибудь обнаружит кровь, это станет свидетельством ее преступления. Йоун хмурится. – Это не женская работа. Она вздергивает подбородок. – Ты же хотел, чтобы твоя жена скребла полы и подметала. Йоун вздыхает. На миг Роусу охватывает жалость. Быть может, и он раздавлен страхом и чувством вины. Но тут он переводит глаза на Пьетюра, и ее снова охватывает подозрение, что муж отправит ее на костер, лишь бы спасти свою шкуру. Йоун надавливает пальцами на веки. – Если дождь продлится долго, мы сможем ее похоронить. Роуса кивает. – Может быть, когда ее… после похорон толки стихнут? – Ей уже представляется пламя, лижущее ее ноги. Она смотрит на мужа. Йоун напряженно улыбается. – Люди здесь все равно что стервятники. Эта история послужит им пищей на долгие годы. И вот Роуса смотрит с порога, как Пьетюр, Катрин и Паудль спускаются по склону. Йоун стоит подле нее. Она чувствует на себе его взгляд и замирает. – Ты умница, Роуса, – наконец говорит он. – Ни слова не проронила. – А ты… Ты ничего не скажешь? Его лицо мрачно. Она выдыхает и задерживает дыхание. Он подходит ближе и мягко обхватывает ее запястье. Рука ее холодна и бледна. Роуса думает об Анне и содрогается. Кожа у него цвета потемневшего воска. – Если бы ты рассказала Эйидлю, он мог бы добиться моей казни. Если бы рассказал я… – Нет нужды договаривать до конца. Скулы его очерчены такими глубокими тенями, что лицо походит на череп с пустыми глазницами. Роуса выдергивает руку. – Я не допущу, чтобы тебя казнили. – И, как только слова эти срываются с ее губ, она думает, что, наверное, так и есть. Лицо его смягчается, и она на миг видит в нем одинокого ребенка, который надеется криком прогнать ночь. Дрожа, она поглаживает его по щеке. Все равно что приласкать полудикого волка. Он берет ее за руку, а потом торопливо прижимает ее к себе с такой силой, что она едва может дышать. Она так и застывает в его объятиях. Наконец он выпускает ее. – Ступай. Тебе нужно отмыть землянку. Она берет ведро и щетку и отправляется вниз по холму. Она не оборачивается, но знает, что он смотрит ей вслед. Глубоко в груди она по-прежнему чувствует отголоски передавшейся ей дрожи его рук, точно скрежет сталкивающихся ледников. В землянке пусто и холодно. С той самой ночи сюда никто не заходил. Крови оказывается больше, чем помнится Роусе. Она замерзла и затянулась корочкой алого льда с рубиновыми вкраплениями. Но теперь, с началом оттепели, темные лужицы оттаивают, и кажется, что сам пол истекает кровью. Комнатку наполняет кислый медный запах. У Роусы сжимается желудок, и она подавляет рвотные позывы. Она торопливо прибирает: сперва поливает из ведра скамью и тюфяк, потом принимается за пол. От воды запекшаяся кровь снова становится жидкой, и Роуса сметает пропитавшуюся ею солому вместе с грязью в большую кучу. Но как теперь вынести это жуткое месиво на улицу? Наверное, не стоило лить на пол столько воды. Тогда солому можно было бы сжечь. В конце концов Роуса собирает ее в охапки, запихивает в ведро и несет к ручью; там она бьет башмаком по льду, проделывает в нем дыру и выливает мерзкую жижу в воду. Она вся перепачкалась бурой кашицей и поэтому плещет себе на грудь и руки, старательно отмывая платье от пятен. Но хотя бы в землянке больше не пахнет кровью. Только поднося пальцы к самому носу, Роуса улавливает еле заметный запах… как будто сырого мяса. Она закрывает глаза и несколько раз сглатывает, пока не пройдет комок в горле. Внезапно за спиной у нее слышится покашливание. Роуса резко оборачивается. В дверях, запыхавшийся, как после бега, стоит Паудль. Он с изумлением разглядывает ее мокрую одежду и качает головой. – Сельчане уже сплетничают вовсю, – тяжело дыша, выпаливает он. На Роусу накатывает дурнота. – Что они говорят? – Та старуха – Гвюдрун, да? Она утверждает, что знает, кто убил Анну. – Ну тогда она провидица. – Роусу мутит: она уже знает, что сейчас скажет Паудль. – Они говорят, что второй жене Йоуна, то есть тебе, была выгодна смерть Анны. И тут Роуса начинает хохотать. Это так же неожиданно для нее самой, как и для Паудля, но она не может перестать и сгибается пополам от смеха. Она понимает, как все закончится: ее привезут на альтинг и повесят. Мужчинам за убийство отрубают голову, а женщин вешают – так рассказывал ей пабби. Тела казненных оставляют гнить в назидание остальным. Вороны обгладывают их до костей. Смех ее переходит в прерывистые заикания. Йоун такого не допустит. Но если обвинят ее, это подтвердит его невиновность… – Я не дам тебя в обиду. – Паудль обнимает ее. – Нет! – Она упирается руками в его грудь и пятится назад. Она не может подвергать его опасности, не может позволить ему шагнуть в болото, которое поглотит их обоих. Он хочет подойти ближе, но она вытягивает руки перед собой, будто обороняясь от нападения. – Я мужняя жена, и не тебе меня спасать. Он останавливается, и в глазах его отражается такая боль, что она чуть было не сдается и не падает в его объятия. Она переводит дыхание. – Мне нужно… нужно рассказать Йоуну, что они говорят. Он скупо кивает. – Можно с тобой? – Конечно, – говорит она, словно они друг другу чужие. Паудль идет следом за ней вверх по склону, и жалящие капли превращают красивое белое покрывало в серую топкую жижу. Если дождь не прекратится, селению будет грозить потоп – опасность даже более серьезная, чем метель. В грязи под ногами Роусы что-то сверкает. Она наклоняется. Маленькая стеклянная женщина. Одна рука у нее откололась, а вглядевшись пристальнее, Роуса замечает еще и глубокую трещину, проходящую через самую середину фигурки, как будто на нее наступили. Теперь она изуродована, и остается лишь выбросить ее. Но Роуса подбирает и прячет в карман эту хрупкую вещицу, прочностью которой совсем недавно так восхищалась. В десяти шагах от дома они слышат громкие мужские голоса и женские вопли. На одно страшное мгновение Роуса воображает, что это Анна воскресла, выпуталась из савана и пронзительно кричит. Однако, подбежав ближе, она узнает голос Катрин. Дверь открыта нараспашку, и слова хорошо слышны на улице. – Я тебя знаю, Йоун. Я по глазам вижу, что тебе стыдно. – Попридержи язык, женщина, – огрызается Йоун. – Ее обвиняют, а ты даже не пытаешься вмешаться! Изверг ты! Роуса застывает под дверью. Медленно, понизив голос, Йоун отвечает: – Пустые сплетни вовсе не то же самое, что обвинение на альтинге. – От одного до другого недалеко. И если из-за тебя с ней что-нибудь случится… Роуса входит в кухню, и Катрин тут же умолкает. Они с Йоуном, раскрасневшись и бросая друг на друга злобные взгляды, стоят по разные стороны hlóðir. Пьетюр сердито наблюдает за ними из угла.