– Красный камень? – Меня это вовсе не интересует, но хочется понять, действительно ли Оддюр не только негодяй, но еще и лжец. – И огромный. Я тебе помогу. Гюннар – болван, он меня и не заподозрит. Я медленно наклоняюсь к нему, и лицо мое оказывается совсем близко от его лица. Его глаза по-прежнему полны страха, но теперь в них мелькает еще и надежда. И алчная хитрость. Голову даю на отсечение, никакого камня не существует. Если я сейчас развяжу Оддюра, он тут же прирежет меня и украдет мой кошелек. – Стало быть, ты не только совратитель, но вдобавок лжец и вор? Оддюр сводит брови и всматривается в меня. – Да я… я тебя знаю. Кто… – Не помнишь меня, Оддюр? На его лице отражается ужас, и он пытается скрыть его, торопливо воскликнув: – Йоун! Дорогой мой родич! – И заливается очень громким хохотом. – Да ты весь в грязи и совсем одичал. Славную ты придумал шутку. Но веревка режет мне руки. Я не смогу принести тебе эля, ежели у меня пальцы онемеют. Я наклоняюсь ближе и рычу: – Я пришел за Анной. – За Анной? Она… – Глаза его бегают по сторонам. Лоб блестит от пота. – Я не знаю, где она. – И тут же прибавляет, но поздно: – Ходили слухи, будто она летом померла и ты ее схоронил. – Ты знаешь, что это неправда. Он облизывает губы. – Неправда? Значит, она жива? – Он косится на нож. – Ты злишься. Коли ты не можешь уследить за собственной женой, Йоун, нечего срываться на мне. – Она пришла в Стиккисхоульмюр. – Я слежу за его лицом. – Несколько недель тому назад. – Я делаю паузу. – Не интересно ли тебе узнать, где она пропадала? Он сжимает кулаки, но ничего не отвечает. – Так вот, она была в Тингведлире, – злобно чеканю я, вглядываясь в него. – Все это время я думал, что она мертва. Но она укрылась здесь. В твоем доме. Он смотрит ошеломленно. – Вовсе нет! Я не видал ее с самой вашей свадьбы. – Врет он складно, и весь вид его изображает оскорбленную невинность. – Поверь мне, Йоун. – Лжешь! – Я приставляю нож к его горлу, надавливаю, и стучащий молоточками пульс через лезвие передается моей руке. – Господу противны лжецы, Оддюр. Хочешь умереть, прибавив еще и обман к списку твоих злодеяний? Глаза его блуждают, он прерывисто дышит. – Клянусь, я не видал ее. – Он сглатывает. – Убери нож… мне больно. Я надавливаю сильнее. – Кто отец ребенка? Он растерянно моргает, и я еще сильнее вжимаю нож в его горло. Лезвие пропарывает кожу, и по металлу стекает капля крови. – Кто? Он сглатывает. – Какого ребенка? Я ничего не знаю о ребенке. Мне больно, Йоун. – Он всхлипывает. Плечи мои опадают, и я опускаю нож. – Она не появлялась здесь? Оддюр потирает горло. – Говоришь, она благополучно вернулась к тебе? – хрипло бормочет он. – А… ребенок? – Они оба мертвы, – мрачно отвечаю я. – Ребенок был уродцем и неправильно лежал в утробе. Пришлось разрезать Анне живот. Она умерла от потери крови. Лицо его вытягивается, и он спрашивает надломленным голосом: – Ей было очень больно? – Да. – Во мне вскипает дикая ярость, и я не вижу причин щадить Оддюра. – Она умирала в страхе и агонии. – Я надеялся… – Он прерывисто вздыхает. – Как ты смеешь оплакивать ее? Это ты сделал ее несчастной и довел до отчаяния. – Нечего обвинять меня. – Ты отравил ей детство. – Я обвожу рукой полуразрушенный дом. – Уж коли ты так ищешь виноватых, Йоун, на себя посмотри. Я раскрываю рот от изумления. Он приподнимается, и на его потном обрюзгшем лице написано злорадство. – Что ж ты за мужчина, раз жена от безысходности сбежала от тебя? Я трясу головой. – Ты пренебрегал ею. – Я? – Он смеется. – Это ты ею пренебрегал, Йоун. Она мечтала о ребенке, но… – Не нарывайся, Оддюр. – Хочешь правду? – ехидно ухмыляется он. – Ты выгнал ее из своей постели, потому что ты не мужчина. Я слыхал, что ты не можешь зачать ребенка, потому что тебя интересует совсем другое. Я слыхал… Не успев даже подумать, я бью наотмашь. Голова его откидывается назад, а мой кулак обжигает боль. Я жду вспышки ярости, но он улыбается, и мне хочется бить Оддюра, покуда его лицо не превратится в кровавое месиво. Однако сдержанность берет верх. Я успокаиваюсь и медленно выдыхаю. Оддюр тихонько фыркает. – У тебя кишка тонка убить меня, bóndi. Мысленно я уже вытаскиваю из-за пояса второй нож и вспарываю ему горло. Однако не успеваю я пошевельнуться, как Оддюр вдруг подается вперед, выбивает у меня из рук нож, который со звоном отлетает куда-то в темноту, и набрасывается на меня. Я с грохотом падаю на пол и не успеваю даже сделать вдох, как он, пыхтя, уже придавливает меня своей тушей. Он тянется ко мне связанными руками и сжимает мне горло здоровенной лапищей. Я задыхаюсь. Я хочу столкнуть его, но это все равно что пытаться поднять океан. От каждого движения рана вот-вот откроется снова. Силы покидают меня, в глазах темнеет. Я вскидываюсь всем телом в последней отчаянной попытке сбросить его с себя. От раны по животу расходится боль. Мир сжимается и меркнет. Наверное, лицо Оддюра будет последним, что я увижу перед смертью. Я пытаюсь молиться, но Господь молчит. Вдруг моя рука нашаривает за поясом второй нож. Из последних сил я слегка откатываюсь на бок и хватаю его. Он чувствует, что я слабею, и его свирепое лицо оказывается совсем близко. В это мгновение я узнаю в нем даже не собственного пабби, а себя самого: тот же ужас и безумие, та же ненависть, искажающая черты. Отвращение и страх, прежде лежавшие на дне моего сердца, поднимаются во мне, извиваясь, точно старая перетершаяся леса. – Она была права: ты и впрямь слабак, – смеется Оддюр. – Жалкий червяк – вот как она тебя назвала. Слова эти звенят у меня в ушах. Те же самые слова, которые бросила тогда Анна: жалкий червяк. Но как он мог узнать об этом? Разве что… Понимание пронзает меня, как остро наточенное лезвие. Анна возвращалась сюда. Ярость придает мне сил, и я сталкиваю Оддюра. Он перекатывается на живот, и его связанные руки оказываются прижатыми к полу, но он продолжает смеяться. Я опять приставляю нож к его горлу. – Она была здесь! Признай это, иначе я тебя убью. Поколебавшись, он кивает. – Она пробралась ко мне в дом среди ночи, вскоре после солнцеворота. – И ты спрятал ее у себя? Он снова кивает. – Почему же она ушла? – По затылку у меня пробегает холодок. Я хорошо представляю, что мог потребовать с нее Оддюр за крышу над головой и молчание. Глаза его бегают по сторонам, он облизывает губы. – Не знаю.