– Нам с Пьетюром обоим нездоровится. Мы боимся, что это оспа: у Анны ужасная сыпь. Ты можешь заразиться. Катрин сжала губы. Я вспомнил, что у нее пропала дочь, и почувствовал укол совести. – На. – Она сунула мне в руку пучок трав. – Завари их Анне, а для тебя и Пьетюра я соберу еще. Еще две ночи спустя я вырыл могилу. Роуса Стиккисхоульмюр, ноябрь 1686 года Как только Роуса произносит это имя, ресницы Анны трепещут. У нее большие голубые глаза и пухлые губы – наверняка она хороша собой. Но щеки ее ввалились и покрыты слоем грязи, невидящие глаза блуждают. Она кашляет, и Роуса вздрагивает. – Роуса, возьми ее за руку, – тяжело дыша, велит Пьетюр. – Мы отведем ее в землянку. Но Роуса как к земле приросла, и голова ее идет кругом – весь мир будто выдернули у нее из-под ног, и теперь она повисла на краю зияющей бездны. – Живо, Роуса! – злится Пьетюр. Она мотает головой. Если она дотронется до этого, оно станет явью, воплотится в жизнь. Вот он, draugur из ее кошмарных снов, – существо, которое преследовало ее, которое стояло у нее в изголовье по ночам. Вот он, дух, который довел ее до помешательства; он высосет из нее душу и оставит пустую оболочку на съедение воронам. – Она жива, – сердито говорит Пьетюр. – Поди сюда и помоги мне ее поднять. Анна снова оседает, застонав от боли и едва не утащив Пьетюра за собой в сугроб, и это зрелище вырывает Роусу из оцепенения. Она бросается вперед, чтобы поддержать голову упавшей, и Пьетюр кладет руку Анны ей на плечи. Роуса выдыхает, чтобы успокоиться, и старается думать только о том, что надо шаг за шагом идти вперед. В голове у нее полный сумбур. Как-то в Скаульхольте, когда она была еще девочкой, проезжий купец жонглировал луковицами на глазах у восхищенной толпы. Луковиц становилось все больше и больше, пока наконец, к восторгу детей, они не посыпались с неба прямо ему на голову. Роусе кажется, что еще один такой головокружительный поворот – и весь ее мир рухнет. Она решается украдкой взглянуть на вымазанное грязью лицо Анны, темнеющее всего в нескольких дюймах и покрытое синяками. Анна, по-видимому, в полузабытьи; бледные веки лихорадочно трепещут, будто в судорожном припадке. И вдруг она сгибается пополам, обхватывает руками живот и с громким воплем снова падает наземь. Чертыхаясь, Пьетюр пытается поднять ее, но она садится на корточки прямо в снегу и завывает. – Она проклята! – вскрикивает Роуса. – В нее вселился дух… Дьявол! – Ну и дура же ты, Роуса! – Поморщившись, Пьетюр снова поворачивается к Анне. – Вставай! – Тон его суров, но обращается он с ней мягко. Видя, что он не дает волю гневу, Роуса немного успокаивается. Наконец Анна приходит в себя. Она позволяет Роусе и Пьетюру подхватить ее под руки, и они бредут дальше. Дважды с ней делается припадок, и она чуть было не падает, и дважды Пьетюр всевозможными уловками убеждает ее продолжать путь. Его истинные чувства выдают лишь стиснутые зубы. Роуса никогда не видела, чтобы он обходился с кем-то столь ласково, хоть и заметно, что он едва сдерживается. Вдруг Роуса застывает на месте. – Нужно идти в дом. Там тепло. – Землянка ближе, – отзывается Пьетюр устало, будто увещевая капризного ребенка. – Там еда, эль и одеяла. Но нет, всяко лучше тащить Анну в дом, до которого целых двести шагов. Там она умрет с удобством, а мы подвесим ее в кладовке рядом с бараньими тушами, и пускай себе болтается, покуда снег не сойдет. В горле у Анны что-то хрипит, и Роуса понимает, что это смешок. – В землянку, – с трудом бормочет Анна. Роуса кивает. Больше они не произносят ни слова. Пьетюр расчищает дверь от снега, и они вваливаются в темную землянку. Он зажигает три сальных свечи, и, когда глаза Роусы привыкают к полумраку, она замечает, что комнатка обжита. Скамьи, два соломенных тюфяка. На столе стоят кувшины с элем, со стропил свисает вяленое мясо. Роуса даже замечает неоконченное вязанье. – Кто здесь живет? – спрашивает она. – Никто, – отвечает Пьетюр. – Мы с Йоуном приходим сюда ночевать, когда поздно возвращаемся с рыбалки. Роуса изумленно глядит на него, но он молчит. Анна забирается в кровать и протяжно стонет. Пьетюр, не удостоив ее взглядом, наливает эля в три выточенные из бараньего рога кружки. – Нужно остановить эти припадки! – восклицает Роуса. – Она же умрет! – Это вовсе не припадки, – говорит Пьетюр и, сделав большой глоток, передает Роусе ее кружку. – Теперь она не умрет. Пускай отдыхает. – Но ты сказал… – Ничего ей не грозит. Через это проходят многие женщины. Роуса ахает. – Так она… – Да. – Пьетюр задирает полы одежды, в которую укутана Анна, и становится виден ее надутый живот, тугой, точно спелое яблоко. Роуса ахает. Не просто жена Йоуна, а жена, которая ждет ребенка. Целый вихрь мыслей проносится в уме Роусы. Ее охватывает жалость к этому хрупкому созданию. Живот Анны так велик, что сама она кажется маленькой; руки и ноги точно веточки, обточенные морем. Роуса тянется к Анне, но та отталкивает ее и осыпает бранью. Роуса замирает, держа руку перед собой, будто предлагает дикому зверю ее обнюхать. Но, вглядевшись в глаза Анны, она понимает, что за маской ярости прячется перепуганный ребенок. Она улыбается дрожащими губами. – Позволь мне помочь тебе. Анна приникает к ней. Роуса обнимает ее, затем мягко укладывает на спину и снимает с нее одежду слой за слоем, пока Анна не остается в одной сорочке. Все ее тело покрыто синяками и вымазано грязью. – Ты жила на улице? – спрашивает Пьетюр. Анна растерянно смотрит на него. – Катрин… – Ее голубые глаза светлеют и наполняются слезами. – Мне нужна Катрин. Роуса гладит ее по перепачканной щеке. – Катрин… уже здесь. Она скоро придет. – Но и сама понимает, насколько неубедительно звучит эта ложь. Пьетюр хмурится и отворачивается. Анна снова кричит и корчится от боли, а потом прижимается к Роусе, тяжело дыша. Ее огромные глаза глядят жалобно. – Я умру? Не дай мне умереть. Роуса стискивает ее холодные пальцы. – Ну, полно. Нет, ты не умрешь. Выпей-ка эля. – Не дай мне умереть, не дай умереть, – чуть слышно повторяет Анна. – Я не умру. Пьетюр снова поворачивается к ней. – Где ты жила все лето и осень? Она отшатывается от него. – Оставь ее в покое, – говорит Роуса. – Подай мне полотенце и налей воды; я хочу ее умыть. Пьетюр выполняет ее просьбу. Роуса бережно обтирает лицо и руки Анны. Та смотрит пустым взглядом. – Мне было страшно. Я так… – Ее пронзает дрожь, и она издает стон – протяжный, бессловесный плач, который отражается от стен землянки, и на затылке у Роусы волосы встают дыбом: на мгновение ей кажется, что она смотрит в зеркало. В последние месяцы она ощущала точно такую же мучительную боль, будто ее раздирало надвое. Анна снова сотрясается всем телом, и живот ее напрягается; она стискивает зубы и рычит. Когда боль проходит, Роуса гладит Анну по волосам и подносит к ее губам кружку с элем. – Вы сказали всем, что она умерла, – тихо говорит Роуса, поднимая взгляд на Пьетюра. Его глаза вспыхивают.