Недалеко от Тингведлира, декабрь 1686 года Ветер пронизывает насквозь, пробираясь даже в пещеру, и я не ел уже несколько дней. Впрочем, это не так уж и важно: главное – чтобы я смог замахнуться ножом. К тому же опыт научил меня, что не столько сила, сколько ярость помогает вогнать лезвие в плоть. А уж злости моей хватит на десятерых. Я закутываюсь в плащ и смотрю, как бледно-восковые лучи солнца скользят по траве. Скоро стемнеет. Когда пабби наконец подох, я выволок труп из дома, выкопал неглубокую яму на холме и столкнул его туда. Голова его ударилась о камень, и череп раскололся, как яйцо. Тогда-то я впервые пожалел, что он уже мертв и не может почувствовать боли. Я кое-как присыпал его тонким слоем земли и оставил пальцы торчать на поверхности. На следующей неделе лисы с тявканьем и дикими воплями глодали его кости по ночам. Покончив с этим, я вернулся в дом, вытер с пола дерьмо и блевотину пабби и свернулся клубочком на постели подле мамы. Я обнял ее, и кожа ее была холодна. Я пытался плакать, но слез не было – получалось только сухо и отрывисто всхлипывать, как будто меня рвало. Лунный свет пронзал испещренные мелкими выбоинами стены, подобно всевидящему Божьему оку, и я взмолился о прощении. Прощении за то, что был слишком мал, слишком слаб, слишком труслив. Наутро мамины волосы и кожа покрылись инеем. Когда я пошевелился, оказалось, что руки и ноги одеревенели, как промерзшая земля. Суставы похрустывали. Кое-как я поднялся, принес полотенце и немного воды, обтер засохшие корочки с маминых губ и обмыл ее посиневшие пальцы, все время повторяя молитву. Потом я поднял ее на руки – легкую, как скорлупка, от нее остались только кожа да кости, – вынес на улицу, уложил на берегу ручья и принялся рыть могилу. Это было очень трудно, и вскоре я весь взмок, а руки и ноги начали дрожать. Однако яму нужно было сделать глубокой, чтобы лисы не добрались до ее тела. Позади раздался чей-то голос, и я вздрогнул. – Соболезную твоему горю. Я мгновенно обернулся. Это была одна из сельчанок. Она угрюмо смотрела на тело моей мамы. Я припомнил ее имя: Катрин. Она никогда не хихикала и не перешептывалась с соседями – напротив, ласково улыбалась мне, когда пабби не видел. Однажды мама рассказала, как она помогала ей нянчить меня, когда я был еще младенцем, покуда пабби не запретил пускать в дом чужих. – Она была хорошей женщиной. Я кивнул – говорить я не мог из-за комка в горле – и продолжал копать. – Но лучше схоронить ее подальше от ручья, – продолжала она звучным голосом и улыбнулась по-прежнему ласково. Я покачал головой. – Она любила смотреть на воду. – Земля здесь слишком каменистая. – И пускай. – Я вздернул подбородок. – Я похороню ее здесь. – Дело не только в этом. Она… Если предать ее земле совсем рядом с ручьем, ее тело… Вода станет… – Катрин закрыла глаза руками и заговорила торопливо и тихо: – Если ты похоронишь ее на берегу, ее тело отравит всех нас. Я чувствовал себя невесомым, и во мне были только ярость и холод. – И что с того? Катрин сузила глаза. Потом она подобрала с земли огромный камень и принялась копать. Мы работали молча, и мысли мои бешено кружились. Неужто ей настолько нет дела до сельчан, что ее даже не заботит грозящая им смерть? А меня, меня заботит? Мы копали и копали. Наконец я бросил лопату наземь и повернулся к ней. – Почему ты мне помогаешь? Она положила камень, вытерла руки о подол и спокойно взглянула на меня. – Тебя того и гляди ветром с ног собьет. А копать могилы – работа не из легких. – Но ты сказала, что мамино тело… Ее тело… – У меня саднило в горле. Я сжал зубы и спрятал лицо в ладонях. Катрин села рядом и положила руку мне на плечо. И я заплакал. Потом, совершенно опустошенный, я уставился на море вдали. Катрин повернулась ко мне. – Ты злишься. И от этого тебе больно. Я молча кивнул. – И тебе хочется, чтобы все почувствовали твою боль. Я снова кивнул, уже медленнее. – Тогда мы выкопаем могилу здесь, – произнесла она. – И все узнают, каково твое горе. Она подняла свой камень и снова принялась бить его острым концом в землю. Я схватил ее за руку. – Надо похоронить ее подальше от ручья. Катрин склонила голову. – Вон там красивый холм. Я помогу тебе копать. Земля на холме была податливей, и могилу мы выкопали быстро, хотя и обливались потом. Медленно и осторожно мы опустили мамино тело в яму. И только я хотел засыпать его землей, как Катрин воскликнула: – Постой! Погляди на море. Я утер пот со лба и посмотрел на горизонт, где море сливалось с небом. Оба они были бескрайними и древними, как сама земля. Серебристое, дикое и холодное море что-то нашептывало нам. – Она теперь всегда будет лежать у воды, – сказала Катрин. – Спасибо, – пробормотал я и снова спросил: – Почему ты мне помогаешь? Море отражалось в глазах Катрин, и взгляд ее от этого казался жутким, словно ей был открыт иной, таинственный и потусторонний мир. – Твоя мама была славная женщина. Ты тоже станешь хорошим человеком. Я знаю. Похоронив родителей, я прибрался в доме и выстирал одежду. Каждый день я ходил в селение, но люди косились на меня и кривили губы от отвращения. Тогда я стал работать один. Сперва я починил лодку пабби; хотя это было совсем маленькое двухвесельное суденышко, я потратил не одну неделю, собирая плавник на берегу. По вечерам я изучал Библию. Я принялся учиться грамоте, чертя прямо на земле строчки из проповедей, которые знал наизусть. Я старательно выводил слова и числа и ложился спать, только когда в лампе кончалась ворвань, а потом вставал до свету и шел чинить лодку. Я бы, наверное, умер с голоду, если бы Катрин каждый день не приносила мне рыбы и skyr. Когда я отказывался, она тыкала меня пальцем под ребра. – Я не стану дожидаться, покуда ты превратишься в скелет. Как ни погляжу на твои кости, так кусок в горло не лезет. От ее грубоватых шуток у меня щипало в глазах. Остальные сельчане не разговаривали со мной, только неприязненно и угрюмо посматривали издалека. Однажды, когда Катрин в очередной раз принесла мне еды, я махнул рукой в их сторону: – Они боятся, что я тебя обижу? – Может быть. – Она язвительно усмехнулась. – Вот только никто и пальцем не пошевелит, даже если ты набросишься на меня с ножом и перережешь мне горло. Я удивленно заморгал. – Они и тебя презирают? – Нет, ко мне хорошо относятся. Но, Йоун, когда приходят суровые зимы, эти люди только и согреваются, что сплетнями. Даже если водяной у них на глазах утащит на дно их родную бабку, им все будет нипочем – лишь бы история вышла складная. – Значит, мое несчастье их забавляет?