Женщины как-то странно переглядываются, и Клара – та, что с темными волосами – спрашивает: – Так значит, тебе интересно людское общество? – Перестань, Клара! – вставляет Ноура. – Вспомни… И обе женщины глядят на Роусу расширенными глазами, готовые пуститься наутек в любое мгновение. Губы Роусы подрагивают. – Я была бы рада с кем-нибудь поговорить. Я не кусаюсь. Они пропускают шутку мимо ушей. – Ты лучше сама по себе держись, – мягко говорит Ноура. – Так оно спокойнее. Клара толкает ее локтем и поспешно добавляет: – У вас, поди, и еды вдоволь, и в доме тепло. Удивительно, что ты вообще выходишь со двора. – Он не хочет, чтобы она шастала тут, как… – Уймись, Клара! – Сама уймись, Ноура! Мы же не можем притворяться… – Как Анна? – Роуса старается говорить беспечно. – Это вы об Анне? Обе женщины отводят глаза и смотрят на землю, на ручей, на плескающихся в нем детей – куда угодно, лишь бы не на Роусу. – Вы хорошо ее знали? – не унимается Роуса. – В Скаульхольте я слышала… Торговцы говорили, что Анна от одиночества ума решилась. Они переглядываются. Наконец Клара бормочет: – Катрин знает… – Прикуси язык, Клара! – обрывает ее Ноура, и в глазах ее плещется самый настоящий страх. Клара пинает камень. – Она переменилась. Анна. Она была… Поначалу… У Катрин спроси. – Святые угодники, Клара, замолчи! – Ноура тянет ее за руку назад, в сторону селения. – Нам пора, – объясняет она Роусе. – Дел невпроворот. Ты же понимаешь. Идемте, дети. Они торопливо и невнятно прощаются, Ноура дергает Клару за руку, и вот уже все четверо – дети впереди, матери следом – семенят вниз по склону. Ноура без устали ворчит себе под нос, и некоторые ее слова доносятся до Роусы; большей частью речь идет о припасах на зиму. Быть может, тот старик, Эйидль, был прав, и ее муж заплатил сельчанам провизией за молчание. Но что такого чудовищного случилось с Анной? Роуса невольно думает о звуках сверху, и на мгновение ей приходит в голову, что Анна может оставаться там, на чердаке. Вдруг Йоун запер ее и выпускает только по ночам? Нет, это уже несомненное безумие. Роуса вспоминает, как темнеют глаза Йоуна при упоминании Анны, а лицо становится непроницаемым, словно захлопнутая дверь. Она закрывает лицо ладонями и начинает медленно считать, пока не выровняется дыхание. Она должна поговорить с Катрин. На следующий день Роуса долго мешкает у ручья. Стирать в доме нечего, поэтому она нарочно выпачкала одну из рубах Йоуна. Она замечает Катрин издали, однако та, едва завидев ее, застывает на месте и порывается было идти обратно. Роуса торопливо натягивает рубаху на большой валун и с силой дергает ее на себя. Материя застревает между камней и трещит. Йоун будет в ярости, но Роусе сейчас не до того. Она с показным усердием пытается вытащить рубаху, чертыхается себе под нос и тянет еще сильнее. Катрин, остановившаяся у подножия холма, наблюдает за ней. Роуса всплескивает руками и заходит прямо в воду, вымочив подол, башмаки и чулки, но рубаха застряла намертво. Как же ее вызволить, думает Роуса, если Катрин не придет на помощь? Однако, к ее облегчению, Катрин кричит: – Не вытаскивается? – Нет! Застряла. Помешкав, Катрин с трудом поднимается по склону. – Давай помогу, – тяжело дыша, говорит она. – Ты камень поднимай, а я тащить буду. Роуса толкает валун, а Катрин рывками тянет. Поначалу Роусе кажется, что все тщетно, но вдруг рубаха резко выдергивается. Катрин теряет равновесие, вскрикивает, размахивая руками, спотыкается и падает в ручей, промочив ноги и юбки. – Ну, зато башмаки теперь чистые, – смеется она. – Прости, – говорит Роуса и протягивает ей руку. Вскоре обе они уже сидят на камне, окуная босые ноги в ручей и повизгивая от холода. – Нравится тебе в Стиккисхоульмюре? – спрашивает Катрин. – Я не ожидала, что меня так встретят. – Тут все, поди, для тебя непривычно. – Катрин сочувственно улыбается. – Извини, что прогнала тебя тогда. Это было для твоего же блага. – Она умолкает, как будто о чем-то раздумывая. Потом берет Роусу за руку. – Мы с Гвюдрун, да и другие женщины тоже, хотели бы навестить тебя. Гвюдрун вовсе не так сварлива, как кажется на первый взгляд. Живущим в нищете трудно примириться с тем, что Йоун богат. – Но на нем же все селение держится. Катрин открывает рот, но передумывает и кивает. Роуса теребит нитку, выбившуюся из платья. Катрин очень добра к ней, почти как мама. – Анна тоже была одинока? Улыбка сходит с лица Катрин. – Анна была… не такая, как ты. Сильная она была. И из-за этого ей, ясное дело, приходилось нелегко. – С Йоуном? Катрин ежится. – Ну и ветер! Зима уже на пороге. Роуса кусает губу, припоминая, что Йоун похоронил Анну чересчур поспешно и втайне от людей. Катрин сжимает ее ладонь. – Есть вещи, которых лучше не знать. Коли ростки уже взошли, выполоть их трудно. Роуса ждет продолжения, но Катрин заговаривает о другом. – Приходи в селение, когда Йоуна нет дома. Только смотри, чтобы Олав тебя не увидал. Или Эйидль. Думаю, тогда оно полегче будет. Ноура и Клара – славные женщины. Ты говорила с ними вчера у ручья? – Они мне понравились, и я… я хотела… – Ну конечно. Все мы знаем, как бывает одиноко, когда мужчины дни напролет проводят в поле или на рыбалке. А Йоун бывает дома пореже прочих. Роуса кивает. Всякий раз, стоит ей подумать о возвращении в дом, о тяжелых мыслях в тишине и о странных звуках, что-то мучительно сдавливает ей грудь. Однако она выдавливает улыбку. – Стало быть, вы все замужем? – Да. Но наши с Гвюдрун мужья погибли много лет назад. – Сочувствую вашей утрате. – Они не вернулись с рыбалки. Разыгралась буря, они налетели на камни. Временами такое случается. Море глотает людей. Тел мы так и не нашли, только обломки лодки. – Катрин переводит взгляд на усеянную островами спокойную морскую гладь, над которой кружат птицы. Роуса уже готова сочувственно положить руку на плечо своей собеседницы, но так и не решается. У нее никогда не было подруги. – Ты, наверное… – начинает она. Катрин склоняет голову. – Да. Это разбило мне сердце. – Глаза ее блестят от слез. – Но скорбеть было некогда. Наши земли не прощают праздности, а тогдашняя зима была сурова. Кабы я сидела и рыдала, мы с Доурой, моей дочерью, так и умерли бы с голоду. – Мне все это знакомо. Пока был жив пабби, еды у нас было вдоволь, но эта зима стала бы для мамы последней, не выйди я… Катрин натянуто улыбается.