– Проводя командно-штабные игры под руководством Главкома, – в тон вопрошавшему ответил Врангель, – Главное политическое управление целый год перебирало различные сценарии социальной революции в России, с приходом к власти левых сил, со свержением левых правыми… И всегда, как проклятие, перевороты сопровождаются параличом органов власти, разложением армии и полиции, а далее неминуемо следует девятый вал анархии, смертей, нищеты, низведение экономики до натурального хозяйства… Вы не представляете, господа, как страшно выглядит современный зимний город без электричества и отопления, с улицами, отданными на откуп мародерам, – Врангель закрыл глаза, переживая заново сюжеты из последних штабных учений. – Страшный суд… Да-с… И знаете, самое удивительное, что любые перевороты одинаково выгодны нашим заклятым друзьям на Западе… – То есть социальные революции России противопоказаны? – не успокаивался настырный оппонент. – Только те, что декларируют необходимость уничтожения государства, князь, – слегка склонил голову Ипатьев… – Ах, оставьте титулы, полковник, вы же знаете мои убеждения, – Кропоткин мотнул растительностью на лице, как конь гривой, и вернулся к теме разговора. – Любая социальная революция – это становление нового через отрицание старого, через его уничтожение. Но мне интересна точка зрения барона. Скажите, юноша, Вы что, несмотря на молодость, не признаёте развитие страны через революционные преобразования? – Главная ошибка, допущенная современными левыми теоретиками, с моей точки зрения, заключается в том, что понятие “изжить” заменено понятием “уничтожить,” – терпеливо пояснил Врангель. – Вы решили, что достаточно уничтожить под корень капиталистические отношения в обществе, как сразу победят коммунистические, что, кстати, противоречит той же теории Маркса, требующей, чтобы старые отношения себя изжили. Новое общество будет жизнеспособным, если победит в честной конкурентной борьбе. Но для этого нужно увидеть в старом не врага, а соперника. С врагом не соревнуются, с ним можно только воевать не на жизнь, а на смерть. – Я не специалист по общественным наукам и цели моей последней работы были несколько иные, – вставил своё слово Менделеев, с любопытством наблюдающий дискуссию, – но точно знаю, что не бывает истины в последней инстанции. Задача ученых находить и исправлять ошибки ранее открытых законов, развивать теорию дальше, как это делают физики, математики, химики и представители других наук. Если ученый только цитирует классиков, считая их непорочными, то он не ученый, а попугай. К сожалению, количество повторяющих птиц в общественных науках растет с каждым днем, а в будущем рискует стать доминирующим. – Я совсем не апологет Маркса, но Вы, мне кажется, возводите на него напраслину, – нахохлился анархист, – можете прямо сейчас назвать мне хоть одну ошибку левых теоретиков, чтобы подтвердить вами сказанное? – Я специально не занимался этими вопросами, но, извольте. Возьмем, к примеру, теорию смены общественных формаций, как результат классовой борьбы между антагонистическими классами. Эта красивая теория не имеет ничего общего с реальностью и я рискну утверждать, что не существует ни одного подтверждающего ее факта. – Интересно, интересно… Так чего, по-вашему, нет – классов, классовой борьбы или смены общественных формаций? – Нет смены общественных формаций из-за классовой борьбы. – Как, по-вашему, они тогда меняются? – Как угодно, только не из-за классовой борьбы. Переход от рабовладельческого строя к феодальному, который, якобы, пришел вследствие борьбы рабов, порчи ими хозяйского инвентаря и прочих партизанских действий – это же просто ложь. Вся политическая борьба в Риме – это столкновение интересов абсолютно свободных римских граждан – плебеев и патрициев, крестьян и латифундистов, то есть собственников средств производства и… тоже собственников, но более крупных и зажиточных. Рабы, кстати, тоже владели средствами производства – так называемыми пекулиями, поэтому к абсолютно неимущим их отнести нельзя даже с очень большой долей фантазии. Но самое удивительное произошло после перехода, якобы, к более прогрессивному феодальному строю. Развалины античных городов наглядно демонстрируют, что наступившее в Европе "тёмное время" после разгрома Римской империи, было по своей сути деградацией рабовладельческого строя. Любой специалист сельского хозяйства скажет вам, что производительность римской латифундии в разы превышала производительность феода. А права раба в Римской империи, охраняемые законом, просто грешно сравнивать с правами холопа. По эдикту императора Клавдия, раб, о котором прекращал заботиться хозяин, становился свободным. Адриан запретил самосуд, к смерти раба могла приговорить только официальная судебная инстанция. Пий повелел принудительно выкупать рабов у хозяев, заподозренных в жестоком обращении с ними. За время рабства некоторые рабы умудрялись сколотить такое состояние, что их положению завидовали плебеи: "Когда свободнорожденный бедняк, у которого тога светилась, а в башмаках хлюпала вода, видел, как бывший клейменый раб сидит в первом ряду театра, одетый в белоснежную тогу и лацерну тирийского пурпура, сверкая на весь театр драгоценными камнями и благоухая ароматами, в нем начинало клокотать негодование. Оставалось утешать себя преимуществами своего свободного рождения…" – пишет Марциал в своих "Эпиграммах". Имелись в Римской империи, по Марксу, "пришельцы из будущего" – крепостные крестьяне, их называли колоны. Присутствовали и пролетарии, никакой собственности не имевшие и продававшие свой труд, в том числе и на пекулиях, рождая марксистский парадокс – раб присваивал прибавочную стоимость, производимую свободным гражданином Рима… И теперь сравните его положение со статусом холопа, которого могли совершенно безнаказанно убить, продать, изнасиловать. Или вот ещё один пример классовой чехарды. Совсем недавно в Соединенных Штатах по всем признакам был буржуазный строй, а на плантациях трудились чернокожие невольники. Германия, именуемая буржуазным государством, провозгласила у себя рецепцию Римского права и копирует систему управления Римской империи, выборность, юриспруденцию и все остальное. Так какой это строй? Рассмотрим еще один пример. Древний Египет. Мы называем его рабовладельческим. Но любой серьезный египтолог вам скажет, что в древнем Египте практически не было рабов и устройство, только не надо смеяться, ближе всего к государственному капитализму. Земля – главное средство производства – принадлежала государству в лице царя-фараона и распределялась между жрецами по жребию, с периодическими переделами. Государственные служащие, крестьяне и ремесленники – вот весь классовый состав египетского общества. Оно просуществовало мирно и счастливо почти тысячу лет, пока его не захватили римляне. Такие вот парадоксы общественных формаций знает реальная история, а вся ее подгонка под теорию классовой борьбы является откровенной профанацией. – И по какой же тогда причине канули в лету такие прогрессивные, с вашей точки зрения, государства? – Абсолютно правильный вопрос, Пётр Алексеевич! Император считает, что государства гибнут из-за неспособности элиты нести тяготы государственной службы. Деградация служивого сословия до состояния полной неконкурентоспособности порождает паралич власти, вследствие чего властная конструкция рушится. – Это естественно, – победно улыбнулся Кропоткин. – Мы требуем от столоначальников заботы о посторонних для него людях. А каким образом, простите, если они совершенно не зависят от тех, о ком должны заботиться? Продвижение чиновника вверх по служебной лестнице, его награды и наоборот – порицание, вплоть до низвержения в небытие – это привилегия вышестоящего начальства, а не тех, чьи интересы он, якобы, должен блюсти. – Значит нужны чистки! – резко высказался Врангель, – жестокие и скорые. Как прошлым летом, когда военно-полевые суды пресекали попытки спекуляции и вывоза хлеба во время неурожая. Надзирать и карать! – Никаким надзором эту задачку не решишь, – парировал Кропоткин. – Надзор – это тоже чиновники. И за ними нужен контроль. А над контролем – спецнадзор, а над спецнадзором – спецконтроль… И так до бесконечности. – А вот тут я согласен с Петром Алексеевичем, – кивнул Ипатьев. – Система, которой требуются бесконечные чистки – нежизнеспособна. Нужно решать проблему отбора в дворянство… Ну хорошо, не нравится дворянство, назовите как-то по-другому социальную группу, влияющую на государственные решения… Независимо от названия, всё равно потребуется ответить на вопрос: кто и зачем туда стремится? Если это вопрос привилегий, то деградация неизбежна. – Деградация неизбежна в любом случае, если мы говорим о профессиональных столоначальниках, – настаивал на своём видный теоретик анархизма. – Посмотрите внимательно. Большинству тех, кто при власти, хорошо при любой власти и надо быть идиотом, чтобы отдавать свою страну кучке бюрократов в надежде, что все они будут заботиться о ней, как о своей матери. Заботиться они, конечно, будут, но только о собственной заднице. Она ближе и роднее. Особенно под лозунгом "Воруем вместе". Воровать и защищать свои привилегии различными иммунитетами – вот то, что лучше всего получается у бюрократов. И случится, как всегда – чем больше неприкасаемых, тем хуже работают государственные механизмы. Особенно в России, стране огромных возможностей для злоупотреблений. – Уважаемый Петр Алексеевич, – невольно улыбнулся Менделеев, – мы все знакомы с Вашей теорией анархо-коммунизма. Я даже скажу больше. Такой строй без чиновников и сословий уже существовал в истории человечества, когда Адам пахал, а Ева ткала. И вот сами видите, что из этого вышло. Менделеев сделал эффектный жест, приглашая собеседников оглянуться и подтвердить несовершенство окружающего мира. – И какой же выход из замкнутого круга предлагаете Вы? – сварливо спросил Кропоткин. – Коллективное управление? Опять элита? А это кто? Самые просвещенные? Но нужны не просто знания, а знания на фундаменте нравственности. Знания без нравственности приводят к цинизму… Тогда где и как искать этот круг избранных? – Пожалуй, я знаю человека, который лучше меня ответит на этот вопрос, – загадочно улыбнулся Врангель, вглядываясь куда-то в зал поверх голов, – прошу простить меня… Одну минуту… – Я не столь категоричен в отношении государственных служащих, как Вы, Пётр Алексеевич, – обратился к Кропоткину Ипатьев, – и уверен, народ простит им очень многое, кроме обманутых ожиданий. Всё, кроме несправедливости. А справедливость торжествует не тогда, когда всем поровну, а когда по заслугам. Нет у русских и никогда не будет зависти к материальному достатку и привилегиям талантов и тружеников. И властные полномочия никогда не будут предметом иронии, если они уравновешиваются личным талантом и самоотверженностью, ответственностью за результат управления, в конце концов… Хотя лучше всего про это Вам расскажет тот, кого ведёт к нам барон…. – Пётр? – Петро? Вельяминов и Кропоткин разглядывали друг друга, будто давно потерянную вещь, отыскавшуюся в самом неожиданном месте, когда про нее все и думать забыли. – Ты все-таки решил вернуться в немытую Россию из просвещенной Европы? – Ты тоже решил вернуться в безбожную Москву из добровольной ссылки, из тмутаракани? – Меня пригласили, Петя. – Так и меня, Петро, тоже пригласили… Сказали, что время собирать камни… – И ты готов их собирать? – Как только встретил здесь тебя – буду считать это своим долгом… – Господа, вы знакомы? – с удивлением произнес Врангель. – Более, чем… – странно улыбнулся Кропоткин, – мы делили походный котелок и палатку во время Олёкминско-Витимской экспедиции Восточно-Сибирского отделения Императорского Русского географического общества… – …во время которой ты заклеймил меня, как ретрограда и религиозного фанатика… – А ты меня, как карбонария и разрушителя устоев… – Господа, – решил вмешаться Ипатьев, – предлагаю обмен воспоминаниями старых знакомцев перенести на более позднее время, тем более, что в нашем управлении император, словно специально, собирает политических противников, которым всегда есть что сказать друг другу. Но мы хотели услышать сегодня другое… – Да, будьте добры, – обратился Врангель к Вельяминову, – расскажите, пожалуйста, про реформу государственного управления, в которой Вы принимаете такое непосредственное и деятельное участие. – Вообще-то я буду подробно говорить о ней в своем докладе, – проговорил Вельяминов, не отрывая взгляд от Кропоткина. – Не беда, – вставил свое слово Менделеев, – это настолько важный вопрос, что мы готовы выслушать Вас дважды… – А для Вас это будет что-то вроде репетиции, – добавил Ипатьев. – Ты вот что, Петро, не тушуйся и не жди от меня никакого подвоха, – абсолютно серьезным тоном вдруг произнес Кропоткин, – я же прекрасно понимаю, что Его Величество собрал нас вместе не для выяснения, кто прав, а для того, чтобы такие как мы, разойдясь по разные стороны баррикад, в запале не разорвали на куски Россию. – И то верно, – натужно улыбнулся Вельяминов, – Отечество и его благополучие поважнее наших амбиций. А с реформой всё просто и сложно одновременно. Император уверен, что право законодательной инициативы могут иметь только те, кто готов нести уголовную ответственность за свои предвыборные обещания. Не уверен – не обещай. Пообещал – расшибись в лепешку, но сделай. Не смог – посиди, подумай, почему не получилось. – И сколько надо сидеть и думать, в случае провала? – Были различные предложения, пока остановились на зеркальном варианте – время, проведенное в кресле законодателя в случае невыполнения предвыборных обещаний, должно соответствовать времени последующего заключения … – Кхм… Предполагаю некоторые трудности в формировании законодательного собрания… – Россия – слишком бедная страна, чтобы позволить себе парламент из сказочников и прохиндеев. Нам не подойдут традиции западного парламентаризма с безбожным надувательством избирателей и безудержным грабежом колоний… – Мне даже страшно предположить, что же тогда вы собираетесь делать с прохиндеями-столоначальниками? – Исполнительная власть, начиная с губернатора и выше, должна формироваться из тех, кто физически не сможет наживаться, используя служебное положение. Чиновнику на время службы не будет принадлежать никакого собственного имущества. Ни ему, ни членам семьи. Казённый человек должен быть таковым полностью. Как монах, взявший на себя обет нестяжательства. Раз уж взялся служить – всё личное на время службы становится государственным. Не навсегда. По окончанию ревизоры подсчитают результат службы. Если государство приросло, всё личное вернётся приумноженным… И наоборот. – И что должно прирасти в государстве, чтобы личное благосостояние чиновника за время службы выросло? – Народ. Количество подданных и продолжительность их жизни. – Лихо… А почему ж только начиная с губернаторов? А как же земства? – Они за все государство отвечать просто не в состоянии. Но и там предусмотрена обратная связь с населением. Любого чиновника народ может в любой момент уволить, просто собрав определенное число подписей избирателей. Оно же будет и защитой от произвола. Ни одного земского чиновника нельзя будет снять приказом свыше без одобрения большинства жителей… – Боюсь, что присутственные места с таким подходом обезлюдят. – Древлеправославная церковь готова предоставить прямо сейчас не менее десяти тысяч кандидатов для работы в государственных учреждениях именно на этих условиях… – Не знаю, не знаю, Петро, – покачал головой Кропоткин, – меня тут за глаза называют фантазёром, но ты всех переплюнул… В любом случае, для таких масштабных изменений с возложением совершенно непривычной ответственности на людей, привыкших смотреть в рот вышестоящему начальству, потребуется едва ли не больше времени, чем Моисею, водившему 40 лет евреев по пустыне. Есть у Его Величества столько времени? – Нет, – раздался твердый голос собеседника, сохранявшего до сих пор молчание. Все обернулись на человека в мундире военного медика с умным открытым лицом, проницательным взглядом и непокорным ежиком коротко остриженных волос. – Евгений Сергеевич? – удивленно протянул Ипатьев, – что вы имеете ввиду? Доктор Боткин потер переносицу, на которой отпечатался след пенсне, поиграл желваками на выбритых до синевы щеках и продолжил. – Я хотел сказать только то, что сказал. Боюсь, что у Его Величества, как и у нас с вами, нет сорока лет в запасе… Произнося эти слова, Евгений Сергеевич уже корил себя за несдержанность. Но, с другой стороны, носить в себе тяжкий груз, ощущая собственное бессилие, тоже было невыносимо. Вот и прорывалось оно наружу отвратительным настроением, периодическими срывами и такими репликами, за которые потом было стыдно. Но заслуженный доктор не врал. Времени действительно оставалось всё меньше, а может его и вовсе уже не было. Неделю назад он обнаружил, что император не спит… Абсолютно… Инсомния… Какое-то системное нарушение функционирования организма… Контузия… Нервное перенапряжение… Может быть, комплекс всего вышеназванного… Стандартный набор терапевтических средств не помогал. И Боткин прекрасно понимал – без сна человек долго не протянет, но сделать ничего не мог, а император… Такое впечатление, что даже и не стремился… В ставке Верховного главнокомандующего. Император сидел, расслабившись в кресле, и молча наблюдал, как на его столе росла стопка прошений об отставке. Не испытывал ни сожаления, ни радости. Адмиралы, честно отстоявшие свою вахту во время последних битв на море, генералы, не покинувшие пост в битвах за Маньчжурию и Забайкалье, к сожалению, были солдатами тех войн, каких в ХХ столетии уже не будет. Битвы моторов, скорострельного оружия и боеприпасов огромной разрушительной силы диктуют принципиально новые требования к морально-волевым качествам командиров. Крейсер, потопивший военный корабль врага и занимающийся спасением экипажа, немыслим в новой жестокой действительности, как и освобождение из плена под честное слово не брать больше в руки оружия. А эти генералы воевать по-другому, цинично и жестоко, уже не смогут. Пусть уходят с миром, с высоко поднятой головой, с чувством выполненного долга и обиды за лишение их права принять победный парад в столице поверженного врага. Это пройдет со временем… Важно, что мучительно-рискованная военная кампания окончена, дело сделано неплохо. Британия ослаблена настолько, что ни о каких геополитических проектах типа Антанты не помышляет, но не так сильно, чтобы стать лёгкой добычей для тех же тевтонов. Сунется Вилли на остров – дадут по зубам англичане, изрядно ощипанные, но непобежденные, получившие хороший опыт войны нового типа. И тем, и другим предстоит долгая утомительная возня вокруг британских колоний. А в той избушке свои погремушки. Один на один, кайзер с королем, пожалуй, справился бы, да только на то же наследство претендует Америка, Япония и с десяток игроков рангом пониже. И этого занятия им всем на 10–15 лет, не меньше… А мы за это время будем строить и учиться. Превращать аграрную архаику в промышленную технократию. А еще снабжать воюющие стороны оружием и боеприпасами. И экспансия наша будет носить точечно-сырьевой характер. В Маньчжурии это аграрные Кирин и Барга, позволяющие не ломать голову над продовольственной безопасностью Сибири и Дальнего Востока, это железо Аньшаня, алюминий Ляонина и нефть Фушуня. Нефть – приоритет! На этот раз он дотянулся до всего, о чем знал – Месопотамия, Аравия, Персия и даже Борнео. Везде эксклюзивные концессии Российских компаний, повсеместно присутствуют горные инженеры империи, имеющие вторую, не гражданскую специальность и числящиеся на службе по военному ведомству. Осваиваются, врастают неприступными бастионами в неприветливые пески внешне частные, а на деле – глубоко интегрированные в государственное тело нефтедобывающие компании. Вот тут Гучков на своём месте и занят так, что ему на революционные глупости времени уже не хватает. Нефть, алюминий, железо – это то, что будет иметь решающее значение в ХХ столетии. Поэтому он сам предложил Швеции обмен – Финляндское княжество, грубо поправшее унию, на железнорудную продукцию Кируны. Шведский властитель пытался возражать, но броненосцы на рейде Стокгольма – серьезный аргумент. Договорились поменяться по-свойски, на 50 лет, а там посмотрим… Рудники отгружают первое сырьё в экстренно отстраивающийся Мурманск, а шведские драбанты наводят порядок в Гельсингфорсе, вдумчиво развешивая по фонарям финских националистов. Завтра “сумрачный тевтонский гений”, потолкавшись по европейскому железнорудному безрыбью, вольно-невольно обратится за сырьём к своему восточному соседу. Тут мы его и будем ждать с чрезвычайно выгодными и единственно возможными для него условиями – сталь и нефть в обмен на заводы и технологии. Франция ничего не может предложить на этом празднике жизни и она продвигает свои иезуитские хитрости – инициативы, из которых во все стороны торчат уши “Опус Деи” – собрать “Лигу наций” и передать ей все права по урегулированию спорных международных вопросов. С этими хитрованами он церемониться не стал – в лоб заявил: “Россия будет участвовать в работе тех международных организаций, где имеет право вето.” Французы удалились озадаченными. Русская миссия в Ватикане доложила, что вместе с ними озадачился и сам Папа. Впрочем, папское изумление не идет ни в какое сравнение с ротшильдовским. Пока главный дипломат клана выяснял отношения с самодержавием в Кремле, практически всё молодое поколение его семьи по личному приглашению русского царя и императорского географического общества со всем возможным комфортом было перемещено из Европы в Азию и путешествовало под надежной охраной по Сибири, Памиру и Тибету в компании с Ионовым, Корниловым, Громбчевским и Маннергеймом. Эдмон – умница, сразу смекнул, что таким оригинальным образом были замечены и оценены попытки Ротшильдов влезть во внутреннюю политику России с черного хода… Обязательно надо наградить старого Канкрина. Полтора года тщательной подготовки, больше тысячи задействованных агентов, даже не подозревающих о конечной цели операции. Филигранная работа. Ну а молодые Ротшильды будут путешествовать, пока старшее поколение не выполнит взятые на себя обязательства. Возвратить в Россию украденные при их участии бюджетные средства, прекратить финансировать революционно-террористические организации и сепаратистов. В качестве штрафных санкций – налоги в Англии и Америке. Они должны быть минимум в два раза выше российских. Ведь новый флот стоит дорого!