Католичеству, однако, ходу не давали. Подозреваю, что не простили папскому престолу слишком активную игру против социалистических властей, которую весь мир прямо сейчас имел возможность наблюдать в Польше. Польская Народная Республика пока держалась, но всё было так зыбко… Более никаким религиям и конфессиям вещать было не разрешено, но меня чрезвычайно воодушевило даже это! А то я уж всю голову себе сломала — как организовать народные праздники и всякие гулянья, они же все к церковному календарю привязаны? А тут, раз партия дозволяет, то, значит, и нам можно. Нет, находились и возмущающиеся — куда ж без них. Мракобесие, мол. Возврат в пещеры. Домострой. Однако, я помню как в конце восьмидесятых народ припадал к телевизорам, надеясь на исцеление от Чумака и Кашпировского, как кидался в первые попавшиеся секты. Люди устали от лютого материализма и хотели чуда, хоть капельку. В этом отношении спокойные устоявшиеся религии всё же были лучшим вариантом. Согласны с такой точкой зрения были далеко не все. Помните «детей Юрия Деточкина»?.. Как, я не рассказала вам про детей Юрия Деточкина⁈ Это чудовищное упущение! В таком случае прямо с них мы сейчас и начнём. 20. ХОРОШО, ТАКИХ МАЛО… ДЕТИ ЮРИЯ ДЕТОЧКИНА* *Деточкин,если вдруг кто-то не знает — это персонаж одного поучительного фильма Эльдара Рязанова**. Эдакий советский Робин Гуд, который воровал машины у коррупционеров, продавал их, а денежки перечислял детским домам. Но иногда ошибался и принимал за коррупционеров вовсе не коррупционеров. Зато исключительно из благородных побуждений! **«Берегись автомобиля» называется. Когда наша дорогая партия не просто разрешила, а дала прямое указание на развитие всяческих инициатив по самоокупаемости (в те, первые ещё разы, задолго до двадцать седьмого пленума), обрадовались не все. Напротив, нашлось множество несогласных. Но открыто критиковать решения Центрального Комитета — такая себе идея. Народ у нас по большей части осторожный, наученный тому, что партия всегда умнее и вообще, против коллектива идти — всё равно что ссать, простите, против ветра. Тем более против такого глобального коллектива как коммунистическая партия всего Советского Союза. Однако по-тихому случалось, что бухтели. На кухнях. В курилках. Или там, распивая у пивнушек по кружечке. Завидовали «выскочкам», естественно. Не у всех «самоокупающихся», понятное дело, получалось гладко. Многие сунулись в рынок, поняли, что надо пахать, чтоб длинный рубль заработать — и отступились. А зачем париться? На заводе у работяг и так зарплата хорошая, план выполняй — и будет тебе счастье и тринадцатая зарплата в придачу. Кто-то наломал дров и даже потерял сбережения — без опыта-то. Такие истории периодически пересказывали — кто-то с сочувствием, кто-то — со злорадством. А кто-то оказался ловок, сообразителен, трудолюбив и банально удачлив — а потому успешен. Вот им завидовали. Но открыто ведь не скажешь, мол — завидую. Зато задвинуть красивое словцо про капиталистические замашки и мелкобуржуазные наклонности — легко! Особенно при наличии некоторого опыта толкания речей на партсобраниях. В трудовых коллективах такую политику быстро прекратили — это ж поперёк линии партии идти! А вот что касается персонажей более юных… Вскоре после нового года (не иначе, во время празднования чью-то светлую голову осенила идейка) по городу пополз слушок о специфически настроенной молодёжи, которые начали называть себя «настоящими комсомольцами», порицая «капиталистическую шелуху», которая, по их мнению, разлагает социалистическое общество, неизбежно отодвигая пришествие коммунизма — а ведь было обещано, что к двухтысячному году он нас осчастливит. Коммунизм, в смысле. И вдруг — снова здорово, индивидуальное производство, не иначе как вредительские происки… Услышав такое впервые, я прям рассердилась: — Что бы ни случилось, обязательно найдутся придурки, которые за всё хорошее против всего плохого. — Хорошее и плохое назначается опционально? — проницательно предположил Вова. — Естессно. Погоди, услышишь ещё, как они бабулек на рынке громить начнут. Надо Сергеичу намекнуть, чтоб клювом не щёлкал, а то досидят до беспорядков. Слушали ли нас в тот момент? Скорее всего, как обычно. Но я всё равно собиралась конкретно поднять эту тему в очередной визит кагшэбэшника. Однако события некоторым образом нас перегнали. Дело было в феврале — где-то между Вовкиным днём рождения и моим. Поехали мы в «Мелодию», поглазеть на музыкальные новинки и чего-нибудь прикупить. Поехали рано, зная по опыту, что народу почти не будет, и нам дадут спокойно поговорить с продавцом. Стоим у прилавка, вполне по-приятельски болтаем, и тут он как-то изменился в лице и закричал в подсобку: — Люда! Милицию вызывай! ПОГРОМ Я обернулась и слегка охренела. Идея молодёжной инакости, витающая в воздухе середины восьмидесятых и в предыдущем варианте событий вылившаяся в неформальные движения, здесь приобрела форму и вовсе причудливую. Этакая смесь красных комиссаров в кожанах и металлистов. Во всяком случае, чёрные косухи с имитацией пулемётных лент крест-накрест (и алыми повязками на рукавах!), стальные кастеты и заклёпанные дубинки наличествовали. И чёрные маски с прорезями на манер балаклав. Борцов за коммунизм было много — человек восемь. Двое деловито задвинули внутренний засов на дверях и встали с явным намерением его охранять. Дальше всё случилось быстро и одновременно. Пара ранних посетительниц шарахнулась по углам. — Ребята, ребята… — начал продавец музыкальных инструментов. — Спокойно, гражданин! — процедил высокий парень с манерами вожака. — Вы в спекуляциях не замечены, к вам претензий нет. Пока… Из подсобки за спиной высунулась испуганная уборщица со шваброй: — Толя, телефон не работает. А Николаевна в кабинете заперлась… Видать, угрожали им уже. — Иди в гитары! Живо! — Вовка подтолкнул меня между лопаток, и ноги сами понесли меня вдоль стеночки, в угол. Продавщица из пластинок начала тоненько кричать: — Покиньте помещение!.. Хулиганы!.. К ней присоединилась одна из покупательниц. От группы в кожанках отделилась фигура, подскочила к прилавку и грохнула дубинкой по деревянной раме, чудом не разбив стекло: — Молчать, контра! Девка! Парни в кожанах загоготали, подталкивая друг друга плечами, поудобнее перехватывая дубинки. — Прекратите безобразие, — сдавленным голосом потребовал продавец. А его ведь бить пришли. Или громить? — Мы предупреждали вас о недопустимости антикоммунистической деятельности? — надменно спросил вожак. — Всякая капиталистическая инициатива будет беспощадно уничтожена! Бей буржуев! Уборщица взвизгнула и бросилась в глубину подсобки. Продавец Толя качнулся за ней — и правильно сделал, чтоб его достать, надо было сперва витрину с кассетами разворотить. Стёкла полетели во все стороны. Двое у дверей нетерпеливо топтались, явно желая присоединиться к веселью, и конечно же, не заметили, как высокий мальчишка выдернул у ближайшего дубинку и от души зарядил ею ему же в солнечное сплетение. Второму, начавшему удивлённо поворачиваться, досталось в основание носа. Ещё троих Вовка вырубил, точечными ударами той же дубинки. Тупо подошёл сзади, примерился. Те в таком угаре были, даже не видели друг друга. Двое уж через прилавок полезли, кассетщика бить. К чести мужика из инструментов, когда до него дошло, что какой-то шкет методично выключает бойцов, он тоже сунулся товарища спасать. Выхватил, между прочим, кастетом по брови. Кровища… Драка частично сместилась во внутренние коридоры. Мужики орут. Женщины визжат. Стекло скрежещет. С улицы в дверь начали долбиться. Внутри такой грохот и рёв стоял, что многочисленные суровые крики: «Откройте, милиция!» — никто и не услышал. Потом бабка, стратегически зажавшаяся в углу, перескочила через скрюченных «комиссаров» и засов отодвинула.