После тридцати лет службы. Благодарность за все, что он сделал… в кавычках. Никакой торопливости. Ему вовсе не хотелось прийти на совещание слишком рано и чувствовать себя чужаком среди незнакомых людей. Раньше, в группе контршпионажа, все были свои. Люди, с которыми у него было общее прошлое. Кое с кем он начинал еще в патрульной полиции. Прежде чем выйти в коридор, он отодвинул к стене два тяжеленных картонных ящика. Тарелки. В каждой европейской стране Сонни покупал тарелки. В двух экземплярах: домой и на работу. Не хватает только двух: с Мальты и Кипра. На Мальту он едет в апреле, билет уже куплен, гостиница заказана. А Кипр подождет до пенсии. Точно такая же коллекция у него в гостиной. В небольшом доме около церкви в Бромме. Он всегда покупал тарелки в двух экземплярах. Он приоткрыл дверь в комнату для совещаний и сообразил, что перестарался со своими психологическими теориями: комната была битком. Единственное свободное место – рядом с шефом отдела. – Сонни! – неожиданно дружелюбно помахал ему Бёрье. – Давай сюда. Новый шеф отдела, пятидесятилетний поджарый сконец. Говорили, что он круглый год ездит в контору из Ваксхольма на велосипеде. В любую погоду. – Можешь ничего не говорить, Сонни, – проблеял он на сочном сконском диалекте. – Русская интервенция уже началась, не так ли? Он засмеялся, и сидящие рядом сотрудники исправно подхватили смех. Вот так. А может, он и сам виноват – все время долдонит о красной опасности. Слухи здесь распространяются с такой же скоростью, как и в старой конторе на Бергсгатан. – Кроме шуток… Не забывай, мы боремся с терроризмом. Ты же знаешь, чьей интервенции мы больше всего опасаемся. Окружающие дружно закивали – знает, знает. Мы все знаем, и он теперь знает. Сонни огляделся. Большинство – оперативники, хотя есть и аналитики. Он никак не мог определить, кто же он сам. Оперативники, как правило, приходят из полиции, сочатся тестостероном и готовы дни напролет работать на задании, пока не выяснится, что ищут они не в том месте и не в то время. Аналитики – в основном молодые, образованные, немного не от мира сего. Время от времени восклицают: «Эврика! Пазл сложился!», но потом выясняется, что в пазле не хватает половины элементов. Во всяком случае, в отделе контршпионажа, где он раньше работал, от аналитиков проку было мало – разве что горы отчетов, лишенных какой бы то ни было оперативной привязки. – Исламисты, – сказал Бёрье, и за какую-то долю секунды на лице его не осталось и следа улыбки. – Радикальные исламисты, а не русские курсанты, крутящие восьмерки на своих самолетах. Число их растет, как на дрожжах, пропагандисты такие, что Геббельс позавидует. Интернет, какие-то имамы, которых мы не знаем… Он щелкнул мышкой, и на большом экране возникла карта Стокгольма. Щелкнул еще раз – и вокруг районов, расположенных вдоль голубой линии метро, выросли красные кольца. Сонни вспомнил, как на сэповском жаргоне голубую линию называли «Восточный экспресс». Он хорошо знал эти места. В свое время их очень ценили агенты Восточного блока – почему-то были уверены: чтобы стряхнуть наблюдение, достаточно поехать в Тенсту или Ринкебю. – А теперь посмотрите вот на это. На экране появились десятки, если не сотни физиономий, – снимки, сделанные агентами, паспортные снимки, фотографии из социальных сетей. Каша из человеческих лиц. Сотрудники отдела молча разглядывали плоды своей полевой работы. – Все должны быть изучены детальнейшим образом. Мы должны понять, как они работают. – И как отдыхают, – мрачно вставил огромный парень. Пиджак на нем чуть не лопался, и предложение прозвучало угрожающе. Все, кроме Сонни, засмеялись. – Правильно, Томми, – сказал шеф, – и как отдыхают. Их частная жизнь тоже должна быть нам понятна. С кем встречаются, какие контактные площадки используют. Как себя ведут их шведские девушки, если они есть. Надо понять рисунок их поведения. Наблюдение, постоянное наблюдение. Параллельно проводим полный IT-контроль, включая прослушку. Потом анализ полученных данных. Есть вопросы? В кабинете стало тихо. Все посмотрели друг на друга – нет ли вопросов? Вопросов не было. – Вот и хорошо. Руководители групп помогут вам создать бригады. And be careful out there,[8] – добавил он почему-то по-английски. Гражданский, но оборудованный по спецзаказу «сааб». Они ехали по Е18. Тенста слева, Йерва справа. Люди выгуливают собак – четкие силуэты на белом снегу. Группа, в которую распределили Сонни, получила для разработки район Якобсберга. – Кто-нибудь знает, какой экспорт сейчас растет быстрее всего в Швеции? – спросил Томми, тот самый амбал, который заинтересовался отдыхом потенциальных исламистов. – Музыка? Компьютерные игры? – предположил Юнас. – Джихадисты! Юнас мрачно покачал головой. В восьмидесятые годы он работал в Норрмальмской полиции и входил в так называемую «бейсбольную» лигу. Несколько уставших от бандитского беспредела полицейских решили взять закон в свои руки и наводили порядок в бейсболках и с битами в руках. Их с Сонни дороги пересекались не раз. Они миновали мусульманскую школу. Несколько бородачей мерзли у подъезда. – А почему бы и тебе не отрастить бороду? – Томми потрогал Сонни за плечо. – Усы уже есть… – Знаешь, Томми, – чуть на зарычал Юнас. – Заткнись, если ничего умного сказать не можешь. И молчи, пока не научишься уважать ветеранов Фирмы. – Извини, Сонни, – произнес Томми после неловкого молчания. – Я ничего плохого не имел в виду. – Неважно… – Сонни заставил себя улыбнуться. – Ты, должно быть, считаешь, что старый дурак помешан на шпионаже и в ваших делах полный ноль. Может, и так… только я для начала объясню тебе, что такое джихад и джихадисты и с чем их едят. Ты вот пошутил насчет экспорта… – Джихадисты – священные воины за чистоту ислама, – Томми сказал это так, будто процитировал строчку из учебника. – Не совсем… Томми принял позу ученика, слушающего наставление учителя. Сонни не смог определить: серьезно или валяет дурака. – Джихад в переводе с арабского означает «борьба» или «стремление». Применяется к чему угодно, кроме того, что ты сказал. «Священная война» – неверный перевод. В Коране написано, что не следует насильно навязывать кому-то ислам. Ваши исламисты, или джихадисты, как ты их называл, процентов на девяносто парни, которым нечем заняться, или они недовольны жизнью… ищут в ней другой, высший смысл. А кто не ищет? В этот момент они как раз проезжали мечеть Имама Али в Якобсберге, шиитскую мечеть. А в Стокгольме доминируют суннитские общины и мечети. Вопрос времени, – подумал Сонни и закрыл глаза. – Вопрос времени, когда они начнут воевать друг с другом. – Понял, – кивнул Томми. На этот раз, кажется, с непритворным уважением. – Слушай, Сонни, мы все знаем, что ты эксперт, – сказал Юнас. – Но скажи, как это – столько лет в контршпионаже, а теперь тебя перебросили на террористов? Сонни промолчал. – Слышал такое слово: «ресурсы»? – спросил он наконец. – Десять эре из каждой кроны ресурсов СЭПО – контршпионаж. Десять процентов. Антитеррористов в СЭПО втрое больше, а начальству все мало. Давай еще, давай еще – старая песня. – Это правда, – согласился Юнас. – Не говоря уж о личной охране. Телохранительство… или, как правильно сказать, – телоохранительство? – сжирает больше половины бюджета. Особенно сейчас, в год выборов, когда все норовят пококетничать с избирателями. Работаем как частное охранное предприятие. Они оставили машину на парковке в центре Якобсберга. Предстоял длинный день. Хайнц Страндвеген, центр Стокгольма, январь 2014 Обычно Хайнц Браунхаймер приезжал в Стокгольм с удовольствием. Но не в этот раз. Трамвай внезапно затормозил, и он буквально упал на стоящую впереди женщину. На секунду парализовал страх: а вдруг что-то случится с посылкой в его лэптопе? Машинально извинился. Потребовалось несколько секунд, чтобы успокоиться. Он перешел Страндвеген у Драматена[9]. Последние приготовления к встрече с контактом. Вспомнил коллективную поездку с Тьерпским культурным обществом на спектакль. «Вариации Гольдберга» в постановке Ингмара Бергмана… Давно это было… Достал шляпу из бумажного пакета. Оказалось довольно трудно найти такую, чтобы скрывала лицо. Наконец нашел в лавчонке секонд-хенда в Упсале. Знаменитая черная шляпа Borsalino за сто крон – неплохо. Почти новая. Даже зашел в фойе театра посмотреть, как сидит. С того дня, как он увидел знак на бензоколонке, его все время подташнивало. То сильнее, то почти незаметно, но сегодня особенно. Даже проглотил капсулу омепразола. И все время уговаривал себя: «Последний раз. Никогда больше. Буду вспоминать как дурной сон». Осталось пройти два квартала. Льдины в заливе – прошел ледокол, и даже отсюда слышно, как они с глухим металлическим треском ломаются друг об друга. Как весной, хотя на улице редкая стужа. После выполнения задания надо избавиться от одежды, поэтому перед уходом он спустился в кладовку и нашел старое потертое пальто. На его место засунул соболью шубу – не решался подарить ее Марианн. Во-первых, она обязательно начнет что-то подозревать – иначе с чего бы такие дары? Во-вторых, куда в ней ходить? В супермаркет в Тьерпе? Можно представить косые взгляды знакомых. Разве что на кинофестиваль – но кинофестивали в Тьерпе не проводятся.