— Запаздывает ваш отдел с индивидуальными обязательствами, — недовольно сказала Нина Семеновна. — Пишут, — ответила Юлька. — Сколько ж их писать можно? — Нина Семеновна привычным движением протерла очки полой халата и углубилась в изучение принесенной Юлькой бумажки. Это ей не мешало продолжать разговаривать. — Поторопила бы там своих. Вон и Лизиных нет, и Калерии Ивановны… — Кто тут обо мне речь ведет? — Калерия Ивановна оказалась легка на помине. Увидев Юльку, недружелюбно спросила: — Ты чего здесь, красавица? В отделе работы невпроворот, прохлаждаться некогда. — Принесла свое обязательство, — взяла под защиту Юльку Нина Семеновна. — Читаю вот. — Дело! — одобрила Калерия Ивановна. — Про свадьбу-то пишешь? Обязуюсь, мол, свадьбу сыграть раньше установленного срока? — Какую еще свадьбу? — Калерия Ивановна шутит, — сказала Юлька. — Шучу, точно, — Калерия Ивановна протянула Нине Семеновне две бумажки, каждая в полтетрадной странички. — Мое и Манино морально-индивидуальные обязательства. Пожалуйте! От руководителей, так сказать, отдела. Мы тоже передовые, не отстающие. — Виктор Егорович разгон дал? — Официальный! — пожаловалась Калерия Ивановна. — Будто от этих обязательств появится за прилавком сгущенка без сахара или другой какой дефицитный товар. — Усвоила же ты проработку, — с досадливой иронией сказала Лобанкова и, взглянув на обязательства, переданные ей Калерией Ивановной, подозрительно спросила: — Почему одним почерком? — Обсуждали вместе, а рисовала я, — объяснила Калерия Ивановна. — Совместное творчество. Да нормально все! Маня подпись поставила собственноручную, так что не сомневайся. — Не больно много вы совместно натворили, — отметила Нина Семеновна и прочла вслух: — «Обязательство. Индивидуально обязуюсь досрочно выполнить все решения, предусмотренные XXV съездом КПСС». Лобанкова повертела бумажки в руках, но ни на лицевой стороне, ни на обороте ничего больше написано не было. Кроме подписей, естественно, и даты. — Все? — А тебе мало? — В решениях съезда сказано не про одну торговлю. Там и про легкую промышленность, и про тяжелую, и про сельское хозяйство, и про искусство с культурой. Ты это все по очереди выполнять собралась? Или оптом? — Ладно придираться-то, Нин! Для отчета сойдет. Калерия Ивановна повернулась уйти. — Постой! Приказ свой Нина Семеновна отдала тоном властным, какого Юлька у нее никогда не замечала. И вообще, мягкая, всегда немного медлительная Лобанкова неожиданно приобрела вид грозный, даже очки у нее зло заблестели. — Ты, Калерия Ивановна, старые привычки оставь. Довольно нам формализм разводить. Хватит! Хорошо, на собрании тогда вмешался Виктор Егорович да вон Юля еще… — Заладила все — Юля, Юля! — вскипела Калерия Ивановна. — Ягодка какая скороспелая нашлась! — Человек, между прочим, слушает тебя, — угрюмо напомнила Нина Семеновна. — Как можно? — Я и в ее присутствии скажу, чего об ней, думаю. Не постесняюсь! — Скажите, Калерия Ивановна, — попросила Юлька. — Интересно. Никак не могла Юлька понять, из-за чего, по какой такой причине взъелась на нее Калерия Ивановна, чем и почему обижена? Распоряжения ее Юлька всегда выполняла, в пререкания не вступала, к советам стремилась прислушаться, поскольку заместитель заведующего отделом была работником опытным. И на́ тебе, как коса на камень наткнулась Калерия Ивановна на Юльку. Может, потому так получается, что держит себя Юлька независимо, может, это не нравится? Но ведь и другие продавцы не слишком-то заискивают перед материально-ответственными лицами. Кроме, пожалуй, Клавы. Скорее, даже наоборот — сами материальщики готовы одалживаться перед продавцами, знают: обидишь несправедливо, возьмут да и разбегутся. Продавцы требуются во всех магазинах, без работы дня не просидят. Откуда же такая неприязнь? — Интересно тебе? — переспросила Калерия Ивановна. — Тогда слушай. Я так думаю: с человеком пуд соли съешь — и то не всегда угадаешь, кто он такой есть на самом деле. Так что судить тебя не берусь, только кой-чего все-таки скажу. Волоокие глаза Калерии Ивановны сузились в недобром прищуре, словно собиралась она целиться и стрелять. — Самый красивый в лесу гриб какой, знаешь? — заговорила она через секунду-другую. — Самый, можно сказать, активный? Мухомор! Его не просят, а он знай себе в глаза всем лезет — берите меня, рвите, я красивый! А внутри чего? Яд да погань! — Не в лесу же мы живем, Калерия Ивановна, — сдержанно возразила Юлька, еще надеясь, что та не станет продолжать разговор в подобном духе и обернет, наконец, свои сравнения в шутку. — Меж людей такое тоже случается: красив с лица, а внутри гнильца. Вот ведь как! Дикость этих обвинений оглушила Юльку. Стремительным рывком бросилась в голову кровь, словно качнули ее туда мощным насосом. — У вас нет повода, чтобы так говорить обо мне, — сдавленным обидой голосом произнесла Юлька. — Нет ни причины, ни повода! Насос продолжал в ней работать, только теперь он действовал в обратном направлении, вытягивая жизнь из самых мельчайших жилок щек и лба, не оставляя в них ни кровинки. — Стыдись, Калерия Ивановна, стыдись! — с силой выдохнула Лобанкова. — Хочешь знать, что внутри у этой девочки есть? Этого хочешь? Нина Семеновна, перегнувшись через стол, попыталась втиснуть в руку Калерии Юлькино обязательство. — Вот! Вот! — Чего ты мне в нос-то тычешь? Что это? — Обязательство ее социалистическое! Обязательство Юли Роговой. Читай! Как раз и будешь знать, что у нее внутри. Читай! — переходя на крик, приказала Лобанкова. — Тю-у-у!.. Было бы зачем глаза ломать! Бумага — она все стерпит. Или, может, скажешь, исповедь ее тут записана? Душу она тебе свою в обязательстве выворачивает, так, что ли? Да опамятуйся ты, Нина! Когда да где это видано, чтобы люди душу свою таким способом отворяли? Нина Семеновна неожиданно и как-то сразу успокоилась. Юлькино обязательство она положила на стол и несколько раз бережно разгладила ладонью. Могло показаться, что хотела она его приласкать. — Ты, Калерия Ивановна, о душе помянула, а теперь я скажу. Есть в этом обязательстве душа. Есть! Тут о человеке все можно прочитать: и к чему он стремится, и что ему дорого, и как он свою жизнь представляет. Так что никакого пуда соли не требуется. Только не умеешь ты читать. Или не хочешь почему-то. — Институтов мы, конечно, не кончали, — с достоинством сказала Калерия Ивановна, — а восемь классиков все же за нами. Кое-что в грамматике мекаем, буковки от «а» до «я» все знаем. — Так ведь в душе человеческой по буковкам не особенно чего и прочитаешь. Иная для того нужна грамота! Калерия Ивановна рассмеялась. Немного, быть может, деланно. Однако из этого короткого ее смеха нетрудно было заключить, что продолжать спор она не собирается. — С чего это мы с тобой сегодня, Нин, — душа да душа? К чему? Идеализм-то этот к чему? Ох, плохая примета! Не перевели бы наш магазин в дежурные, чтоб по воскресеньям вкалывать. Или еще чего бы похуже не случилось. Ну, ладно, пойду. Ты, Нин, обязательства мое и Манино верни. Перепишем. В обеденный перерыв Юлька убежала в скверик, который был расположен невдалеке от магазина, и там втихомолку наплакалась. Кругом шумел город, было жарко, и одновременно порывами налетал ветер. Налетал как-то странно — с разных сторон. В Москве такое бывает: ворвавшись в лабиринт московских дворов и улиц и покрутившись среди них в поисках выхода, ветер начинает дуть сам себе навстречу. Возвращаясь назад и проходя мимо витрин, она все же не преминула на них взглянуть краешком глаза. Красиво. Хорошо! Магазин менялся. Он менялся снаружи и внутри. Глава одиннадцатая Несмотря на категорическое предложение Калерии Ивановны поставить Юльку за весы, Антонина Сергеевна сделать это не спешила. — Пообвыкнуть тебе надо получше, — сказала ей наставница. — Действует на тебя пока еще публика. — Научись ощущать полное сценическое одиночество, — посоветовала Лиза, черпая из своего запаса театральных терминов. — Не сбивай! — оборвала Антонина Сергеевна Лизу и разъяснила Юльке свою мысль: — Покупателя лучше всего не замечать. — Как не замечать? — не взяла в толк Юлька этого пояснения. — Не самого не замечать, а нервности его вечной, спешки. Не поддаваться всему этому. Вникаешь? Иначе работать не сможешь. Заторопишься, станешь ошибаться в цене, в весе. А ошибаться при весах нельзя. При них продавец, как тот минер на фронте: раз ошибся и… — Что? — В клочья! — страшным шепотом подсказала Лиза. — В пыль! — В клочья не в клочья, а неприятности огребешь большие. Установят обвес, обсчет, а потом иди-ка докажи, что ты не верблюд! — Да у меня нервы в порядке, — попыталась Юлька успокоить Антонину Сергеевну. — А недавно плакала в обеденный перерыв чего? Тоже от крепких нервов? «Все знают, — подумала Юлька. — Откуда?..» Но если знают, что плакала, значит, знают и почему. От ответа Юлька воздержалась, промолчала. Вскоре случилось так, что Антонина Сергеевна заболела. Заболела не вовремя. В магазине, кстати, все болеют не вовремя, особенно продавцы, которых не хватает. Лиза и Клава старались вовсю, но очереди не рассасывались. Мария Степановна и Калерия время от времени сами вставали за весы, но долго задерживаться за прилавком не могли: то им товар надо было принять с прибывших автомашин, то выдать продукты продавцам, то приходилось обхаживать санитарного инспектора или вести бесконечные споры с представителем вневедомственной сторожевой охраны о прочности решеток на окнах подсобных помещений отдела. Эта гонка с препятствиями вывела, наконец, Марию Степановну из себя. — Вот еще незадача! Покупателей ведь теряем, леший их подери! — Юлю за весы надо ставить, — подсказала выход Калерия Ивановна. — Давно собирались. Теорию знает назубок, я проверяла. Теперь пусть докажет практикой.