Мысль об изменении порядка смен не оставляла Юльку в течение многих дней. Отношения, которые утверждали этот порядок, казались Юльке несправедливыми и далеко не безобидными, поскольку уже заранее на всякий случай предполагали недобросовестность всех людей подряд, рождали недоверие между ними. Юлька решила поговорить с кем-нибудь еще, чтобы до конца уяснить себе этот проклятый вопрос со сменами. Но с кем? С директором? С Иноземцевым? Пожалуй, преждевременно. Она остановилась на Майе. Та не первый день работает в магазине и, надо думать, на себе испытывает неудобства и трудности, связанные с чередованием смен по пятидневкам. Еще днем Юлька договорилась с Майей, что домой после работы они пойдут вместе. Так и сделали. — Конечно, Лиза права, — сказала Майя, когда Юлька поделилась с ней Лизиными соображениями. — Только материальщики не согласятся. Горой встанут. — Почему? — Спокойней им так, понимаешь? Когда есть пересменок, спокойнее. — Не улавливаю, — призналась Юлька. — Сейчас три продавца отчитываются, а будут пять. Какая разница? — Большая. При пересменке происходит передача товаров от одной смены другой. Тут уж никто ничего не пропустит, ошибки исключены. А при обыкновенном учете такой же тщательности добиться трудно. Вообще-то, конечно, можно, вопрос техники. Но все равно материальщикам это не с руки, лишняя канитель. — И что делать? — спросила Юлька. — Работать по четырнадцать часов? — Законом допускается суммированный учет рабочего времени. Трудовое законодательство сдала, знаю. Число рабочих часов за месяц у нас не превышает нормы. Так что формально все правильно. — А не формально? — Плохо, не спорю. — Майя взяла Юльку под руку. — А ты человек, честное слово! Они посмотрели друг на друга. Как-то очень хорошо посмотрели. Возникшая между ними с первого дня симпатия сегодня углубилась еще и взаимным пониманием. Было обеим это приятно до чрезвычайности. А на следующий день в маленьком своем кабинетике с зарешеченным окном Виктор Егорович слушал Майю, Лизу и Юльку и тихо радовался. Он умел радоваться, их директор. Юлька наблюдала за ним и думала, что, наверное, это не такое уж распространенное свойство — получать удовольствие от новых беспокойств. Да, не слишком распространенное и, бесспорно, счастливое свойство!.. — Что ж, мысль верная, — сказал директор. — При работе в две смены каждый день и производительность труда повысится, и, значит, очереди станут меньше, улучшится обслуживание. Отлич-ч-ч-но! — Материально-ответственные лица будут возражать, — заметила Лиза. — Убедим. Да и подготовить все надо основательно, чтоб комар носа не подточил. С бухгалтерией обговорить, с месткомом. Сначала только в одном отделе ввести ежедневные смены, в молочном, например, а уж потом распространять. Но главное, лед у нас тронулся. А, девочки? Тронулся? — Вроде пошел, — задумчиво отозвалась Майя. — Заторов бы не было. — Нас не затрет, — пообещал директор. — Не дадимся. — Он улыбнулся. — Взорвем! Виктор Егорович не стал откладывать дела в долгий ящик. В тот же день он вызвал Марию Степановну и Калерию и держал их у себя до обеденного перерыва. Вернулись материально-ответственные лица злые-презлые, особенно Калерия. Она прямо-таки кипела, ходила то за прилавок, то в подсобку, искала, к чему бы придраться. К счастью, в обеденный перерыв сделать это было довольно трудно. — Твои дела? — бросила она, наконец, Юльке, хотя мысль об изменении работы смен Юльке не принадлежала, да и к директору ходили они втроем. — Твои, так? — Общие, — спокойно ответила Юлька. — Ах, вон оно… — Калерия обернулась к Антонине Сергеевне. — Что, Тонь, ученица-то твоя подает надежды? — Учимся помаленьку, — примирительно сказала Антонина Сергеевна между двумя глотками кефира, которым она запивала калорийную булочку. — Проверим! Калерия Ивановна подтянула ногой табурет и с размаху на него опустилась. Табурет даже скрипнул. Лиза, глядя на нее, застыла с широко распахнутыми глазами. Клава испуганно прекратила грызть свою корочку. — Ну-ка скажи, ученица, как голландский сыр нарезают? Вопрос прозвучал вызывающе, и Юлька помешкала, соображая, как быть — возмутиться и отказаться отвечать или все же ответить? — Вы о голландском сыре спрашиваете? — О нем самом. — Если брусок голландского сыра имеет прямоугольную форму с закругленными краями, — Юлька говорила раздельно и четко, словно читала по книге, — то его разрезают вдоль и каждую половину нарезают кусочками… — А шаровидную? — Тоже разделяют пополам. — Поперек? — Нет, вдоль. Нарезается сыр веерообразно, кусочки при этом утолщаются к корке. — Не с коркой ли покупателям сыр собралась продавать? — С коркой. Только корка должна быть соразмерна количеству отпускаемого сыра. Это при шаровидной головке. В остальных сырах кусочек может иметь корку не более чем с трех сторон. Юлька никогда не жаловалась на память, так что запомнить и разом выложить всю эту товароведческую премудрость для нее не составляло труда. Антонина Сергеевна слушала Юлькин ответ, как сладчайшую в мире музыку, — прикрыв веки и покачивая головой в такт словам. Лиза сияла. Даже Клава откликнулась, сказала с некоторой завистью: — Вот-то режет! Откуда слова берет?! — И сразу смолкла. — Вызубрила, значит. — Калерия Ивановна была глубоко разочарована. — Слышь, Тонь! — Она обращалась к Антонине Сергеевне, но продолжала колоть глазами Юльку. — Ученая у тебя ученица-то, пора к весам ставить. Ставь ее к весам, а мы поглядим, как у нее дело пойдет, у теоретика у нашего. В последних словах Калерии Ивановны послышалась насмешка и, как показалось Юльке, угроза. Впрочем, угроза вряд ли. Разве можно угрожать человеку… весами?! Глава девятая Удивительно хорошо, удивительно ладно на душе у Юльки! А отчего? Почему? Ведь папа еще в больнице, Олег не приехал с юга, да и магазин как будто не назовешь ее родным домом. Однако на все можно взглянуть и иначе: папа чувствует себя совсем неплохо, скоро его выпишут и направят в сердечно-сосудистый санаторий, Олег должен вернуться вот-вот, остаются считанные дни, а магазин… в общем, в магазине теперь происходит много интересного. И есть еще одно, точнее, два, а вернее, три обстоятельства, которым Юлька беспредельно рада. Прежде всего с папой состоялся разговор, которого она боялась все это время. Объяснение произошло неожиданно, когда Юлька менее всего о нем думала. Впрочем, сказать так — менее всего — нельзя, ибо о своем предстоящем покаянии она думала постоянно, и чем дальше, тем с бо́льшим отчаянием. В тот памятный день Юлька вошла в палату, как всегда, бодренько, разгрузила принесенную сумку и принялась излагать накопившиеся новости. Но папа ее вдруг прервал: — Известно ли вам, хитрая коза, что все тайное в конце концов становится явным? Не понимая, куда он клонит, но уже почувствовав недоброе, Юлька поспешила сделать большие глаза: — Ну? Неужели существует такая закономерность? — Представьте, да! Ко всему прочему ложь еще и убивает доброе имя лгунишки! Петр Никанорович сказал: — Гляжу, резвая у тебя дочка, Константин Николаевич. — И недовольно прокряхтел. — Ах, дети, дети, куда нам вас дети?! — Резвая, говорите, дочка у меня, Петр Никанорович? Вы еще не знаете, какой номер она тут выкинула! Соседка наша, Полина Савельевна, — помните, приходила? — обнаружила этого ребенка за прилавком продовольственного магазина! — Да ну? — не поверил Петр Никанорович. — Красуется там в полной форме продавца и нарезает масло. Полина Савельевна, бедная, чуть с ума не сошла. — И сойдешь! А им что? Молодым-то что? Им и невдомек, что этим самым ножом они не масло режут — они отца родного режут на мелкие кусочки! — Ну зачем уж так-то, Петр Никанорович! Сделано все из лучших побуждений: отец переходит на инвалидность, висеть на шее у больного неблагородно, надо самой зарабатывать деньги. — Папа понизил голос и дальнейшее проговорил с таким разочарованием и горечью, что Юльке сделалось нехорошо: — Почему ты скрыла? Разве бы я не понял? — Боялась… — Юлька глотнула слезы. — Чего, мартышка? — Эмо… — И договорила, преодолев прерывистый вздох: — …ций. Отрицательных. Ты же болен. — Девчонка ты еще у меня, — только и сказал папа. Юлька поняла — прощена! С запоздалым раскаянием и несколько смущенно она подумала о том, что не следовало обижать отца недоверием, что отец понимает ее куда лучше и глубже, чем ей это представлялось. И никогда, нет, никогда не надо бояться быть с ним откровенной и искренней до предела! Петр Никанорович неожиданно вознегодовал: — Ее в институт носом тычут, как кошку в песок, а она фордыбачит, воротит, вишь, физиономию. Добрый у тебя тятька, пороть некому! — Вы же сами против институтов выступали, Петр Никанорович, — напомнила Юлька. — Выступал, да, но это вообще, в принципе. А у тебя отец сильно ученый, тебе сам бог велел рулить за ним, его дорожкой. Ведь в медицинский хотела, верно? Дело чистое, можно сказать, почтенное — исцелять человечество.