— Я сварю новую, — предложила Юлька. — Молоко в холодильнике? — Свернулось, — сказал старик. — Пришлось выкинуть. Все ваши сюрпризы. Последние слова пенсионер адресовал директору в качестве очередного упрека. — Отлич-ч-чно! — Виктор Егорович, говоря «отлично», упирал на «ч». Обычно он это делал, когда хотел свою оценку возвести в более высокую степень: сверхотлично, отлично в квадрате. Старик насупился. — Опять издеваешься? — И в голове не держал! Мы ж как раз по этому поводу пришли. По поводу молока и другого прочего. Нам помощь ваша нужна. — Помощь? — осторожно спросил старик, не веря директору и ожидая какого-нибудь подвоха. — Разве не подъемник пришли слушать? Звук ему замерять? — Да какой там еще звук! Этим директор чуть все не испортил, поскольку старик решил, что Виктор Егорович хочет его лишний раз уверить, будто шума подъемник не издает, и заладил угрожающе: — Как это какой звук? Как это какой звук?! — Да нет, — вмешалась Юлька. — Мы подъемник даже не собирались включать, честное слово! — Не собирались? — строго переспросил старик, он искал подтверждения у директора. — Законсервирован. — Виктор Егорович сложил крест-накрест руки и показал этот крест старику. — Конец машине. Старик задумался. — Чего ж мы тут полчаса молчали да прислушивались? К чему прислушивались-то? — Сами удивляемся, — сказал директор. — Вы все «тсс» да «тсс», слова не давали вставить. Старик мелко затрясся — смеялся. Юльке и директору тоже стало весело. — Сам я Федор и по батюшке Федорович, — представился наконец старик. — Это мы, дорогой товарищ, знаем из ответов на ваши жалобы. Нам копии присылали. — И мне! — Федор Федорович процитировал: — «Копия директору магазина номер шестнадцать Трофимову В. Е.». Теперь расшифруй-ка, что оно значит — В. Е.? — Виктор Егорович. — А меня Юлей зовут, — сказала Юлька. — Можно, я в магазин сбегаю? Одна минута! Принесу молока и сварю все-таки кашу. — Умеешь? — Умеет, — твердо уверил старика Виктор Егорович. — Такую кашу сварит — объедение. Пальчики оближешь, спасибо скажешь, век не забудешь! Директор, разумеется, не мог знать, какие каши варит Юлька и вообще умеет ли она их варить. Юлька убежала в магазин, а когда вернулась, обнаружила, что собеседники, очень довольные друг другом, ведут разговор о войне. Мелькали слова: «Первый Белорусский», «Жуков», «Зееловские высоты», «Одер», «Самолет-бомба». Причем говорил директор, а Федор Федорович слушал с предельным вниманием. «Кажется власть переменилась, — весело подумала Юлька. — Наша берет!» Манная каша вышла отменная, и Федор Федорович потребовал, чтобы гости разделили с ним трапезу. Ели с большим аппетитом. Когда Юлька, вымыв пустые тарелки, вернулась с кухни и все оказались в сборе, Федор Федорович спросил: — Дело-то у вас ко мне какое? И снова старик слушал, не перебивая. По тому, как подрагивали у него пальцы, когда он набивал трубку, по намеренной медлительности движений Юлька определила: волнуется. Она и сама волновалась, и радовалась, и даже немного гордилась, уловив, что хозяин квартиры не безразличен к их предложению, что она не ошиблась, участвуя в решении первого в ее жизни серьезного общественного дела. Свои объяснения Виктор Егорович закончил вопросом: — Согласны? — Дело нужное, — просто сказал старик. — Значит, по рукам! — Но пощады от меня не жди, — попугал директора старик. — Не будет тебе пощады! — Пощада, она кому требуется? Тем, кто сдаваться задумал, — бодро возразил директор. — А мы еще повоюем! Как, Юля? — Повоюем, — подтвердила Юлька. — Есть еще порох в пороховницах. Федор Федорович и директор дружно фыркнули. — Кандидатуру на председателя совета, думаете, кто предложил? — Виктор Егорович простер руку в Юлькину сторону. — Она предложила! И не надо, говорит, нам другого! Из-под седых лохматых бровей на Юльку посмотрели высвеченные временем, белесо-серые глаза. Глаза быстро влажнели. У Юльки защипало в носу. Она отвела свой взгляд и поспешно прошла в переднюю. Туда же направился Виктор Егорович. Попрощались несколько суховато. Когда директор и Юлька были уже на лестнице, старик снова открыл дверь и высунул голову. — Послушай, директор! Виктор Егорович и Юлька остановились. — Подъемник этот ваш… — Ну? — Запускай ты его, что ли… Не век же на себе мешки волочить. — Так ведь шум, — великодушно напомнил директор. — Мешает шум-то. — Куда от него денешься? Улица вон не меньше шумит. — И, закрывая уже дверь, старик произнес: — Запускай! Последнее слово прозвучало как непререкаемый военный приказ… Юлькин рассказ о старике Олег нашел удивительно интересным. Впрочем, что бы ни рассказывала Юлька, ему все было интересно, так же как ей, когда говорил Олег. Даже в самое обычное, будничное, о чем она никогда бы не стала говорить ни папе, ни Валерии — никому, Юльке хотелось посвятить Олега. Подобного желания она до сих пор не испытывала. Любые пустяки, любые мелочи вдруг приобретали — так ей казалось — какой-то мудрый смысл, были освещены откуда-то возникшей в ней заостренной проницательностью, почти таинственной способностью замечать в примелькавшемся нечто яркое и значительное. Стремление поделиться с Олегом всем, что она видит, слышит, читает, о чем думает, что пережила и что пережить еще только предстоит, обрело характер необходимой и постоянной потребности. Юлька испытывала смущенную радость, когда думала о том, что вот есть человек, от которого можно ничего не скрывать, который все поймет и оценит так же, как она, Юлька, ибо ее и его миры, еще месяц назад существовавшие обособленно и замкнуто, успели проникнуть друг в друга, совпасть и, беспредельно от того расширясь, создать новый мир — общий, единый, бесконечный, искрящийся, в котором легко и прекрасно быть, поскольку он добр и мудр, как ожившая, ставшая явью сказка. Юлька считает дни, оставшиеся до приезда Олега. Они тянутся бесконечно долго и вместе с тем быстро летят, их еще очень много — дней преддверия встречи, но они незаметно и стремительно тают; мера далекого и близкого странно нарушается, томительность ожидания обращается в радость, а радость возбуждает жгучее, непреодолимое нетерпение. В который уже раз она перечитывает его письма, по нескольку раз бегает на первый этаж к почтовому ящику взглянуть, не пришло ли что-нибудь от Олега. Но новое письмо оказывается там лишь после того, как она очень, очень захочет его получить. Что это — телепатия, телекинез? Но откуда ей знать, действуют ли здесь какие-то мощные, не изведанные наукой силы или что-то другое, тоже не подвластное никакой науке, но тем не менее реально существующее, то великое и невыразимо прекрасное, что Юлька пока еще боится назвать, как древние люди боялись всуе произнести имя своего божества. Ни Валерии, ни тем более Славке Колесову Юлька о существовании Олега довольно долго не говорила. Скорее всего, потому, что Олег и все, что с ним связывалось, представлялось ей чем-то неуловимо-неосязаемым, тонким и совершенно невыразимым словами привычного обихода. Однажды папа, вернувшись домой после симфонического концерта, вошел в Юлькину комнату и долго молчал. «Папк, ты чего?» Он не ответил. Потом, как бы очнувшись, сказал: «Знаешь, эти этюды Скрябина… Удивительно!.. Чувствуешь, а осознать не можешь…» Юлька хорошо запомнила фразу. Спустя некоторое время «эти этюды Скрябина» она услышала, правда, не в концертном зале, а по радио. Прослушав, осознала, что ничего не почувствовала. Наверное, чтобы вот так воспринимать музыку, нужен особый душевный настрой, внутренняя готовность откликнуться на нее и настроением своим и мыслями. Теперь, когда Юлька пыталась облечь в слова то, что чувствовала в связи с существованием на белом свете Олега, она тут же признавала, что ни выразить, ни даже толком осознать ничего не могла. «Ну, прямо как этюды Скрябина!» — думала Юлька. Хоть за последнее время юмора в ней поубавилось, окончательно она его все же не утратила. Как-то, когда Олег уже уехал в Крым, Юлька вечерком заскочила к Валерии. Там, по обыкновению, толокся Славка. — A-а, пропащая грамота! — встретил он ее. Ну конечно, сказать «пропавшая грамота» для Славки было бы слишком примитивно. Без всякого перехода Славка завел какую-то наукообразную галиматью об ускорении или замедлении течения времени в представлении того или иного индивидуума. — Любовь! — заключил Славка. — Ламур, лав, либе! Любовь — главная сила, которая ускоряет бег времени. — Славка, прекрати! Получишь в лоб! Юлька потянулась к нему через стол, чтобы разок стукнуть, но Славка скоренько шарахнулся в сторону. — У вас есть кого стучать по лбу, миледи! Только не разбейте очки. Просветленная оптика, Карл Цейс, жалко все-таки! — Правда, есть? — Валерия полыхнула, обдала Юльку ласковым зеленым светом своих глаз. — Юшка?! — Ты у меня спроси, у меня! — неистовствовал Славка в неудержимом желании поделиться сенсационными новостями. Юлька отметила про себя: конечно же, видел ее с Олегом, но Валерии ничего не сказал, не хотел за глаза, чтобы не выглядело сплетней. Славный он парень, их Славка! Зато теперь держись, расскажет с картинками. Она заранее испытывала смущение, которое, впрочем, не было тягостным или неприятным. — Кинотеатр «Москва», — приступил Славка, — последний сеанс, ряд восемнадцатый. Сидит наша Юлик, старуха, наша мисс — не прикоснись, а рядом… Кто бы вы думали?.. Рядом — высокий брюнет в ботинках того же цвета. И тут начинается ки-но-о-о-о… — Славка, без хамства, — предупредила Валерия. — А чего я такого сказал? Сказал — начинается кино, в том смысле, что приступили к показу фильма, но два человека в восемнадцатом ряду направили перпендикулярно экрану не глаза, а уши. Она — левое, он — правое. И так просидели весь сеанс! — Значит, повернувшись затылками друг к другу, — подытожила Юлька. — Как интересно! Славка ответил нараспев: