Giorgio Caproni. Лифт до рая. Когда механика становится искусством Над самым старым вокзалом Генуи возвышается некогда роскошный отель «Мирамаре». От него ведет вверх узкая, мощенная красным кирпичом улица — на генуэзском диалекте она называется крёза, — и по ней отважно взбирается в гору то ли маленький трамвай, то ли фуникулер. Но на самом деле это не трамвай и не фуникулер, а кремальера — маленькое чудо инженерной мысли XIX века. Между рельсами проложена металлическая рейка с зубцами, а по рейке движется шестерня, закрепленная под брюшком этого небольшого транспортного средства. Этот вид механической передачи и называется кремальера, или зубчатая железная дорога. С такими железными дорогами знакомы те, кто живет не на равнине, а выстраивает свою жизнь под крутым углом. На протяжении многих веков по склонам Альп и Пиренеев таскали грузы только ослики, но постепенно искусство механики, неотделимое в итальянской традиции от искусства вообще (вспомним Леонардо да Винчи), стало предлагать решения одно другого интереснее. И элегантные дамы в отеле «Мирамаре» обсуждали устройство реечной механической передачи между последними новостями двора и верчением столов, в то время как маленький трудолюбивый поезд крутил, крутил свою шестерню, карабкаясь на высокую гору. Времена меняются. И если полтора века назад новости механики были вполне естественной темой для светского разговора, то сегодня мы одинаково не готовы обсуждать способ устройства ни аппарата Белла, ни айфона Стива Джобса. И мы не знаем, что фуникулер, как бы ни был он похож на только что описанную кремальеру, на самом деле принадлежит к другому типу транспорта и пользуется другим видом механической передачи. Fune по-итальянски значит «канат» (но если угодно, то можно и по-латыни — funiculus). Фуникулер очень дешев или, в более точных терминах, он очень эффективно использует энергию. Но у него имеется один недостаток: натянутый канат не может описывать дугу и закладывать вираж. Вот почему только кремальеры с их зубчатой передачей вписываются в неровный ритм поворотов генуэзской крёзы. Но практичные генуэзцы не могли остановиться на достигнутом и придумали еще один вид городского транспорта — лифт. Сев в него, можно сэкономить путь в пять или шесть остановок на автобусе, ползущем серпантином улиц. Лифтов в Генуе несколько, они, как правило, поместительные, со скамейками и зеркалами. …И здесь кончается физика — и начинается метафизика, а механика вновь становится искусством. Остроумные инженерные решения облекаются в изящную форму генуэзского лифта в Кастеллетто, в котором тускло блестит позолота и в глубине матовых зеркал еще можно разглядеть элегантных дам из отеля «Мирамаре», совершающих свое первое путешествие на лифте — ради науки и ради приключений. Лифт возносит всех желающих к бельведеру, откуда полностью виден город с башнями и куполами, и как здесь не вспомнить итальянского поэта Джорджо Капрони, который посвятил генуэзскому лифту в Кастеллетто отдельное стихотворение, вошедшее во все антологии итальянской поэзии XX века: Перед дорогой в рай я бы хотел убедиться, что колокол слышу — не дождь, бьющий по черепице. Когда я надумаю край земной променять на рай, лифтом до Кастеллетто отправлюсь, и сделаю это ночью — ну, недосплю, ничего, потерплю. Отправлюсь, оставив (может, без хлеба) двоих сирот, как только рай позовет. И высоко на просторе черным свеченьем море ресницы овеет, и… может (может) на бельведере, где чуточку холодней, кто знает, среди парней шустрых, среди красавиц, пахнущих пудрой, цветущих, счастья заветного ждущих, высветит, точно встарь, маму ночной фонарь.[34] Прекрасный лифт в стиле либерти (так называют модерн в Италии) закрывается ровно в полночь — может быть, чтобы все золушки помнили, в каком именно часу надо убегать от своих принцев (Кастеллетто — традиционно буржуазный квартал по сравнению с демократическим и космополитичным Старым городом), а может быть, этот волшебный лифт закрывается ночью именно затем, чтобы никто на нем не смог уехать в рай. По крайней мере, раньше времени. Чудеса и Рождество. Благотворительные концерты в неконфециональных залах Благослови, Господь, студентов! Они не только могут научить нас жить легче и относиться ко всему проще, но и открывают иногда нам совершенно новые страницы жизни… Тут надо признаться, что я думала совсем не так, когда, оставив детей дома, направлялась в полной темноте куда-то в странный и весьма удаленный от Старого города квартал. Мне предстояло выехать из центра, пересечь промышленную зону, подняться на одну из высоких гор, что окружают город и теснят его к морю, и только там, на горе, найти церковь, в которой должен был состояться концерт. На этот концерт (с участием одного моего студента) я напросилась сама — и теперь ехала туда, только потому что неудобно было отказаться… Ораторий Короната (в честь коронованной Мадонны — по-итальянски «Мадонна Короната»), оказавшийся мрачной коробкой из нетесаного камня, выреза́л черный прямоугольник в звездном небе, а под ногами рассыпались огни Генуи и светились далекие корабли на рейде. Вокруг было черно и мрачно. И ни души. С трудом отыскав в темноте вход, я ступила внутрь и поняла, как я ошибалась: это была вовсе не коробка, а шкатулка — ярко освещенная, с изумительной барочной росписью — золото на голубом, — и густо населенная вполне «концертной» публикой. Я тихо села с краю, и успела подумать, что если концерт будет скучным, то можно будет воспринимать это как поход в музей: фрески от более пристального рассматривания только выигрывали. Концерт начался очень мило и по-домашнему: у церковного служки зазвенел будильник, а у одной из благообразных старушек в первых рядах — телефон. Будильник быстро нашли и дезактивировали, а вот нейтрализовать телефон оказалось нелегко: тот работал в бесшумном режиме, но рядом с микрофоном давал фон. Перетряхнув три сумочки трех старушек и отчаявшись его найти, в итоге просто выключили микрофон, в котором, по правде сказать, и нужды никакой не было — акустика в оратории отличная. С первых тактов «Паваны» Габриэля Форе стало понятно, что искрящаяся изнутри золотом и лазурью Короната — не единственный сюрприз сегодняшнего вечера, а после нескольких минут прослушивания и сам термин «сюрприз» стал тесен. Такая музыка в этом странном месте, темной и ветреной ночью, и в таком исполнении, которого не всегда удостаиваются лучшие концертные залы мира, была не меньшим откровением. Термин тем более уместен, что группа энтузиастов, объединившихся вокруг дирижера с мировым именем Марко Замбелли (только вернувшегося из Москвы, где он дирижировал концертным исполнением «Анны Болейн» в зале Чайковского), называет свои выступления «концертами духовной музыки», и исполняет те самые произведения, что когда-то были написаны для церкви и — увы! — практически исчезли из повседневной жизни итальянских католических храмов. Благородная инициатива «концертов духовной музыки братства Гонфалоне» — абсолютно некоммерческий проект (услышав это, я вспомнила театральную реальность России «нулевых» годов), музыканты братства Гонфалоне не получают денег за концерты, а зрители не покупают билеты. Но это и не благотворительность в чистом виде, хотя в самой концепции этих выступлений и заложено желание привлечь внимание общественности к уникальным архитектурным памятникам, находящимся не в самом лучшем состоянии. Но трудные времена переживают не только церкви и архитектурные памятники. Музыкальная ситуация в Генуе, подарившей миру Никколо Паганини, чьим именем названа консерватория и один из самых престижных музыкальных конкурсов, проходящий в Генуе ежегодно, «в целом может быть названа трагической, — говорит дирижер Марко Замбелли, — поэтому мы решили, что можем сделать что-то сами: предложить хорошую музыку, в качественном исполнении, в экстраординарном архитектурном и акустическом контексте. Кроме того, нам хотелось, чтобы музыка отвечала вкусам требовательных знатоков и не отпугивала неофитов, особенно молодых слушателей, чье возвращение в концертные залы я считаю нашим лучшим достижением. Без них у музыки нет будущего — ни в Генуе, ни за ее пределами». Генуя, бо́льшую часть своей истории существовавшая как буржуазная республика, никогда не занималась взращиванием у себя талантов, как это делал во Флоренции Лоренцо Великолепный. Поэтому таланты, начиная с Христофора Колумба, находили свое призвание и воплощение в других местах, — но, если длина жизни им это позволяла, возвращались во всём блеске своей славы, чтобы сделать что-то для родного города. Ренцо Пьяно возрождал городскую архитектуру, Фабрицио де Андре — генуэзский диалект. В преддверии Рождества братство Гонфалоне исполняло новую программу — «Мессию» Генделя. Однажды заявив, что музыка братства будет звучать для всех, они не отказываются и от выступления для узко элитарного клуба генуэзских промышленников высшего эшелона. Парадная зала дворца XVI века, обычно закрытого для публики, в сочетании с Генделем открывала какие-то новые смыслы, а члены клуба, натренированные на долгих собраниях советов директоров, показали себя безупречными слушателями. — Прихожане церкви Короната, для которых мы играли наш первый концерт, — смеясь, рассказывал дирижер после концерта, — могли свободно встать посреди очередного музыкального отрывка и перейти на другое место, со страшным грохотом и скрипом таща за собой стул. Сейчас они, конечно, уже так не делают. Следующее выступление будет дано в монастыре Святого Августина («Внимание, помещение не отапливается!» — написано в программке). А завершится весь цикл рождественским концертом в самый Сочельник, в ночь… И теперь уже я, конечно, с огромным удовольствием думаю о том, как даже самой темной ночью я возьму с собой детей и буду переезжать через страшноватую индустриальную зону, взбираться по узкому серпантину вверх, минуя тоскливые дома-коробки со слепыми окнами, и череду длинных заборов, и темные провалы пустоты то справа, то слева, — чтобы оказаться на самой высокой горе, где, задирая головы, мы будем искать глазами первую звезду. И прежде чем войти и сесть с краю на деревянной лавке, я обязательно подумаю в очередной раз: благослови, Господи, студентов! Ведь даже чудеса на Рождество не случаются без них. Грязные ангелы. О наводнении и его последствиях На узких улицах средневековой Генуи почти нет машин — не то чтобы как в Венеции (где их вовсе не встретишь), но их очень мало, а весь основной траффик давно вынесен за пределы исторического центра. Зато между высоких каменных башен удивительным образом протискиваются, поводя большими желтыми боками, автобусы, представляя собой некое экзотическое явление вроде верблюда. Недавно на автобусах вместо обычной рекламы появились изображения перепачканных с ног до головы юношей и девушек и надпись: «Grazie, ragazzi!»[35]. История этих странных надписей настолько интересна, что заслуживает отдельного рассказа. Там, где Старый город заканчивается и начинаются небоскребы вперемешку с виллами, бывшими когда-то загородными резиденциями богатых генуэзских купцов, протекает река Бизаньо. В обычном своем состоянии она даже не заслуживает называться рекой — так, течет слабенький ручеек посреди неоправданно широкого русла. В русле, окаймленном каменным парапетом и пересекаемом мостами, вольготно растут ивы и гнездятся утки. Но за спиной у Генуи толпятся высокие горы. И с них низвергаются неуправляемые потоки, когда сильные осенние дожди льют подряд несколько недель. А русло Бизаньо — основной и главный путь, по которому в море стекает вода со всех этих гор, с огромной территории водосбора. Но всё было бы слишком просто, если бы воде давали спокойно стекать. Во время бума железных дорог прямо на пути реки Бизаньо к морю построили железнодорожную ветку, а всю дельту реки спрятали под землю. Именно в этих кварталах и случаются (регулярно!) наводнения. Река подхватывает и несет всё, что есть в русле, — ивы, камыши, уток и мусор, сама себе закупоривает входы в подземное русло и разливается.