— Ну вот по частям и отдавать буду! Иди отсюда! Чеснык потоптался возле меня и вздохнул: — Ты какой-то бешеный… Альку побил за что-то… Я схватил его за гимнастерку и притянул к себе: — Если ты хоть кому-нибудь скажешь, что ты это видел… Понял? Чеснык не сопротивлялся и не возмущался. Под его запавшими глазами залегли синие тени, нос обострился, и весь он был такой несчастный, такой загнанный, что мне даже бить его не захотелось. Я просто оттолкнул Чесныка и уже почему-то без злости сказал: — Иди, но смотри!.. Он горько усмехнулся: — Что ж… промолчу. Я все время молчу… — Голос его дрогнул, и на глазах навернулись слезы. — А если бы кто-нибудь знал мое положение… Он махнул рукой и пошел к классу. Ноги у него странно подгибались и узкие плечи были опущены. «Наверное, отец выпорол», — подумал я, и мне еще больше стало жалко себя, Алю, Чесныка. Но я опять сдержался и пошел в класс. Луна уже не плакала. Она сидела на своей парте, рядом с Чесныком, и не смотрела на меня. Моя соседка, Надька Сердюкова, ехидно прошипела: — Альку кто-то побил, а ты и заступиться не можешь… — А хочешь, и тебя побью? — предложил я, и Надька испуганно отодвинулась на самый краешек парты. На последнем уроке я сидел как на иголках — хотелось поскорее выйти из школы, догнать Алю в переулке и все по-честному рассказать ей. Мне же не хочется ссориться с ней! Никак не хочется! Все-таки она лучше всех девчонок из нашего класса. Однако бежать в переулок не пришлось. В класс пришел высокий рыжеватый старшеклассник и сказал, что его зовут Аркадием и что комитет комсомола назначил его пионервожатым. Поэтому сразу после уроков начался пионерский сбор. Аркадий сообщил, что он любит коньки и вообще всякий спорт. Тогда мы предложили организовать хоккейную команду. Девчонки, правда, говорили, что лучше заняться фигурным катанием — это красиво, но мы все равно их перекричали и решили организовать команду. Потом надумали сходить на экскурсию на металлургический завод. — Это, понимаете, ребята, очень важно, — сказал Аркадий. — Проходит настоящая политехнизация школ, а наша пионерская организация как-то в стороне от этого дела. Вот мы и начнем. И мы решили, что начнем. Потом просто разговаривали, и Аркадий рассказал, как они работали в колхозе. Оказывается, они убирали картошку. Им и норму давали, и соревнование они организовывали, и даже зарабатывали понемногу. Это, честное слово, просто интересно. Вожатый сказал, что и мы, когда будем в восьмом классе, тоже поедем на картошку или еще куда-нибудь. — Там, ребята, здорово! — восхищался Аркадий. — Никто над тобой не стоит, не командует. Живем прямо по хатам, у колхозников. Поработаем — танцы организуем, песни. А красота какая! Воздух! Я на будущий год ружье с собой возьму и поохочусь: дичи там уйма! Сбор уже кончился, а мы все еще торчали возле Аркадия, который рассказывал о своем колхозном житье. Так я и не заметил, как ушла Аля… Глава 20. Мы покатились вниз Несколько дней Луна гордо проходила мимо меня и не замечала, как я нарочно, назло, чтобы только она увидела, баловался и кричал. Она просто не смотрела на меня. Даже Юра Грабин заметил это и спросил: — Что случилось? — Не твое дело! — обрезал было я, но у Юры так смешно, обиженно и удивленно надулись губы, что я сейчас же поправился: — Ну, сам посуди, откуда я знаю! То придиралась, придиралась, а тут вдруг молчит. — Да… — сочувственно покачал головой Юрка. — Дела, оказывается, серьезные. Но почему они серьезные, не сказал. И я тоже не успел спросить, потому что нужно было идти в слесарную мастерскую. Но вместо работы Петр Семенович потребовал записывать в тетради не только сведения об инструменте и сверлильном станке, но и металловедение. А рассказывал он о железе и стали. Мы начали сердиться — не успеваем записывать, а он весело ответил: — Как выяснилось, многие из вас мечтают стать студентами. Вот и приучайтесь к записыванию лекций. А чего не поняли — вот список литературы. Возьмите в библиотеке книги и учите. Мне же времени отпустили очень мало, и потому приходится торопиться. Говорил он весело, но, видно, сердился: не забыл разговора на прошлых уроках. Да и мы его тоже не забыли. В разгар записи Юра вдруг спросил: — Петр Семенович, а кем лучше быть — слесарем или кузнецом? Инструктор отложил свои конспекты и обиженно сказал: — Понятно… Видно, Иван Харитонович провел с вами работку. Ну что ж. Я вам отвечу. Кузнец — очень почетная и интересная профессия. Но я хочу задать вам один вопрос: о тульском Левше вы слыхали? Большинство, конечно, слыхало — и по радио и просто читало. — Так вот и скажите мне, кто же был этот Левша — кузнец или слесарь? Вначале стало даже смешно. Ведь ясно же сказано: Левша подковал заморскую блоху. Значит, он и его товарищ были ко́вали, то есть кузнецы. — А вот и нет! — уже опять весело возразил инструктор. — Вспомните, что мастера заперлись в избе и даже ставни закрыли, чтобы никто их не видел. В избе! А не в кузне. Значит, горна у них не было. Станков у них тоже никаких не было. А подковы они все-таки точили. А Левша даже винты выточил и на них написал свое имя. Значит, все мастера были слесарями, потому что слесарь все может сделать. Вот ведь какое дело, ребята! И еще я хочу вам сказать: слесарная работа, конечно, невидная. Но там, где есть любая машина, хотя бы даже примус, — без слесаря не обойтись. Никак!.. А пока — за работу! Он спрятал свои конспекты, облегченно вздохнул и роздал нам инструментальные марки. По этим маркам — алюминиевым кружочкам с номером посредине — мы получили инструменты: напильники, молотки, зубила, и работа закипела. Когда кончили опиловку железных кусочков, Петр Семенович научил нас размечать эти заготовки, и я одним из первых сдал напильники и получил патрон, сверло и ручные тисочки. В тисочки я зажал пластинку, в патрон — сверло и пошел к сверлильному станку. Петр Семенович вроде и не смотрел на меня и все-таки спросил: — Ты что, умеешь сверлить? Мне казалось это очень простым делом, и я твердо ответил: — Немного… — Ну что ж, поучимся. Инструктор собрал ребят и предложил посмотреть, как я буду действовать. Мне сразу стало не по себе, но я все-таки вспомнил все, что он рассказывал о сверлильном станке, разыскал шпиндель, вставил в него патрон со сверлом и ручкой, попробовал, как поднимается и опускается этот самый шпиндель. Все было в порядке. Тогда я включил станок и осторожно опустил сверло на пластинку. Только нажал на рукоятку, а сверло и поползло по пластинке, оставляя за собой блестящую волнистую линию. Я и так и сяк — ничего не выходит: сверло ни за что не хочет вгрызаться в металл. Но никто из ребят даже не улыбнулся — все понимали, что такая история может случиться с каждым. — Это получается потому, — сказал Петр Семенович, — что Громов забыл проделать одну операцию — кернение. Он взял пластинку, вынул из кармана инструмент, похожий на толстый гвоздь, поставил его как раз посредине начерченного чертилкой отверстия и ударил по инструменту молотком. На металле осталась маленькая, как точка, впадинка. — Вот теперь сверли. Я опустил сверло как раз на точку и нажал на ручку. Сразу взвился дымок, запахло, как в кузне, жженым железом, и из сверла полезла стружка. Это было очень приятно, и я жал все сильнее и сильнее… Петр Семенович не мешал. Вдруг — крак! Тиски вырвались из рук, а сверло переломилось. — А знаете, почему так случилось? — спросил неумолимый Петр Семенович. — Потому что Громов не знал, что сверлить нужно на дощечке и нажимать на сверло постепенно. Кроме того, он забыл охлаждать инструмент водой. Мне было стыдно, я очень жалел о сломанном сверле и думал, что на этот раз ребята будут обязательно смеяться надо мной. Но все молчали. Один Петр Семенович был по-прежнему весел: — Не было бы счастья, так несчастье помогло! Пойдемте к точилу. Я покажу, как затачивать сверла. Он включил рубильник, и круглый ноздреватый камень завертелся и завыл. Петр Семенович прижал к его боку сверло, и нам на ноги брызнул целый сноп искр. Вспомнив кузницу, мы шарахнулись по сторонам. Инструктор рассмеялся: — В кузне обожглись на молоке, а здесь на воду дуете! Смотрите. Он подставил под огненный сноп свою большую темную руку. Искры беспомощно гасли в ней. Аля тоже протянула было свою руку, но Петр Семенович предупредил: — Бросьте, ребята! Это не игрушка. — Он кончил точить и, передавая мне патрон со сверлом, сказал: — А за то, что Громов один из первых кончил задание и не побоялся новой машины, ставлю ему первую отметку. Он выписал в воздухе огромную пятерку и поставил возле нее точку. Я смутился и, наверное, покраснел. Вообще такая дурацкая, девчачья привычка: как чуть что — так и краснею. Только я опять встал к сверлильному станку, как ко мне подошла Аля и тихонько — рядом стояли ребята — шепнула: — Это ты тоже считаешь по-товарищески? — А что? — страшно удивился я и бросил работу: нужно было разобраться, чего она хочет. Луна потупилась: — У меня ничего не получается, а ты даже не подойдешь. И сейчас же повернулась и ушла. Я до того растерялся, что совсем забыл о станке. Но ребята подняли крик: — Освобождай станок!