Под утро все обитатели дома были разбужены конским топотом, от которого дрожала земля. В первую минуту всеми овладел невольный страх: впечатления недавнего погрома были еще слишком свежи в памяти у всех. Но вскоре оказалось, что это был многочисленный отряд конных индейцев, вставших на защиту Перу и действующих заодно с добровольцами-перуанцами. Все вышли на террасу приветствовать эту шумную пеструю толпу. Они неслись, как вихрь, на своих маленьких конях, в ярком уборе из разноцветных перьев, без малейших признаков одежды, с большими луками и колчанами за спиной, с длинными копьями наперевес. С пронзительным воинственным криком подскакала тысяча нагих воинов к дому сеньора Эрнесто. — Да здравствует Перу! Долой испанцев! — крикнул один из них, мчавшийся впереди остальных. Ему ответили тем же. — Есть с вами и белые добровольцы? — Да, их немного и все пешие, потому мы и выехали вперед, а они следуют за нами. Но где же испанцы, мы рассчитывали застать их здесь, наш разведчик подал нам сигнал именно отсюда! Сеньор Эрнесто рассказал обо всем происшедшем и сказал, что испанцы обобрали его подчистую и что в данный момент он не только не может угостить, чем-нибудь своих избавителей, но даже сам со своими гостями нуждается в продовольствии. В ответ на это индейцы указали на свои туго набитые сумки и вынули сушеные овощи, маис и вяленое мясо. — Мы рады поделиться, потому что у нас большие запасы всего и целые стада волов и овец! — Теперь скажите мне, вы собираетесь идти на Концито? — Да, конечно, мы хотим выгнать их из Концито и не позже, как завтра. А вот и наши добровольцы! Действительно, на дороге показалась пестрая толпа, состоявшая из людей всех наций, начиная от коренных перуанцев и кончая неграми южной Африки, во всевозможных костюмах и головных уборах. Им предшествовал хор музыкантов, составленный из усердных любителей, весело игравший патриотические песни, в которых верные и фальшивые ноты дружно сливались в общем мотиве. Замыкали шествие вьючные мулы, нагруженные самыми разнообразными вьюками. — Да здравствует Перу! — весело крикнули добровольцы. Громкое «ура!» раздалось им в ответ с веранды дома сеньора Эрнесто. Минуту спустя наши друзья радостно приветствовали своих белых спутников, Альфео и Карлоса, и всех остальных, с которыми они расстались в горах у охотников за шиншиллами. С обеих сторон приветствия были самые горячие, самые искренние. Решено было провести здесь одни сутки, чтобы, отдохнув, двинуться на Концито. Войска эти не получали никакого вознаграждения от правительства и существовали сами по себе, ведя беспрерывную войну гверильясов с испанцами, отбивая у них добычу, где только можно, и существуя чем попало и как попало, встречая всюду радушный прием и действуя отдельно от регулярных войск. — Мы все отправимся вместе с вами, — сказал сеньор Эрнесто, отыскивая глазами Рамиро, — здесь нам нельзя оставаться, потому что усадьба моя представляет теперь собою груду развалин! — Бенно, — шепнул Рамиро, — Бенно, завтра мы отправимся в Концито! О, неужели это не сон? — Дай Бог, чтобы все исполнилось по вашему желанию, сеньор! Между тем Тренте и Люнц разыскали где-то среди развалин непочатую бочку вина и выкатили ее для угощения желанных гостей. Те поделились своими съестными припасами, зарезали быка и несколько баранов, разложили веселые костры, и незатейливый пир начался. Индейцы поочередно несли сторожевую службу, образовав вокруг своего лагеря сплошную частую цепь, сквозь которую не могла прокрасться незамеченной ни одна кошка. Бенно уложили в постель, так как он все еще был слаб и в лихорадочном состоянии. Хозяин дома также удалился в свою комнату, которая, по счастью, сравнительно уцелела и даже могла запираться на ключ. Здесь, оставшись один, он снял с себя широкий кожаный пояс, который носил под одеждой, и достал из этого пояса довольно объемистый, туго набитый бумажник. Из него посыпались на стол различные документы, старые пожелтевшие бумаги, письма и записки. В числе этих бумаг находился также рисунок, сделанный карандашом и изображавший старинный высокий дом с остроконечной крышей и тяжелой резной дубовой дверью, над которой виднелась надпись: «In Deo spes mea». Никакой подписи, ничего не было на этом рисунке, а между тем рисунок производил потрясающее впечатление на сеньора Эрнесто. У дверей этого дома изображен был ангел, державший в поднятой руке огненный меч и указывающий рукой вдаль, тогда как подавленный сознанием своей вины человек, закрывая лицо руками, по-видимому, готов был беспрекословно, хотя и с болью в душе, повиноваться этому приказанию. Кроме этого рисунка на столе лежало еще много разных бумаг и документов и среди них акт крещения Теодора Эрнеста Цургейдена, выданный более полустолетия тому назад в городе Гамбурге. При виде этой бумаги сердце сеньора Эрнесто болезненно сжалось. «Теодор Эрнест Цургейден» — это было его имя! О, если бы он мог произнести его вслух, если бы он мог услышать из уст Бенно это отрадное слово «Отец», как бы непомерно счастлив был он! Но нет! Тот ангел у порога дома навсегда изгонял его из рая. Неужели Бенно должен был узнать о тяжкой вине своего отца? Упасть так низко в глазах единственного горячо любимого сына, лишиться не только его любви, но, быть может, и его уважения! О, нет, нет!.. И он покорно опустил голову на грудь и долго, долго сидел молча в скорбном раздумье. Казалось, все старые раны его души снова раскрылись и болели, и все давно, давно прошедшее воскресло с новой силой. Наконец утомленный и обессиленный, бросился он на постель в тщетной надежде заснуть и набраться новых сил и бодрости духа, чтобы продолжать свой тяжелый жизненный путь. А там, внизу, у костра раздавались веселые шутки и песни добровольцев, слышалась дружеская беседа на различных наречиях; пожимали друг другу руки и сидели, обнявшись, люди самых различных племен и народностей, сливаясь в одну дружную семью, движимую одним общим желанием, стремящуюся к одной и той же цели — изгнанию испанцев из Перу. * * * Вечером этого дня должны были состояться похороны всех погибших в схватке, а также и двух бедных товарищей и спутников, Михаила и Филиппа, которого нашли с кинжалом в груди. Для всех испанцев вырыта была одна общая братская могила, для Михаила же и Филиппа были приготовлены руками их товарищей две отдельные могилы. Могилу юноши осыпали цветами, все помнили его и сожалели о нем. Рамиро стоял, как убитый, над этой могилой, и когда она наконец сровнялась с землей, упал на колени и долго и громко рыдал. — Что, сеньор, этот юноша приходился вам сыном? — спросил его кто-то. — Нет, — ответил Рамиро, — но его мать, умирая, поручила его мне. У него не было ни крова, ни куска хлеба, ни гроша денег, ни друзей, ни родных. Бедная женщина благодарила Бога, когда я предложил ей взять его к себе и сделать из него настоящего человека. Мальчик имел способности… — Но у него не было разума. Скажите, как это случилось, ведь он еще не заговаривался тогда, когда вы взяли его к себе? — Нет, тогда он еще не заговаривался! — беззвучно отозвался Рамиро. Собеседник его не стал дальше расспрашивать, поняв, вероятно, что сеньору Рамиро нелегко поддерживать этот разговор. Бенно с повязкой на голове и все еще чувствуя себя слабым, стоял подле Рамиро; ему тяжело было смотреть на него, так жалок, так убит был этот всегда такой бодрый и мужественный человек. — Смотрите вперед, сеньор, пусть Михаил почил последним сном, он теперь счастлив и спокоен, его ничто не мучает и не тревожит, он закончил жалкое существование и слава Богу! — Да… Бенно! Когда-нибудь после я расскажу вам все! Между тем в другом конце сада Педро вырыл еще могилу для убитой пумы, и Плутон долго в недоумении стоял над мертвым товарищем, осторожно дотрагиваясь до него лапой, как бы заигрывая с ним, но, когда пуму опустили в яму и стали зарывать, бедняга громко взвыл и стал царапать землю когтями, как бы желая вырыть друга из могилы. Сеньор Эрнесто молча стоял поодаль и с удрученным видом смотрел на эти похороны. Но вот его внимание было отвлечено двумя индейцами, которые привели к нему одного из его пеонов. Джиакомо явился доложить своему господину, что они успели угнать в горы стада и табуны, и, таким образом, укрыть их от испанцев. Когда же пеон стал прощаться, говоря, что ему надо вернуться скорее к стадам, то сеньор Эрнесто приказал ему быть наготове по первому его приказанию гнать в Концито приблизительно две трети всего стада. — Это для того, чтобы раздать их голодающим и бедному населению города, — сказал пеон, — я уж это знаю. Когда город сгорел, вы выстроили за свой счет дома всем беднякам, пострадавшим при пожаре. Когда там свирепствовала лихорадка, вы построили несколько госпиталей и выписали докторов из Лимы, а теперь уж, конечно, хотите накормить голодающих — это ясно. Всякий, кто только знает доброго отца Эрнесто, знает, что он всякому прибежище в беде и нужде! — Довольно, довольно, Джиакомо, — сказал владелец поместья, — не стоит говорить об этом! Пеон простился и ушел. Затем прибыли один за другим несколько шпионов и разведчиков, которые известили добровольцев о том, что неприятель бежит к границе Боливии, что почти вся страна свободна, только Концито и еще другой небольшой городок заняты неприятелем. Один из них сообщил, что в Концито находится всего несколько орудий и не более тысячи человек солдат. Взять теперь город силой или принудить к сдаче весьма легко угрозой голода, там и сейчас мрут с голоду, как мухи, не только беднота, но и богачи. — Вы рассчитываете прибегнуть к этому последнему средству? — спросил Рамиро добровольцев, побледнев при этом еще больше. — Нет, в течение этих суток или еще раньше мы возьмем город силой оружия! — ответили все хором, — ведь мы не изверги, чтобы заставить голодать своих же! — Ну, вот и путь к познанию и наукам откроется для вас, мой милый Бенно! — сказал доктор, дружески пожимая руку юноши. Сеньор Эрнесто поспешил отвернуться, он был до того бледен, что на него страшно было смотреть. — Вы хотите покинуть Перу с первым пароходом? — спросил доктора владелец поместья. — Да, и Бенно отправится с нами. По прибытии в Гамбург я лично побываю у господина сенатора и напомню ему, что существует еще опекунский совет, к которому я вынужден буду обратиться по делу Бенно в случае, если господин Цургейден не откажется от своих жестоких приемов и не согласится предоставить Бенно свободу поступить в любой из германских университетов. Как известно, люди такой закалки всегда ужасно боятся общественного мнения, этим я и хочу воспользоваться в интересах Бенно! Сеньор Эрнесто ничего не сказал и вообще в течение всего этого вечера говорил очень мало. Около десяти часов вечера явился из Концито разведчик индейцев и сообщил, что, вероятно, испанцы узнали о поражении и отступлении своих товарищей, а также еще о том, что корпус добровольцев идет к Концито, потому что они повсюду выставляют усиленные караулы и сторожевую цепь, а горожане целыми толпами покидают город и двигаются по направлению к поместью. В Концито даже за большие деньги нельзя получить ни подводы, ни телеги, ни лошадей, ни мулов. Солдаты врываются во все дома, все обыскивают в надежде найти съестные припасы и где находят, хотя бы и в самом малом количестве, тут же отбирают, а их владельца за утайку подвергают страшным пыткам и даже лишают жизни. Мало того, испанцы решили не только отобрать у жителей все съестное до последней крошки, но еще расставили солдат с ружьями у каждого колодца и вдоль берега реки, чтобы всякого, кто придет за водой, убивать на месте и таким образом лишить несчастных людей не только пищи, но и воды. Так поступали не только с мужчинами, но и с беззащитными женщинами и детьми. — Друзья! Надо сейчас же идти на выручку несчастным, ведь каждый час, который мы проведем здесь, будет стоить невероятных мучений и даже жизни жителям Концито! — сказал предводитель добровольцев. В один миг все были на ногах и готовы хоть сейчас выступить в поход, забыв о вчерашнем утомительном переходе, о недавней усталости и желании отдохнуть. — Эти изверги разрешают, по крайней мере, жителям беспрепятственно покидать город? — Не всем, беднота может идти куда угодно, ее даже гонят штыками из города, но людей состоятельных не выпускают, и те должны сидеть в своих разграбленных домах без пищи и питья. — Скорей! Скорей туда! — послышались голоса. — Бенно, — сказал хозяин дома, подходя к юноше, — в состоянии ли вы совершить этот переход с остальными? Не утомит ли вас этот ночной поход? — Ведь в такую темную ночь лесом мы, вероятно, будем двигаться медленно, — сказал Бенно, — и я думаю, что смогу следовать за остальными. — О, об этом не может быть и речи, для вас найдется спокойный мул, вам не придется идти пешком! Тем временем индейцы уже седлали своих коней, повсюду зажигались факелы и фонари, и менее чем полчаса спустя многочисленный отряд индейцев и добровольцев, а вместе с ними и все наши друзья, покинули разоренную гасиенду, в которой теперь не осталось никого, кроме старого Педро и его жены, которые должны были на следующее утро отправиться в горы к индейцам-охотникам и остаться там под их защитой. На небе не было ни луны, ни звезд, все было затянуто тучами, и с минуты на минуту приходилось ждать дождя. Бодрым шагом, с песнями шли добровольцы на помощь своим измученным братьям. Путь лежал лесом. Время от времени что-то шелестело в кустах, и зоркие индейцы каждый раз успевали схватить за шиворот какого-нибудь бродягу, готового при встрече с безоружным или слабым без долгих разговоров заколоть или прирезать всякого, если только была возможность поживиться хоть чем-нибудь. И все эти бродяги, беглые солдаты с той и другой стороны, отпущенные из тюрем и острогов — словом, всякие подонки и отбросы общества, попадая в руки индейцев, принимались тотчас же уверять, что все они стоят за Перу, все они перуанцы. — Так что же вы не сражаетесь в наших рядах за родину? Таким дюжим парням всегда найдется дело. Те что-то бормотали в ответ и старались улизнуть в кусты.