Было уже около половины шестого вечера; солнце начинало заходить в большое почти черное облако. Легкий ветерок, дувший в течение дня, теперь разом стих, и только моментальными порывами проносился сильный ветер, предвестник бури и грозы. — Эх, мисс, посмотрите-ка туда! Ну, кто бы мог подумать, что такой день, как сегодня, окончится грозой… Не без того! Такой будет ливень, что травинки сухой не останется… Вам и прикрыться-то нечем… Вот беда! Правда, я захватил с собой пару мешков! Не совсем это, конечно, приличные покрывала для такой нарядной молодой мисс, но в дождь все же лучше, чем ничего! И при этом он старательно настегивал кобылу, которая не щадила своих сил. Толстяку, видимо, хотелось довезти хорошенькую мисс еще до грозы, сама же Джесси мало интересовалась состоянием погоды; ее теперь занимало разъяснение новой загадки. Сначала она не обратила внимания на то, что ей говорил начальник станции, а теперь припомнились его слова, и она соображала, что если Джеральд уехал сегодня утром в Лондон, то отражение его в зеркале объясняется само собой. Значит, он действительно был в отеле и видел ее. Но, в таком случае, зачем же он прислал ей телеграмму из Витчерча, зачем звал ее сюда, зачем скрылся от нее и не разузнал ничего о ней в конторе гостиницы? Что значили в его телеграмме слова: «не в состоянии приехать к вам», когда начальник станции сам видел его в поезде, отправляющемся в Лондон? Она совершенно не могла разобраться во всем этом и начала уже спрашивать себя, разумно ли она поступила, отправившись на зов. Теперь ее начинала мучить мысль, не станет ли этот необдуманный шаг ее последним «прости» по отношению к Мюрри, не увидит ли он в нем ее безмолвного ответа и решения, ее окончательного выбора. В этих мыслях она совершенно забыла и про словоохотливого возницу, и про надвигавшуюся грозу, пока, наконец, Холли-Лодж не очутился перед ними, и краснощекий толстяк не привлек ее внимания громким, торжествующим восклицанием: — Молодец, старуха! Постаралась!.. Видите, мисс, мы еще доедем до грозы! Я вас доставлю сухой, что былинку, и вы будете сидеть за чаем, когда грянет дождь, да-с!.. Обо мне не извольте беспокоиться, меня не скоро промочит. А домой я еще поспею к горячему ужину, да если бы и промок, так скоро обсушусь. Право, не могу вам сказать, мисс, какое удовольствие мне было везти вас! Уж если вы когда в другой раз сюда приедете, то пришлите письмецо старику Бельчеру, чтобы выехал вас встретить на станцию. Я с утра вас в тот день ждать буду, разве только что его сиятельство лорд сам пожелает отвезти вас на своих лошадях! Джесси поблагодарила его, после чего Бельчер, так звали владельца гостиницы «Старый лев», продолжал обращаться к ней: — Вы не будете ли родственницей его сиятельству лорду? Сходства-то, можно сказать, никакого между вами нет, что и говорить! А только, простите мне эту вольность, я всю дорогу спрашивал себя, уж не будет ли это одна из сестер его сиятельства? Нет, думаю себе, быть того не может… Ну, как вы скажете, мисс, ошибся я? — Нет, вы не ошиблись, я не сестра лорда Истрея, а его невеста! — Что вы изволите сказать, мисс? Простите, я не совсем расслышал! — Я его невеста, — повторила девушка, — и думаю выйти за него замуж! Том Бельчер при этом так дернул вожжами, что его гнедая кобыла разом присела на задние ноги. — Повторите-ка еще раз, что вы думаете сделать? — сказал толстяк как-то недоверчиво. — Мне думается, что я ослышался. С минуту краснощекий Бельчер сидел неподвижно, точно окаменелый, затем тихо, беззвучно рассмеялся и, хлестнув кобылу, почти карьером подкатил к подъезду. — Ну, — сказал он, помогая Джесси выйти из экипажа, — будет у вас тут потеха. Да это уж дело такое женское, а мужчинам это забава… Покойной ночи, мисс! Право, для меня было удовольствием глядеть на вас… поверьте! — Не выпьете ли вы стакан вина или чего-нибудь? — предложила Джесси несколько неуверенно, стоя на лужайке у входа в коттедж. — Я уверена, что лорд Истрей пожелает угостить вас чем-нибудь! — Не беспокойтесь обо мне, мисс, но я, право, охотнее выпью что-нибудь дома! Мне всегда вольготнее у себя в гостинице, чем в частном доме. Там я во всякое время дома, а здесь — не у места. А вот сейчас и дождь пойдет, так уж я лучше погоню свою тележку домой! Передайте мое почтение его сиятельству лорду и скажите, что на этот раз я его опередил. Доброго вам успеха, мисс! Он на прощание помахал еще своей широкополой шляпой и быстро поехал по направлению Пангбурна. Нерешительно и с усиленно бьющимся сердцем толкнула Джесси зеленую калиточку палисадника и направилась к маленькому крыльцу. Все здесь было живописно и уютно, все заново отделано и покрашено, цветы и куртины в полном порядке, свежие занавески на окнах, но из дома не доносилось ни звука. На стук Джесси отозвалась дворовая собака на соседнем дворе и пара голубей, спугнутая шумом, спорхнула и улетела, но изнутри дома никто не отозвался. Джесси становилось жутко и неловко. Прошло не менее пяти минут; тяжелые капли дождя начали падать одна за другой; бурный порыв ветра, близкий предвестник грозы, зашумел по листьям деревьев. Наконец, после вторичного стука Джесси на пороге появилась кокетливая, нарядная горничная, подвязывавшая одной рукой белый передник, в то время как другой осторожно приотворяла дверь, словно боялась нищих или бродяг, и вежливо, но нерешительно осведомилась у Джесси, что ей угодно. — Я желаю видеть лорда Истрея! Насколько мне известно, он живет здесь! Девушка еще немного приотворила дверь и с нескрываемым любопытством стала разглядывать Джесси. — Вы изволили приехать из Лондона, мисс, не так ли? — спросила она несколько подозрительно. — Да, да! Я — мисс Голдинг! Лорд Истрей вызвал меня сюда телеграммой! — сказала Джесси. Прислуга по-прежнему несколько нерешительно впустила Джесси в узкие сени, ведущие в маленькую оранжерею, уставленную ценными растениями, но нигде не было видно обитателей дома. Немного погодя прислуга, заминаясь и как бы не зная, что ей делать, решилась, наконец, отворить дверь в небольшую гостиную, изящно обставленную, и попросила Джесси обождать здесь немного, пока она пойдет и доложит. Уютные уголки нежных тонов, мебель и акварели на стенах, драгоценные фарфоровые безделушки на столиках и этажерках — все выказывало изящный и изысканный вкус Джеральда. Но наряду с этим во всем проскальзывал вульгарный порядок. Рояль был заперт на ключ, ноты чисто прибраны на этажерке, книги стояли на полках, щеголяя переплетами. Ни один предмет в комнате не говорил о том, что им пользуются. Возле ценных безделушек стояли грошовые вазочки и куколки, занавеси на окнах тоже были дешевенькие, как в небогатых мещанских домах, что странно контрастировало с дорогой мебелью. Все это не укрылось от наблюдательного женского взгляда Джесси, которая теперь спрашивала себя, как могла она решиться поехать сюда. Более нелюбезного, даже, можно сказать, оскорбительного приема трудно было ожидать. Эта полутемная комната, долгое ожидание, мертвая тишина в доме и странное поведение прислуги — все это было мучительно и обидно для Джесси. Где же был Джеральд? Что он делал в это время? Что означала его телеграмма? Несомненно, его не было здесь! Вероятно, он был внезапно вызван в Лондон и кто-нибудь из его родственников примет ее и, наверное, объяснит ей все. Так утешала себя Джесси. Но этого утешенья хватило не надолго. Все же она чувствовала себя удрученной, униженной, обиженной! Как не похоже было все это на ту встречу, какой она ожидала! Вероятно, какая-нибудь сонная экономка наряжается теперь для того, чтобы предстать пред нею с извинениями, и потому ей, Джесси, приходится ждать! Но прошло еще четверть часа, затем еще — и никто не показывался. В комнате почти стемнело. Если бы на дворе не лил ливень и не бушевала гроза, Джесси не задумываясь встала бы и ушла из этого дома, никого не дожидаясь. Но уйти в такую погоду, когда Том Бельчер уже далеко со своей гнедой кобылой, было страшно. Оставалось или идти добрых четыре мили под проливным дождем, или сидеть, где она сидела, и терпеливо ожидать, что будет дальше. Прошло еще около четверти часа. Вдруг без малейшего предупреждения кто-то неслышно вошел в комнату и не показывался, а скрывался за низкой ширмой у дверей. Джесси тотчас же встала и сделала несколько шагов в том направлении, как вдруг яркий электрический свет разом ослепил ее. Она невольно заслонила глаза рукой и в этот момент услышала приятный женский голос, приветствовавший ее и извинявшийся за промедление. — Вы — мисс Голдинг, не правда ли? Ну, так я должна вам сказать, что Джеральд в Лондоне. Я не ожидаю его сегодня обратно, он будет ночевать в городе и вернется сюда только завтра к обеду. — Вы не ожидаете его возвращения сегодня? — пролепетала растерянно Джесси. — Но он прислал мне телеграмму, в которой просил меня приехать. Молодая особа кивнула головкой, и в глазах ее засветилась насмешливая улыбка. Это была, несомненно, красивая девушка, высокая брюнетка с правильными, почти классическими чертами и густой массой черных волос, красиво обрамлявших лицо и связанных тяжелым узлом на затылке. Однако, несмотря на ее природную красоту, статность фигуры и изящность линии плеч и овала лица, она не производила того хорошего впечатления, какое обыкновенно производит красивая женщина или девушка. Быть может, этому мешали неискусно усиленный румянец и цвет губ, подведенные углы глаз и брови и сильно напудренное лицо, причем все это было сделано весьма неумело и только придавало ей очень нежелательный отпечаток известного типа женщин. Кроме того, несмотря на то, что она была дома и, вероятно, не собиралась никуда в такую погоду, на ней было изящное манто и платье, претендующее на роскошь, что было весьма некстати, а грудь и пальцы были усыпаны драгоценными камнями, словно она хотела удивить и поразить такой выставкой драгоценностей. Если бы Джесси встретила ее где-нибудь в другом месте, а не в доме Джеральда, она, вероятно, приняла бы ее за актрису, или танцовщицу, или кого-нибудь в этом роде, но здесь она положительно терялась в догадках. — Я боюсь, что вам пришлось сильно промокнуть, — сказала молодая особа, — но обратный путь для вас будет еще хуже, а никакого экипажа здесь получить нельзя. Теперь я почти сожалею, что вы приехали! Джесси широко раскрыла глаза от удивления и недоумения. — Но Джеральд звал меня… Где же он? Что все это значит? Я ничего решительно не понимаю! Молодая особа на этот раз оскорбительно рассмеялась и, расположившись по возможности удобно в одном из кресел, смерила Джесси с головы до ног наглым, небрежным взглядом и сказала: — Да, конечно, но сейчас вы все поймете. Дело в том, что телеграмму вам послал не Джеральд, а я. Я желала вас видеть, моя милая! Мне хотелось посмотреть на ту девушку, на которой он должен был жениться. Почему же мне было не доставить себе этого удовольствия? Ну, пожалуйста, не смотрите так гневно. Ведь мне это решительно все равно, и Джеральд, наверное, будет смеяться, когда я ему расскажу все это. Он должен смеяться, если я прикажу! Ну, да вы хорошенькая девушка, этого отнять нельзя, и, говорят, вы богаты? Тем не менее вы опоздали… Вот поглядите-ка сюда, американская красотка! Видите эту вещицу у меня на руке? Он нашел себе нечто английское, душечка, и из моих когтей никогда не выберется, за это я ручаюсь! — И она стала совать чуть не под нос Джесси свою руку с толстым и массивным обручальным кольцом на пальце, кольцом, казавшимся несколько подозрительным между другими ее многочисленными кольцами. Джесси на этот раз не потеряла достоинства; не сказав ни слова, она гордо и спокойно повернулась и пошла к двери. Итак, эта женщина была его жена! Джесси казалось, что никогда в жизни она не забудет этого унижения и позора, этого оскорбления, нанесенного ей этой женщиной и тем человеком. XX В КУЗНИЦЕ Выйдя из дверей, Джесси спокойно прошла через цветник, затворила за собой калитку, затем не оглядываясь быстрым шагом пошла по направлению к станции. Несмотря на то что дождь лил потоками, а холодный, резкий ветер срывал ее шляпу и раздувал платье, Джесси ничего не чувствовала и не замечала. У нее было теперь только одно желание — скорее вернуться в Лондон, застать там отца и вместе с ним возвратиться в Америку с первым же пароходом. Она утешала себя только тем, что отец сумеет рассчитаться с этими людьми, позволившими себе так посмеяться над ней, так глубоко оскорбить ее. Но все эти мысли не в состоянии были сделать ее нечувствительной к трудности и продолжительности пути. Ночь была до того темная, что она ничего не видела в двух шагах перед собой; дорогу размыло, в глубоких колеях стояла вода. Джесси выехала в такую чудную погоду, что не захватила с собой даже плаща или накидки; платье на ней было легкое, кисейное, а на ногах тоненькие ботиночки. Теперь все на ней вымокло до нитки. Большая французская шляпа с розовыми перьями начала уже пропускать воду; у нее был до того жалкий вид, что даже жесточайший враг пожалел бы ее. Дорога тянулась бесконечно в глубоком мраке беспросветной ночи; казалось, ей не будет конца. И Джесси шла, шла, все вперед и вперед, хотя ноги отказывались ей служить, а промокшая одежда стесняла ее движения. Дождь слепил ее, слезы выступали на глазах. Только бы где-нибудь увидеть свет, услышать человеческий голос, думала она, но кругом было темно, и только ветер то жалобно, то сердито завывал в вершинах деревьев. Ей казалось, что если бы только дождь перестал ей хлестать в лицо и небо разъяснилось, то всему горю ее был бы конец. Вдруг за поворотом яркий красный свет громадным пятном лег на дорогу; мерные тяжелые удары молота почти одновременно донеслись до ее слуха. Она подняла глаза и увидела у самой дороги кузницу. Трудно передать, до чего она ей обрадовалась. Она чуть не бегом добежала до нее. Кузнец Яков с помощью очень маленького мальчугана и под наблюдением Буббля, деревенского умника, любившего везде чему-нибудь научиться, трудился над починкой сломанной оси у тележки Буббля в тот момент, когда в воротах его кузницы появилась Джесси. По привычке своей Яков, слывший за человека книжного и ученого, подробно разъяснял Бубблю, в чем дело и какая могла бы выйти беда, если бы починка не была произведена, как следует, уснащая при этом свою речь обильными цитатами из Священного писания, в которых у него никогда не было недостатка. Он занес уже молот и готовился опустить его на наковальню, когда хрупкая женская фигура на пороге заставила его застыть в этой позе. — Могу я здесь укрыться от грозы? — спросил чистый музыкальный голос. — Я так промокла и устала! Позвольте мне отогреться у вашего огня. — Боже правый! — воскликнул мистер Буббль. — Да ведь это, кажется, молодая леди. Боже мой, Боже мой, Боже мой, как вы, должно быть, измучились и промокли… Входите, входите, леди, и располагайтесь, как вам удобно, только подумать… в такую погоду… добрый хозяин собаки не выгонит со двора… И вдруг такая молодая леди! «И поднялись воды над землею!» — процитировал почти машинально кузнец Яков. — Эй, Билли, слушай, сбегай-ка ты к матери да скажи ей, что здесь у нас молодая леди в большой беде. Ну, так беги, смотри не дожидайся, пока я тебя съезжу палкой по спине. Билли, так звали мальчугана, пустился со всех ног, а Джесси приблизилась к огню и старалась обсушиться у него. Кузнец принялся усердно работать мехами, раздувая огонь, а мистер Буббль следил за ней несколько подозрительно. — Как вы добры, — сказала Джесси, — что стараетесь обогреть меня. Я никогда этого не забуду. Я приезжая здесь. Я недавно из Америки и на днях уезжаю туда обратно. Вы, вероятно, местный деревенский кузнец, не правда ли? — Да, леди! — А у нас, в нашей стране, вовсе нет деревень, там все города! — Там, говорят, всякий труд хорошо оплачивается, — сказал кузнец, — и у вас, мисс, хлебопашец — крестьянин то же, что сквайр, оба равны! Ведь так? Странное это дело, думается, потому что какая мне польза от равенства, когда я зарабатываю сорок шиллингов в неделю? Что бы с Бубблем сделалось, если бы сквайр пригласил нас в свою гостиную и сказал нам: «Ну, садитесь, друзья, по правую и по левую руку от меня!» Право, мисс, меня бы стало и в жар и в холод кидать. Кто по роду вам ровня, тот вам и товарищ… воля ваша, мисс! Ваш отец, вероятно, мог бы купить лучший дом в деревне, а вы сегодня промокли, как последняя деревенская девчонка. Это потому, что дождь на людей не смотрит, для него и крестьяне, и короли — все равны. Конечно, это могло бы служить всем нам в поучение, и вы, вероятно, не скоро забудете этот урок. — Ну, как бы не так! Сейчас же забудет! — возразил Буббль. — Дайте ей только сухое платье да горячего чайку — и сразу все забудет… А ты посторонись, приятель, да уходи подальше. Вон, твоя хозяйка идет! — добавил Буббль, как будто перетрусив. При виде жены рослый силач Яков присмирел, как овечка, и забыл все свои цитаты. Эта простая энергичная женщина сразу завладела молодой девушкой, увела в соседний домик, наградив предварительно мужчин целым рядом насмешливых и строгих замечаний, которые те приняли безмолвно и с полным смирением. — Пойдемте со мной, моя милая, у меня найдется для вас что-нибудь из платья моей дочери! Вы что две булавочки — схожи друг с другом! Видно, сам Бог послал вас к нам. Я сейчас помогу вам переодеться. Она поспешно перебежала через дорогу, приглашая Джесси не отставать, и ввела ее в маленькую комнату, светлую и убранную, щеголявшую безупречной чистотой и порядком. Тут она настояла на том, чтобы Джесси сейчас же сменила и белье и платье, заменив промокшее скромным, небогатым, но безупречно чистым, новеньким бельем и платьицем из приданого ее дочери, как старуха тут же объяснила Джесси. — Моя дорогая Джен, моя единственная дочь, уже три года живет у лорда Веслея! Она собирается теперь замуж, и вот это ее приданое, которое она понемногу готовит себе. Нынешние молодые люди не те, что были в наше время, на них положиться нельзя, пока не надето кольцо на палец. Нынче и из-под венца уходят! — говорила старуха. — Ну, да пусть приготовляет все помаленьку. Вот наденьте это лиловое платьице. Если с ним что сделается, вы подарите ей другое, не так ли? Ведь это наша обязанность и вместе и удовольствие — оказать услугу такой барышне в беде. Вы и сами, верно, скоро выйдете замуж и тогда вспомните о моей дочке! — Я никогда не выйду замуж! — сказала Джесси. — Но дочку вашу я все-таки не забуду и всегда буду вам благодарна за услугу. Лиловенькое платье Джен оказалось не только миленьким и хорошеньким, но было даже очень к лицу Джесси, и теперь, когда она уже успела обогреться и обсохнуть, а платье и белье на ней было свежее и сухое, на столе же стояла большая чашка горячего чая и вкусные ломти хлеба со свежим маслом — все ее приключение начинало казаться Джесси забавным, а тот факт, что Джеральд был уже женат, даже отчасти радовал ее. — Право, вы ко мне очень добры! — ласково сказала она старухе, жене кузнеца, упрашивавшей ее кушать побольше. — Я чувствовала себя такой несчастной, такой обиженной, когда шла сюда, а теперь я опять совершенно счастлива и весела! Я никогда не забуду, что вы сделали для меня, и непременно пришлю хороший свадебный подарок вашей дочери и что-нибудь вам, на память обо мне. Я хочу сегодня же вернуться в Лондон, если возможно, а через неделю уеду в Америку, но до отъезда своего я напишу вам письмо, в котором сообщу, что со мной сталось. Старуха уверяла, что была очень рада помочь ей, чем могла, но что она весьма сомневается, чтобы барышня успела еще сегодня вернуться в город, так как последний поезд отходит в девять вечера, а раньше как к десяти Джесси не дойти до Пангбурна. — Господин Кингстон, хозяин гостиницы «Голубь», побережет вас, — говорила она, — а мой лентяй Яков проводит вас, если вы боитесь идти одни: ведь дорога унылая, особенно в это осеннее время!