— Ну что, как ваша пациентка? — спросил он, подходя к ней с другой стороны палубы. — Спит! — ответила Джесси. — Она просыпалась всего только один раз, чтобы спросить свою швейную машину! — Привычка к своему рабскому труду! И днем и ночью бедняжка заботится о насущном куске хлеба. Вот она, прелесть современной цивилизации! Эти люди умирают со своими швейными и пишущими машинками в руках! Некогда люди умирали с распятием в руках, но это было давно… — Я постараюсь сделать что-нибудь для нее там, в Англии, — сказала Джесси. — Вы уже сегодня отдаете ей свой сон и спокойствие. — Ах, нет, мне просто не спалось! Мне все кажется, что я вижу ту женщину, которая умерла у вас на руках, и я хотела сказать вам, что это было так хорошо с вашей стороны! — Пустяки, вы просто хотели, чтобы я сказал вам, что вы поступили хорошо, вот и все! Вы действительно не потеряли голову, как другие, и теперь очень гордитесь этим. Джесси с негодованием топнула ногой. — Вы самый грубый человек, какого я когда-либо встречала! — Если так, то вы должны быть довольны, что отплыли на этом пароходе. Вы увидели здесь то, чего раньше никогда не видали, и, затруднясь темой разговора за столом, теперь всегда можете начать с самого грубого человека, какого вам приходилось встречать, — сказать, что он был картежник, шулер, что вы подбирали свои юбки, чтобы он не коснулся их… и многое тому подобное. — Вы очень мрачно настроены сегодня! — О, я веселье всецело оставлю на вашу долю! Если бы женщины не смеялись, смерть была бы невыносима. Именно потому, что вы легкомысленны и пусты, вы не способны испытывать глубокого горя. Женщина способна долго горевать только о своем возлюбленном или о своих детях, но вне этой родной ей сферы у нее мало души! Джесси молча отвернулась от него, но все же не успела скрыть слез, катившихся у нее по щекам. — Почему вы так говорите? — спросила она подавленным голосом. — Потому, что я безумец. Да! Меня однажды забыла одна женщина, и я никогда не мог простить ей этого. Впрочем, что пользы вспоминать об этом? У вас горе на душе, а я говорил так грубо, так жестоко. Прошу вас, постарайтесь забыть мои слова и поверить мне, что я отношусь к вам с искренним сочувствием! — Я в этом уверена, — сказала Джесси, которой не верилось даже, что этот еще минуту назад столь суровый голос мог перейти к таким теплым, задушевным нотам. — Ведь так легко обидеть, оскорбить и так трудно залечить нанесенную рану… Я верю, что вы не дали себе времени подумать. Впрочем, мужчины всегда таковы. Когда им представляется случай сказать что-нибудь остроумное, то они не думают о том, что это может причинить кому-нибудь страданье! — Я заслужил то, что вы мне сейчас сказали! Но, быть может, вы все же поделитесь со мной вашим горем, мисс Голдинг? Против этого непривычного ему тона и голоса трудно было устоять. Джесси только что решила, что ни за что не расскажет ему ничего о себе, а оказалось, что она рассказала ему все, и с особым наслаждением. — Кроме отца моего, я в своей жизни любила только одного человека, моего брата Лионеля! — сказала она. — Когда он умер, мне казалось, что вместе с ним кончилась и моя жизнь! Все, все стало иным, ничто меня не радовало и не веселило. Каждый пустяк напоминал мне о нем и о том, что его уже нет со мной. Мы еще не были богаты тогда, а Лионель всегда находился в Джексон-Сити. Он там и умер. Весть о его смерти пришла к нам ночью. Я услыхала голос отца и побежала к нему. Мы сначала не поверили этому, не могли понять, как это нашего дорогого Лионеля вдруг не стало. Прошли недели, прежде чем я сумела убедиться в том, что это действительно была правда и что я никогда, никогда больше не увижу брата. Иногда мне казалось, что он дома и спит в своей комнате… что он всегда недалеко от меня. Ведь мы можем чувствовать близость усопших, не правда ли? — Я в этом убежден, — подтвердил Вест, — и именно это общение с загробным миром является в моих глазах лучшим доказательством нашего бессмертия. Вернее, то, что брат ваш всегда делит с вами и радость и горе. И это не чудо, что наша любовь бессмертна. Любовь есть в нашей природе, и природа не дает ей погибнуть! И Вест, и Джесси смолкли и, погрузившись каждый в свои думы, стали следить, как на краю горизонта, постепенно подымаясь из тумана, выплывало лучезарное солнце. — Ваш брат умер в Джексон-Сити? — вдруг спросил ее снова Мюрри Вест. — А известны вам подробности его смерти? Джесси подняла на него вспыхнувшие огнем гнева глаза. — Он был убит кем-то в ссоре! — сказала она. — Отец мой не жалел ничего, чтобы узнать, кто тот человек, который застрелил его… О, если бы мы только знали его имя! Если бы мы только знали… Но настанет время, когда мы узнаем, я в этом уверена… — И вы никогда не простите этому человеку его поступка? — Никогда! — воскликнула она со свирепой решимостью. — Никогда я не могла бы спать спокойно, пока его не постигнет должное наказание. Мало того, мне кажется, что я могла бы сама, своими руками убить его! Да не смотрите на меня так, вы не знаете, вы не можете знать, что я выстрадала! И она закрыла лицо руками. Мюрри с минуту смотрел на нее, словно в нерешимости, и затем, не сказав ни слова, отошел, оставив ее одну с ее горем. V КОЛЬЦО И ЧЕЛОВЕК Проспав всего несколько часов после того, как он расстался с Джесси, Мюрри Вест проснулся нервный и раздражительный, вероятно, вследствие того, что мало спал, и тотчас же принялся искать что-то. Всегда крайне деликатный по отношению к другим, Вест в этот раз искал, нервно сдвигая вещи с места, шумел и громыхал, невзирая на то, что его товарищ Хуберт Лэдло спал и что было еще очень рано. Наконец, долготерпение последнего истощилось, и, сердито вскочив, он воскликнул: — Какого черта! Что за шум? Чего ты так возишься? Мюрри ответил ему крепким словцом и затем добавил: — У меня пропало кольцо. Его кольцо, понимаешь? — Я только и слышу, что его имя… — Ты сердишься, Хуберт, но я должен найти его во что бы то ни стало! — Провались ты вместе с этим кольцом, не мешай мне спать! — огрызнулся Лэдло и, завернувшись в одеяло, повернулся к стене и захрапел. Но вскоре снова проснулся и, потянувшись, спросил: — Который час? — Посмотри на свои часы! — Они стоят… Слушай, у меня что-то болит голова, прикажи мне подать стакан содовой с коньяком!.. — Ни за что! Встань и выйди на воздух. Это лучшее лечение. Ты, право, настоящий ребенок, Хуберт! — Очень может быть. Мы это увидим в Англии… Ну что, нашел кольцо? — Нет, я, вероятно, обронил его вчера, когда лопнул резервуар… И неприятно то, что я не могу дать об этом объявление! — Ты боишься, что она узнает? Что же из того? Кому до нее дело? Мюрри сидел на своей койке, неопределенно глядя куда-то, как человек, погруженный в думы. — Мне до нее есть дело! — сказал он тихо и спокойно. — Что? Тебя интересует эта маленькая бостонская куколка? Нет, Мюрри, ты шутишь, ты слишком умен для этого! — Мужчина никогда не может быть слишком умен, когда дело касается женщины. Это ведется еще с Адама. — К чертям этого Адама, он не был искушен жизнью и не был разведенным мужем! — А, ты намекаешь на этого Истрея. Она никогда не будет его женой!.. — Кто это сказал? — Я тебе говорю! — Что же тогда со мной будет?.. — О, к тому времени ты совсем успеешь опериться. Я полагаю, что Англия принесет тебе пользу, она даст тебе то, ради чего человек может жить, — самоуважение, честь и самообладание… Ведь ты же сам видишь, Хуберт, что жизнь твоя может сложиться совершенно иначе… — И это говоришь ты — старый ворон! Да, когда ты стоишь у меня за спиной, то пожалуй… — Полно, сиделка бывает нужна человеку, только пока он болен, но как только он выздоровел, ему становятся противны и ненавистны даже завязки ее фартука. В Англии ты сумеешь хорошо работать и без меня! — Возможно, если только нечистый попустит меня добраться до Англии. Но скажи, неужели ты серьезно заинтересовался Джесси Голдинг? — Разве я похож на влюбленного? — Не совсем, но таких людей, как ты, наружность не выдает. Допустим, что она об этом узнает, что тогда? — Когда придет время, я сам скажу ей все! — Неужели и обо мне, Мюрри? Неужели ты способен сделать это? — Конечно! Я расскажу ей все, как было, так, чтобы мы оба очутились под судом! Я именно тот, кто способен на подобную штуку! — Я знаю, что ты этого не сделаешь, но она и помимо тебя может узнать. Ты, конечно, не рискнешь дать объявление об этом кольце здесь, на пароходе? — Я вывешу записку на палубе, в которой попрошу нашедшего вручить кольцо казначею. Таким образом, никто не узнает, кто владелец кольца, и я обещаю тебе не носить его на руке, пока мы здесь, на пароходе! — Это так! Ну а теперь скажи, неужели ты не дашь мне глоточка воды? — Да где же наш графин с водой? Я бы на твоем месте выпил целый ушат!.. Между тем Бэнтам прочел записку на доске объявлений, висевшей у лестницы, и, переходя от одной группы пассажиров к другой, спрашивал всех, не нашел ли кто кольца. — Кто потерял кольцо, я, конечно, не знаю наверное. Но полагаю, что это наш общий приятель — «Негодяй»! — сказал он, приблизившись к тому месту, где высокочтимый мистер Джон Трю сидел, беседуя с Джесси.