И следом хребет пронзило болью. Ясинэ упала на четвереньки, будто подкошенная. Тело дрожало, пальцы выпустили бо, не сумев удержать. Сакерд, готовый было атаковать, остановился и усмехнулся: — Глупая наивная тигрица. Что и требовалось доказать. Неужели ты не понимаешь своим беременным мозгом, что ты не шисаи отныне? Не воин, не боец, не жрица. Ты — мишень! Ясинэ подняла на него глаза, и тут же опустила голову — виски пульсировали невыносимо. — Начинка не для часов даже, — продолжал Сакерд, — а для соснового гроба! Сжав в пальцах низ нагрудника, Ясинэ попыталась было совладать с собой. Но тело отказывалось слушаться, содрогаясь от собственного бессилия. — Ты ничтожна, слаба, бесполезна, — Верховный шисаи обошел ее кругом. — Ты — развалина, блюющая под кустом и сжимающая свое разбухшее пузо. И хуже того — ты моя конэко! Моя! Его голос звенел в каменных сводах, множась тысячекратно. Хотелось закрыть уши руками — слишком громко, слишком больно. Ясинэ зарычала, дернулась, чтобы встать, и ее вывернуло под руки. Сакерд остановился напротив, брезгливо поморщился. — Ты — обуза для меня, — тихо сказал он. — Шисаи, которую я вынужден защищать, чей жалкий выбор я вынужден признавать. — Не мучайтесь, Сакерд, — просипела Ясинэ, вытирая омерзительно горькие от желудочного сока губы. — Не надо меня защищать. Как шисаи я любому фору дам. На такую дохлятину никто и не подумает, но убивать я не разучилась. Сакерд скривил губы: — Я так и вижу, как ты заносишь нож над спящим хамелеоном, и падаешь рядом, попутно корчась от рвоты и боли… Да тебя ребенок прикончить может. И я должен этот твой выбор защищать?! Он хмыкнул: — Да я лучше сам лично убью тебя. Ты потеряешь ребенка, и все снова встанет на свои места. Ясинэ озверело посмотрела на него: — Рискни… Шисаи вскинул посох, и тот снова загорелся священным огнем. Куда ярче, куда сильнее. Всерьез. Ясинэ стиснула в пальцах рукоять бо и уверенно села. Сакерд подошел ближе. И от резкого запаха его опаленной шерсти Ясинэ вывернуло вновь. Он только усмехнулся и занес посох для удара. Единственного — зачем мучить, если можно решить проблему быстро. Священный огонь погас, будто увязнув в темноте. Ясинэ судорожно царапнула когтями пол, стиснула зубы от боли. Ее окутал мрак. Темнота, сгущенная до состояния плоти. И эта тьма застрекотала угрожающе, пряча в себе Ясинэ. Сакерд отшатнулся, но черные кумо и не думали останавливаться. Они разрастались, растекались от Ясинэ, окружая Верховного шисаи. Они не слушали его приказов. Не боялись священного огня. Они наступали, толкая его все дальше, защищая свое сокровище. От их пронизывающего до самых костей холода Ясинэ стало легче. Она медленно встала, опираясь на клинок бо. И цокнула языком. Кумо, вжавшие Сакерда в границу боевого круга, замерли. И после следующего щелчка языком отступили буквально на метр. Ясинэ осторожно подошла к Сакерду, держа руку на животе. Котенок больше не колотил по внутренностям, затихнув. Как будто присутствие черных кумо убаюкивало его. — Я, может, и ношу под сердцем котенка, которого мое тело не может принять, — тихо проговорила Ясинэ, глядя Сакерду в глаза. Кумо черным полотном укрывали ее, как кимоно, и стелились по земле шлейфом. — Я, может, и выгляжу как никчемная развалина, не способная в руках удержать и ножа. Я, может, и позорю тебя, Сакерд. Но пусть хоть один из тех, кто против меня, посмеет перейти мне дорогу. Пусть хоть один посмеет угрожать моему котенку. Даже если это будешь ты… — То ты натравишь черных стражей, — выдавил из себя Сакерд, судорожно хватая ртом горячий от пламени границ воздух. Ясинэ кивнула и, отстранившись, вошла в священное пламя. Огонь, слившись с черными кумо, исчез. Сакерд удивленно встрепенулся и посмотрел ученице вслед. Она остановилась, будто почувствовав на себе его взгляд. И повернула голову: — Я всегда буду твоим кумовым отродьем и демоновой кошкой, Сакерд. Всегда. Я — твоя гордость. Я — твоя обуза, — усмехнулась она. — Хочешь — смирись и защити меня, как это бы сделал настоящий учитель для своей конэко. Не хочешь — смирись. Других вариантов нет. — Ты угрожаешь мне? — Да. *** Роды пришли раньше срока, застав Ясинэ врасплох во время медитации в недрах храма. По лапам полилось теплое, и странные содрогания во всем теле заставили обратить на себя внимание снова. — А как рожают? — тихо спросила Ясинэ медитирующую рядом вторую шисаи. Та распахнула глаза и с ужасом посмотрела на Ясинэ. — Не так. Ты слишком тихая для рожающей, — кошка принюхалась к сладковатому запаху с едва уловимым железным оттенком. — Но тебе придется ускориться, ты плохо пахнешь. — К-ка-а-ак?! — Походи, подыши, — кошка встала и, обойдя Ясинэ, направилась в соседнее помещение с ванной священных вод. — Глубоко дышать-то? — испуганно проблеяла Ясинэ, цепляясь руками за живот. — Как сможешь, — рассмеялась шисаи. — Кепеля съешь три штуки, а после него дышать медленно уже не выйдет. Только не ори — растратишь силы быстро. — Может, я быстро рожу, — Ясинэ осторожно поднялась, взяла из корзинки кепель, который последний месяц носила с собой постоянно, и поплелась за второй шисаи. — Сомневаюсь, у тебя тяжелая беременность, госпожа, — шисаи плеснула воды в глубокую ванную с высеченными символами — череп, яблоко и сердце. — Походи, пока схватки сильнее не начнутся, и залезай. Проглотив последний плод кепеля, Ясинэ принялась обходить ванну по кругу. Живот пульсирующе сжимало, отдавая болью в поясницу, но после стольких месяцев постоянной боли, высокого давления и головокружений это было не так уж мучительно. Боль нарастала, накатывала все с новой и новой силой. И волны, обездвиживающие Ячинэ приступом дикой боли, становились все чаще и чаще. Сладковатый запах, исходивший из мокрого кимоно, все сильнее отдавал кровью. А вскоре она и вовсе заструилась по ногам. — Залезай, — заметив это, обеспокоенно скомандовала шисаи. И Ясинэ покорно залезла в священные воды. Шисаи закатала рукава кимоно, облила Ясинэ водой и заговорила на древнем языке. Священные символы загорелись, множа вложенную в них энергию. Старый ритуал, призванный облегчить муки рожающей должен был помочь Ясинэ. Но вместо облегчения она чувствовала только стремительные волны боли. И боль эта, будто шторм, сбивала ее с ног, перехватывала дыхание, прерывала крик, заставляя Ясинэ захлебываться в нем. Черпай до дна… Время исчезло. Растворилось в волнах боли, смешалось с ним, растянулось в бесконечный ее океан. Ясинэ лишь отдаленно слышала строгие команды и одергивания — «Не ори, не трать силы». Чувствовала холодные шлепки по щекам «Не теряй сознание!». Старательно реагировала на требовательное «Тужься!». И молилась. Пусть это поскорее закончится. А завтра будет новый день. А за днем — месяцы и годы. И маленький котенок. Девчонка, не нужная своему отцу, не нужная никому. Тебе повезет, крошка, ты будешь конэко — а ею стать не каждой кошке позволено. Или, быть может, тебе повезет — ты станешь третьей шисаи одиннадцатого храма, малышка. И тогда будет совсем не важно, как было больно все эти месяцы. Тогда будет не важно, как ужасающе больно сейчас… Воздух в комнате пронзил крик. И тихое сдавленное: — Мальчик… Ясинэ распахнула глаза, не веря своим ушам. В полуметре от нее шисаи держала в руках фиолетово-красного младенца, измазанного в крови. Она повернула его к Ясинэ лицом. Мальчик. — Нет, — пробормотала Ясинэ, переваливаясь через борт ванны. — Нет-нет-нет… Не чувствуя боли, она взяла ребенка на руки: