Каблучки женских ботиков стучали и стучали по камням, быстро, часто, решительно. – А ну, стой! Дорогу ей загородили четверо. Двое в долгополых солдатских шинелях, один в поношенном пальто и четвёртый в коротком полушубке, явно женском. Тускло блеснул ствол «нагана». – Пальтецо сымай, живо! Всё сымай! Четверо мигом обступили женщину, пихнули к стене, отрезая дорогу к бегству. – Скидавай! Скидавай одёжу! Кольца, серьги, всё давай! Бледные и тонкие губы женщины чуть заметно дрогнули. Руки её по-прежнему прятались в круглой муфточке; и сама она по-прежнему молчала. Грабители потеряли терпение. – Ах ты ж!.. – Рябой солдат (или, скорее, дезертир: с шинели срезаны и погоны, и нашивки, и даже петлицы) потянулся было схватить её за отворот пальто. Тонкая рука вынырнула из муфты. Сухо треснул выстрел. Выстрел небольшого дамского «браунинга» калибра 6,35 миллиметра. И за ним сразу второй и третий. Рябой дезертир с «наганом» рухнул первым, рядом с ним другой. Третий, в пальто, только и успел, что схватиться за пробитый лоб. Последний, в женском полушубке, бросился было наутёк, но поймал пулю бедром, взвыл, покатился, не переставая орать. Лиговка равнодушно приняла его крики. Ни в одном окне не вспыхнул огонь. Женщина аккуратно подобрала «наган». Подошла к раненому, наклонилась, подняла «браунинг», спокойно прицелилась прямо в голову грабителю. – Прости… пощади… Христом-богом молю… Господи Боже, Царица Небесная… – затрясся раненый. – А та, с которой ты полушубок снял, – её ты пожалел? – негромко и страшно сказала женщина. Дуло «браунинга» в её руках не дрожало, чёрный зрачок смотрел прямо в глаза грабителю. – Милостивица… не на-а-адо… Позади них на пустой и мёртвой улице вдруг зафыркали моторы, брызнул яркий свет автомобильных фар. Скрип тормозов и резкое: – Всем стоять! Что тут происходит?! Женщина медленно обернулась, даже и не думая спрятать оружие. В левой руке она держала подобранный «наган». С подножки автомотора спрыгнул высокий и плечистый человек в кожанке, «маузер» наготове. Бегло взглянул на трупы, на скулящего раненого. За новоприбывшим в свете фар блестели штыки его отряда. – Комиссар отряда охраны Петросовета Жадов, – чётко, по-военному, представился он. – Что случилось? – Так разве не видно, гражданин комиссар? – раздался вдруг густой бас из-за спин. – Барышня одна возвращались, эти на неё и напали, поживиться хотели. Раздеть, как и остальных, гражданин комиссар, что мы сегодня видели. – Да вот только барышня-то того, с зубами оказалась! – хохотнул другой голос. Раненый стонал и дёргался. Трое других грабителей лежали неподвижно, застыв уже навсегда. – У того, что жив, прострелено бедро, – холодно и невозмутимо сказала женщина. – Если его перевязать и остановить кровопотерю, он выживет. Комиссар Жадов кивнул. Двое с красными крестами на белых нарукавных повязках присели рядом с незадачливым грабителем, завозились там. – Эй ты, недострелённый!.. Так всё было, как тут говорят? Напали на гражданку с целью грабежа? А ты знаешь, что по декрету Петросовета я имею власть расстреливать таких, как ты, бандитов, на месте, без суда и следствия? – грозно объявил комиссар. Женщина едва заметно улыбнулась. – Так… так… – простонал «недострелённый». – Каюсь, гражданин ко… комиссар… бесы попутали… это всё Рябой… – Оправдываться в дэпэзэ[5] станешь, – отмахнулся Жадов. – Повезло тебе, в рубашке родился. Сейчас заберём тебя, в лазарете подлатают. И будешь суда трудового народа ждать, скорого, но справедливого. Солдаты-красногвардейцы деловито грузили трупы в кузов одной из машин – видно, дело было уже привычное. – Вам, гражданочка, с нами проехать придётся, – обратился к женщине комиссар. – Я так понимаю, вы их… – Я их пристрелила в целях самообороны, – ледяным голосом уронила та. – Пусть меня лучше судят, чем несут. – Логично, – усмехнулся комиссар. – А имя ваше, позвольте?.. – Шульц. Просто Шульц. – Шульц, значит… род занятий, гражданка Шульц? – Я учительница. Русская словесность. – А вы… – комиссар сделал паузу, – боевая, выходит. Небось кто урока не выучил – сразу пулю в лоб? – попытался он пошутить. – Ну, зачем же так сразу. Только тому, у кого в четверти выйдет «кол». – Женщина улыбнулась в ответ, одними губами. – Проедемте с нами, – повторил Жадов. – Дело ясное, обстоятельства абсолютно ясны… но снять показания я обязан. Эта шайка наверняка замешана и в других разбойных нападениях, так что… простите, гражданка Шульц, а как вас по имени-отчеству? – Ирина Ивановна. А что, неужели я так плохо выгляжу, что ко мне надо обращаться словно к старухе? – Нет, нет, что вы, нет! – смешался комиссар. – Положено так… простите… Значит, садитесь, садитесь, сюда, в кабину… Мы тут в бывшем участке, здесь недалеко… Ирина Ивановна Шульц едва заметно улыбнулась и поставила ботик на подножку автомотора. – Значит, Ирина Ивановна, вы – учительница? – Да. Жадов обмакнул перо, старательно вывел что-то на бланке. Бланк был уже новым, без императорского орла. Вернее, орёл-то имелся, но выглядел он больше как ощипанная курица. Ни корон, ни державы, ни скипетра… Комиссар перехватил её взгляд. – Да-да, эмблема уже новая. Это эти, временные, так их, простите, и разэтак. Придумали… управились быстро… да только разве ж трудовому народу орлы всякие нужны? Нет, не нужны, Ирина Ивановна, никак не нужны… Скверное перо скрипело, словно пыточный инструмент. В бывшем кабинете начальника полицейского участка был относительный порядок, от разгрома он уцелел. Только исчез со стены портрет государя, остался тёмный прямоугольник, словно призрак. – Род занятий… у-чи-тель-ни-ца, – старательно выводил меж тем Жадов. – Писаря б позвали, гражданин комиссар. – Нет у нас писарей, всё сами. Незачем бойцов отвлекать… да и пишут они, между нами… курица лапой и то лучше справится. А старые кадры все попрятались, разбежались, боятся гнева народных масс, гады! Ирина Ивановна слегка кивнула. – Конечно. Они и должны бояться. – Революция карает лишь тех, кто запятнал себя преступлениями против рабочего класса и беднейшего крестьянства! За кем не числится никаких злодеяний, могут ничего не бояться, – пылко и убеждённо бросил комиссар. – Значит, учительница… Место работы? – Александровский кадетский корпус, – спокойно ответила госпожа Шульц. Жадов поднял бровь. Перо так и замерло в его руке, не достигнув чернильницы. – Вы? В кадетском корпусе? – Да. Зачем мне вам лгать, тем более что мою ложь было бы очень легко разоблачить? – О да! – Жадов тут же расправил плечи. – Разоблачить – это мы можем! – Ну вот. Поэтому я и говорю как есть. – Она пожала плечами. – Я преподаю… то есть преподавала русскую словесность. Вы находите это странным, гражданин комиссар? – Признаться, да. Как-то не встречал раньше женщин-учительниц в мужских классах. Как же вы там оказались? – Мне нужна была работа, а в корпусе открылась срочная вакансия по тяжёлой болезни прежнего наставника. Другой только что вышел в отставку; быстро заполнить место не удалось, и моё прошение удовлетворили. Военное ведомство неплохо платило, а у меня на иждивении старики-родители и двое младших братьев. – Понятно… это там вы так выучились стрелять? – Да. В корпусе имелись толковые наставники. – Толковые наставники? Поди, муж ваш?