Площадь завопила. Казаки сдёргивали с плеч карабины, хватались за шашки. – Надо отступить, – шепнула Ирина Ивановна Жадову. – Иначе крови сейчас будет!.. Однако Жадов, не слушая её, вдруг сильным упругим шагом двинулся прямо к всколыхнувшейся толпе. И так спокойно, так уверенно он шёл, что казаки и казачки сами невольно раздались перед ним. Начдив взобрался на ту же телегу, с которой только что слез казак из Песковатого. – Братья-казаки! – с болью выкрикнул Жадов. – Не слушайте вы этого! Враньё это всё, царские блюдолизы шлют засланцев, хотят, чтобы пролилась кровь меж нами! Вот я перед вами стою, питерский рабочий, руки мои в мозолях да шрамах, сызмальства на станках трудился! Кто не верит, ступай сюда, покажу! Какой же я вам враг? Разве может рабочий человек русский с русским же казаком такое учинить? Хлеб нам нужен, не скрою, кровь из носу нужен! Но людей без вины убивать… пулемётами… не верю! Разве мои красноармейцы чинили тут хоть что-то подобное? Ну, разве что с девками вашими перемигивались, так пригожи у вас девки, сам бы засмотрелся! Он ещё пытался шутить, но настроение толпы переменилось. Она вдруг раздалась вторично, и к подводе, что служила трибуной Жадову, не протиснулся, но с достоинством приблизился старый седой казак, в сине-голубом парадном мундире лейб-гвардии Атаманского полка, с погонами есаула, на груди кресты и медали – небось, ещё с турецкой войны. Толпа почтительно умолкла. – Вот что, мил человек, – казак был стар, но держался очень прямо и говорил чисто, без стариковского шамкания, во рту сверкали белые крепкие зубы. – Ступай отсюда подобру-поздорову. Скатертью дорожка, могилкой самовар. Вы там сами по себе, и мы сами по себе. Ты нам зла не сделал, ну, и мы тебе не сделаем. Но хлеба не дадим. А в Песковатый команду отправим, поглядим-посмотрим, что там за турок такой лютует, что за идолище поганое к нам пожаловало… – Не делайте этого, есаул. – Ирина Ивановна вдруг оказалась рядом с Жадовым. – Иосиф Бешанов – я его знаю. Это воистину чёрт нечистый. Души у него нет, злоба одна. И вокруг себя таких же собрал. Пойдёте вы на него, как у казака принято, грудью, пулям не кланяясь, – и поляжете все. Отряд у него большой, оружия хватает. Без нужды погибнете все, да и только. Серебристый голос товарища Шульц звенел в сгустившейся вдруг тишине, и всё вокруг смолкло. – Не шлите никого туда, не ходите. Даром только пропадёте. Старый есаул глядел на Ирину Ивановну серьёзно, строго, со вниманием. – Вижу, дочка, что от сердца говоришь. Хоть и красная. Тогда так приговорим, мир, – коль сами Бешанова этого вашего «чёртом» зовёте, так и сами с ними и справьтесь. Тогда подумают казаки, покумекают. Хотя… знаешь сказку, дочка, про умного кота? Который одну и ту же мышь ловил, придушивал да хозяйке приносил? А потом её, мышь эту, выхаживал да выпускал, чтоб его самого не прогнали? Вот и понимай. Сами вы к нам этого Бешанова со сбродом его привели, сами и уводите. А до того – никакого вам хлеба. Решите ударить – кровью умоетесь. Заряжай, казаки! Слитно щёлкнули затворы. Стволы пока смотрят в стороны, в серое мартовское небо, но нацелиться казаку – доля секунды. – Хорошо, – вступил Жадов. – Быть посему. Никто ни в кого не стреляет, расходимся миром… – С Бешановым этим справьтесь, – повторил старик-есаул. – А для верности пошлём мы с вами наших, татарниковских, казачков. Они доглядят. Колонны 15-й стрелковой дивизии отступали от Татарниковского хутора. С ними ехали и пятеро местных казаков, до зубов вооружённых, каждый при заводном коне. Ехали на юго-запад. Дон готов был уже вот-вот вскрыться, но пока ещё лёд держал крепко. Тот самый хутор Песковатый в двадцати верстах от Татарниковского, только на правом берегу Дона. Пятеро казаков торопились, но пехота Жадова уже прошагала сегодня немало, требовалась ночёвка. Зашли в небольшой хутор, всего три десятка дворов, кое-как разместились. При себе Жадов держал свой питерский полк, харьковские части двигались параллельно. Бывший комполка Сергеев, сперва разжалованный за дерзость в ротные, а потом и арестованный, долго просил прощения и наконец выпросил – рядовым бойцом. С тех пор вёл себя тихо, воду не мутил, но Ирина Ивановна всё равно, что называется, глаз с него не спускала – и Жадов перевел Сергеева в «свой» бывший батальон. – Держи друзей близко, – повторяла Жадову Ирина Ивановна, – а врагов – ещё ближе. – Это кто сказал такое? – удивлялся Жадов. – Товарищ Ленин? – Макиавелли. – Умный, – с уважением заметил Жадов. – Из Италии небось? Наш товарищ-интернационалист? – Из Италии. Только он в пятнадцатом веке родился. – Ну вот! Значит, и тогда уже большевики были! – немедленно заявил Жадов. Ирина Ивановна только улыбнулась. Так или иначе, но Сергеева они держали и впрямь «близко». Наутро двинулись дальше. И едва выступили, едва разгорелся весенний день, как Ирина Ивановна вдруг схватила ехавшего рядом с ней верхами Жадова за рукав: впереди поднимались столбы дыма. Что-то горело, горело обильно и дружно; и могла это быть только деревня, или, как говорят на Дону, «хутор». Пятеро татарниковских казаков смотрели на пожарище в мрачном молчании. Жадов приказал разворачиваться в боевой порядок. Вперёд отправились дозоры. Шли теперь осторожно, все наличные пулемёты – в головах колонн. Дороги словно вымерли, всё живое исчезло как по мановению волшебной палочки; ближе к полудню дивизия с трёх сторон приблизилась к тому месту, где поднимался дым. …Это тоже был хутор, и немаленький – дворов под сотню. Сейчас он являл картину жуткого разрушения – всё сожжено, торчат закопчённые печные трубы, на улицах – трупы и людей, и скота, и даже собак с кошками. Множество стреляных гильз. – Господи… – закрестился вдруг один из жадовких бойцов постарше. – Да что ж это такое творится-то, а?!.. – Бешанов, – едва выговорила Ирина Ивановна. Кажется, она с трудом удерживалась в седле. – Бешановские тут побывали… – Обойти всё! – срывая голос, закричал Жадов. – Может, ещё кто живой есть… Бойцы бросились выполнять. В громадном большинстве, но не все. Сергеев и ещё кучка так и остались стоять, где стояли. – Почему не исполняете приказ?! – Рука Жадова шарила по боку, где кобура. – А ты их жалеешь, что ли, начдив? – фыркнул Сергеев. – Нашёл кого жалеть! Нагаечники, крапивное семя, мало они нам кровь пускали? Всех их в расход надо! Никого не щадить! – Баб с ребятишками тоже? – тяжело и страшно спросил Жадов. – Скот вырезать, дома спалить, да? Так новую жизнь утверждать станем? – Если надо, то и так. – Сергеев сплюнул. – А ты, начдив, контру жалеешь. Какой из тебя краском, к чёрту? Ну, чего глаза выпучил? Чего за «маузер» хватаешься? А ну-ка, ребята, давай! «Ребят» вокруг Сергеева было десятка три. Все – из его бывшего полка. Бум. Бум. Бум. Сергеев опрокинулся на спину. Прямо посреди лба – небольшое входное отверстие от пули. Девятимиллиметровой пули, твёрдой рукой выпущенной из немецкого «люгера». Рядом с Сергеевым упали, вопя и хватаясь за простреленные ноги, двое самых близких его корешей. Остальные поспешно отскочили, делая вид, что они тут совершенно ни при чём. Ирина Ивановна Шульц подала коня вперёд. – Ну, кто тут ещё такой дерзкий? Как видите, стреляю я неплохо и быстрее вас, мужиков. Дерзких более не нашлось. Подоспели жадовские проверенные бойцы, «харьковских» быстро разоружили. – Значит, так, – негромко и жутко сказала Ирина Ивановна, подъезжая к их угрюмому строю. – Погиб наш замечательный товарищ Сергеев в кровавом и неравном бою с контрреволюцией, попал в засаду, «беляками» устроенную. Дрался героически, в плен не сдался. Последний патрон себе приберёг. Всем понятно? Понятно было всем. …Хутор обыскали. С большим трудом нашли пятерых выживших – древнюю старуху, потерявшую рассудок, похоже, от горя – всё время звала какую-то Аксинью и «деток»; троих баб средних лет и одного раненого казака с простреленным правым плечом. Уцелел он поистине чудом – бешановцы, похоже, приняли его за мёртвого и, очевидно, просто позабыли добить контрольным выстрелом. История его несколько отличалась от рассказанного казаком-вестником в Татарниковском, но такое, наверное, всегда и случается при таких делах. …Всё случилось просто и банально. У Бешанова был немалый отряд – три сотни сабель, самое меньшее. Да ещё пулемётная команда. И целая артиллерийская батарея в шесть орудий. Общий счёт выходил почти на четыре сотни бойцов. С хутора они потребовали сдать хлеб и оружие, но с того начинали и многие другие им подобные части; здесь же требования оказались куда разнообразнее – выдать всех «беляков», бывших офицеров, «бар», «богатеев» и «попов». «Бар» с «богатеями» на хуторе не сыскалось (да и отродясь не бывало), а вот «попы» нашлись. Собственно, только один поп, из небольшой хуторской церкви. Небольшой, но ухоженной, аккуратной, намоленной. Батюшка, собственно, сам вышел к находникам – мол, чего меня «выдавать», вот он я. Его тотчас и расстреляли. Прямо у входа в храм, не озаботясь даже отвести подальше. Казаки и казачки бросились было отстаивать своего священника, и по ним немедля открыли плотный, как в настоящем бою, огонь – и не поверх голов, а на поражение. Ударили пушки. Заработали пулемёты с тачанок. Люди метнулись по домам, кто-то из казаков выскочил с винтовками, попытался отстреливаться – и тогда бешановские принялись методично поджигать дома. Пытавшихся выскочить – расстреливали тоже. Не разбирая пола и возраста. Старики попытались сдаться – за весь хутор. Бешанов вроде бы согласился, велел всем выйти на площадь, потом согнанных туда людей повели за околицу, в яр. Оттуда уже никто не вернулся. На стене храма чёрным – похоже, закопчённой палкой – выведено было: «смерть нагаечникам!». И да, это обещание бешановские исполнили скрупулёзно. …Яр был заполнен телами. Казаки, казачки, казачата. Мальчишки и девчонки, даже младенцы. Все. У Жадова подкосились ноги. Он упал на колени, сжимая кулаки, в горле клокотало – и были это не рыдания, это был рык дикого зверя. Рядом с ним стояли его бойцы, белее невестных платьев. Кто-то, не сдержавшись, плакал, утирая слёзы кулаком, кто-то молился вслух. На пятерых татарниковских казаков даже смотреть было страшно. Двое в этом яру нашли свою родню. – Ну, дядя… – хрипло выдавил один из них, подходя к Жадову. – Славно, славно отплатила нам твоя народная власть. «Смерть нагаечникам», значит? Ну, это мы ещё поглядим, к кому костлявая-то пожалует… – Погоди… – протянул руку начдив. – Это ж… один выродок такой, ты же видел, казак, мы ж совсем другие… – Мы разбираться не станем, – сплюнул казак. – Убирайтесь с нашей земли, все. Всех погоним, и вас, краснюков, и «золотопогонников». Не нужен нам никто на вольном Дону… – Патроны, где возьмёте, казаки? – резко спросила Ирина Ивановна. – Склады все на юге, в Новочеркасске, у белых. Сколько продержитесь? Красная армия наступает. Вас задавят. – А не держаться если – в яр все отправимся?! – словно выхаркнул кровь казак. – И так конец, и этак?! – Можно сдать хлеб… – начал было Жадов, но казак взвился, замахнувшись нагайкой: