Даже самые младшие – Анастасия и Алексей – не бегали, не скакали, не носились, как положено обычным детям, даже в царской семье; сидели смирно, глядели чуть ли не испуганно. Ярко горели свечи, сияла Вифлеемская звезда на вершине нарядной ёлки, блистала мишура ёлочного дождя, а новоиспечённый прапорщик Фёдор Солонов уходил из государева дома с тяжёлым сердцем. И, вернувшись в госпиталь, вдруг ощутил, как разом заболели все уже почти зажившие швы. Он раскрыл пакет, вручённый Татьяной – мягкие тёплые вещи, носки, несколько пар, вышитая рубаха – и маленькая записочка: «Милый Ѳёдоръ, подарокъ мой совсѣмъ не “царскiй”. Но я-то знаю, что зимой, да ещё и на фронтѣ, нѣтъ ничего важнѣе сухихъ и тёплыхъ ногъ. Никогда не будутъ лишними носки, что я для Васъ связала. Носите, пусть онѣ служатъ Вамъ как слѣдуетъ, и не вздумайте ихъ беречь! А не то я на Васъ разсержусь». А ещё был приложен маленький образок святого Георгия Победоносца, покровителя воинов. После Нового года вести пошли одна за другой, и одна чернее другой. Новосформированная большевицкая армия, названная «Красной», уверенно и смело наступала, донецкие города, где власть удерживалась рабочими советами, встречали её красными же флагами. Встретили бы и цветами, да с ними по зимнему времени имелась нехватка. Конные отряды «красного казачества» – ибо появилось и такое, с верховьев Дона, – доходили до Волновахи, один разъезд остановили у самого Мариуполя. Именно остановили, а не «уничтожили» или «пленили»: низовские казаки, сохранившие верность престолу, по-свойски побалакали с сородичами, мол, чего палить друг в друга, как житуха, как служба? Верховые тоже не хватались за шашки: мол, служба ничего, землю раздают, баре, какие были, разбежались, правда, не все, но землицу-то у них отбирают, хватит, попановали! …Низовские уезжали в молчании. Год тысяча девятьсот пятнадцатый начинался тяжело. А следом за разъездами валом валила с севера пехота, с новыми командирами, но кое-где во главе полков остались и старые, их поименовали «военспецами», приставили комиссаров с расстрельными командами, но пока всё шло хорошо. Добровольцы покинули окрестности Славянска, Бахмута, Луганска. Юзовка оставалась ничья, но колонны красных неумолимо надвигались с севера. Всё это Фёдору излагал лучший друг Петя Ниткин, излагал спокойно, но взгляд и у него сделался каким-то отрешённым – и Фёдор понимал отчего. Не сегодня-завтра кадетские роты, враз ставшие «офицерскими», отправятся подпирать трещащий по швам фронт. Хотя, собственно говоря, и трещать было нечему. Слабые заслоны добровольцев вели арьергардные бои к югу от Луганска, по широкой дуге, однако найти разрыв в их построениях, вклиниться в брешь, зайти во фланг и тыл не составляло особого труда. Петя приносил карты, и Фёдор бросил даже и хвататься за голову. Совершенно непонятно было, кто и как собирается оборонять Донбасс. На севере красные вплотную подошли к Киеву. Некий Петлюра, объявивший себя «гетманом вольной Украины», попытался сдержать их на рубеже Днепра, но большевики наступали и по правому, и по левому берегам великой реки. В Минске была прочно установлена советская власть, а вот ещё западнее новосозданная польская армия, для которой у западных держав мигом нашлись и оружие, и снаряжение, занимала Брест-Литовск, Вильно, Гродно и дальше по линии на юг вплоть до Владимир-Волынского. Поляки пока бездействовали, укрепляясь на занятых с налёта территориях, и, по слухам, уже отправили к большевикам делегацию для переговоров о границе. Елисаветинск, Ростов, Таганрог, Новочеркасск, вся Таврида, Кубань и Крым оставались за добровольцами. Ставка, говорил Петя, непрерывно заседает, но не может решить, что делать. К этому выводу он приходил, потому что ничего и не делалось. Отдельные офицерские отряды и казачьи сотни по собственному почину пытались сдержать наступающих красных, в ещё выходивших газетах распространялись панические слухи. И только пятого января появился государев Манифест, где объявлялась мобилизация «всех верных присяге» в областях Таврической, Донецкой и во Всевеликом Войске Донском, равно как и на Кубани, и в Крыму. В отличие от прежних, этот был чётким и конкретным. Был назван враг – большевицкий режим, было вновь заявлено, что земля будет передана тем, кто её обрабатывает, что будут сняты все сословные ограничения к образованию, какие ещё оставались. И только пятого января с вокзалов Приазовья начали уходить эшелоны. Александровских кадет подняли по тревоге, внезапно, и утром, в стылой тьме, под мелким снежком, они уже грузились в вагоны. Был среди них и прапорщик Фёдор Солонов. Хотите верьте, хотите нет, но тяжёлая рана его зажила всего за два с небольшим месяца. Паровоз нёсся через запорашиваемую снегом степь, а Фёдор сидел в теплушке, подле остывающей печки, и вспоминал, как оставлял Елисаветинск в прошлый раз, семь лет назад – с семьёй, в вагоне первого класса, преисполненный надежд, радостный, счастливый… – Ничего, Фёдор, – к нему подсел Две Мишени. Полковник так и остался со своими молодыми бойцами – остальных офицеров велено было государевым указом оставить «для воспитания новых кадет», ибо славный Александровский корпус ныне считался временно пребывающим в Елисаветинске. Вторая рота, посаженная обратно за парты, страшно этим обстоятельством возмущалась. – Мы обязательно победим, – с непреклонной убеждённостью сказал Аристов. – Не как те? – Не как, Фёдор. Никаких атак густыми цепями на пулемёты. Нас мало, красных всегда больше будет, в разы. Недостаточно сказать, воюем, мол, не числом, а умением, потому что умение это – откуда взять? – Но мы же знаем, как не надо, верно? – Знаем, Федя. Вот почему добровольцы и не рвались грудью останавливать красных. Они бы просто продавили нас массой. Их много, они поверили большевикам, они думают, что им и впрямь будет сейчас и земля, и воля, и заводы рабочим, и прямая народная демократия. Казачков-то красные сагитировали уже. Верховые полки чуть ли не все за ними двинулись. Низовские ещё держатся, но уже заколебались. – Большевики больше пообещали? Две Мишени поморщился. – Да нет. Не больше. Земля-то, она и так у казаков. «Бар» пресловутых на нижнем Дону, считай, что и нет. А какие имеются, немногие, так сами из казаков. Имения не слишком большие. – Тогда что ж такое им посулили? Аристов вздохнул. Отвечать ему явно не хотелось – тем более что к разговору стали прислушиваться и другие кадеты первой роты, – но всё-таки он ответил: – Грабить им разрешили. «Буржуев», «богатеев», тех самых «бар» несчастных, какие сыщутся. На селе, в городах – неважно. – И казаки повелись? – с ужасом спросил кто-то, кажется, Варлам Сокольский. – Повелись, не повелись, а только «красные казаки» теперь перед нашим фронтом, – строго сказал полковник. – И они уже не верные слуги престола, а изменники присяге, государю и Отечеству. И поступать с ними надлежит соответственно. А теперь слушайте меня внимательно, господа прапорщики!.. План на завтра будет таков… Утро шестого января выдалось на славу. Ясное, с лёгким морозцем. Эшелон разгружался на станции, кругом – голая степь, правее, у самого горизонта – террикон. Тянутся вдаль узкие полосы леса, всё, что можно и что нельзя – распахано, стало полями. Серые шинели, серые папахи – первая рота почти невидима. Она не закапывается в землю, нет, она рассыпается по облетевшим лесополосам, по которым идёт прямая, как стрела, дорога. Рота невелика. Всего шестьдесят человек, а по штатам военного времени полагалось бы иметь двести тридцать пять. Но зато на эти шестьдесят – дюжина ручных пулемётов, а у остальных – верные «фёдоровки». Приготовлены гранаты, снаряжены запасные магазины, «стрелки-отличники» в последний раз проверили оружие. Привезший их эшелон загудел, задымил и двинул в обратный путь, даже не переформировываясь. Время, когда ждёшь, растягивается тягучим киселём. Фёдор Солонов ждал, застыв и даже не ощущая мороза. Перед отправлением им выдали валенки с галошами. А ещё он надел две пары подаренных великой княжной носков. Она была права – сухие и согретые ноги зимой на фронте – первое дело. А потом впереди показалась колонна. Ещё до этого весть принесли разведчики. По рядам первой роты понеслось – идут, идут, идут! Фёдор лишний раз ощупал снаряженные магазины. Страха не было – вернее, был, но тот, что помогает тебе стать осторожным, хитрым, выносливым, а не заставляет бежать без оглядки, бросая всё на свете. И точно. Конная колонна красных шла, словно на парад. Под знаменем. Без головного дозора – словно и не на войну. И, когда она подошла совсем близко, грянули выстрелы, почти в упор. Фёдор выстрелил в человека на коне, ехавшего рядом со знаменосцем; в добротном полушубке, с деревянной кобурой «маузера» на боку, по виду – явно командир. Всадника смело с седла, опрокинуло на спину, швырнуло под копыта другим лошадям; и после этого Фёдор уже стрелял, как мог быстро, одиночными, почти не целясь, но и почти не промахиваясь. Угодившие в засаду красные кавалеристы поспешно разворачивали коней, кто-то пытался отстреливаться, но головной эскадрон полёг почти полностью. Следовавшие за ним попытались было развернуться лавой, подались в поля правее и левее от дороги, но на заснеженной земле видны были лучше, чем на ладони. Пулемёты первой роты сбивали всадников, падали несчастные лошади, и очень скоро все конники, кто мог, уже мчались прочь, немилосердно работая нагайками. Тел на припорошенной земле осталось очень много. – Доложить о потерях! – гаркнул Две Мишени. Таковых не оказалось. Никто не был даже ранен. – Поздравляю с успехом, молодцы! – Рады стараться! – дружно ответили господа прапорщики, впрочем, чувствовавшие себя пока что прежними кадетами. Двинулись той же дорогой, какой проскакал совсем недавно самоуверенный неприятель. Конный дозор отправился вперёд, выдвинулись и боковые. Окрестности Юзовки густонаселены, сёла тут богатые, спрос на провизию всегда был высок; вскоре дорога вывела роту полковника Аристова на сельскую околицу. Дозорные до этого прислали вестового с донесением, что противник тут не задержался, отступил дальше, к городу. Евдокиевка, ближний пригород Юзовки, имевшая около тысячи жителей, торговлю бакалейными товарами некоей Прасковьи Ивановны Молотковой, мельницу купца Синаревского, а также двух торговцев пивом – Игнатищева и Кузякина, была красными оставлена без боя. Они даже не успели испортить телеграф. Телеграфист, правда, сбежал, но Две Мишени лишь пожал плечами и сам сел к аппарату. Вестовые помчались к другим отрядам, прикрывавшим дерзкую роту с флангов. Отбив телеграмму, Аристов махнул своим: – Идём, господа прапорщики. Через селение прошли лихо, строем, отбивая шаг, несмотря на валенки. Народ следил из-за занавесок, но приветствовать добровольцев не спешил. – Ждут, чья возьмёт, – пожал плечами Две Мишени в ответ на недоумённые вопросы. – Не осуждайте их, господа.