Немецкие офицеры и сопровождавшие их отбыли восвояси, а комиссар резко повернулся к Ирине Ивановне: – Товарищ Ирина… – Взгляд его вспыхнул радостью. – Товарищ Михаил! – Его не успевшее начаться излияние прервало выразительное постукивание ботика. – Место и время боя надо выбирать с умом, а не бросаться грудью на пулемёты, как вы сейчас. Это же явно люди самого Благоева; тут и впрямь большая политика. Немцы нам помогли. И слава Богу, что можно им дать в зубы сколько-то золота и они – жадные, алчные типы! – в него вцепятся и уйдут. Когда поймут, как мы их провели, спохватятся, да поздно будет. Комиссар заметно увял. – Мне нужно было вас остановить, – уже мягче сказала Ирина Ивановна. – Простите, что пришлось… вот так вот. Но иначе, боюсь, вы бы меня не послушались. Жадов вздохнул. Потом встряхнулся, сообразив, что на них пялится изрядная часть отряда. – Ну, чего встали, товарищи пролетарии? – рыкнул он. – Все ячейки богатеев в хранилище уже вскрыты? Бойцы задвигались, но как-то смущённо. – Дык, товарищ комиссар… у вас-то лучше всех получалось! Товарищ комиссар хмыкнул. – Эх, босота безрукая! Ну как вот с вами мировую революцию вершить?.. Ничего без меня не могут! – А почему именно без вас, товарищ Михаил? – Так ведь я, товарищ Ирина, был слесарем, мастером-станочником. Ну, как «был», и есть, само собой. Слесарь-инструментальщик, высшая категория, Путиловский завод. Вот потому-то я эти ячейки вскрыть могу, а бойцы мои – нет. Они, конечно, хорошие, и за дело революции умрут не дрогнув, но вот с квалификацией у них не очень, признаю. Не давало им прогнившее самодержавие образования… – Тогда идёмте, – твёрдо сказала Ирина Ивановна, – опись будем составлять. Чтобы ни одна побрякушка не пропала! Всё должно послужить великому делу освобождения рабочего класса! Михаил помолчал, потёр переносицу, замялся, словно собираясь с духом. – Вот поистине, товарищ Ирина, как попы б сказали – сам Бог вас нам послал. И бойцы вас любят и слушают. И говорите вы всё правильно. И рядом с вами… тоже… ну, стараешься… – Он совсем смутился. – Стараешься лучше стать, вот. Вот гляжу на вас и понимаю – ни одна брошка, ни один камешек даже самый завалящий у вас к рукам не пристанет. Опись составите, и будет она самой полной и верной, вернее, небось, чем у самого банка… – Он покраснел, совсем замялся, умолк. Ирина Ивановна улыбнулась. – Ну, товарищ Михаил, вы преувеличиваете. Можно подумать, вы б эти брошки по карманам рассовывать стали! – Может, и не стал, – не принял шутливый тон комиссар. – А может, и дёрнул бы нечистый. Как товарищ Благоев говорит – «буржуазные пережитки в сознании». Вдруг да и сунул бы. Правда… правда… – голос его упал до шёпота, – признаюсь… ну… разве, чтобы вам подарить… Последние слова не услыхал никто, кроме самой товарища Шульц. Ирина Ивановна вздохнула. – Что? – выдавил комиссар. – Вот как на духу признаюсь… как увидел вас, Ирина Ивановна, Христом Богом клянусь, всё внутри как перевернулось… Об одном мечтаю, честное слово, – чтобы слова те ласковые вы б мне взаправду бы сказали… а не чтоб остановить… – Товарищ Михаил… Миша… – так же тихо ответила Ирина Ивановна, и в голосе её была самая настоящая, самая искренняя печаль. – Ну сами посудите, как же я возьму что-то, зная, что оно – неправедное? Зачем мне такое? От чистого сердца, честно заработанное – оно ведь совсем другое. Не должно оно быть дорогим, честным должно быть. А побрякушки эти… кровью они политы, кровью да по́том – к чему они мне? – Светлый вы человек, Ирина Ивановна, – вздохнул Жадов. – Воистину, вот таким, как вы, новый мир и строить. – Все вместе будем строить, – решительно сказала Ирина Ивановна. – Без деления на чистых и нечистых, светлых или тёмных. Всем народом навалимся и сдюжим! – Конечно, сдюжим! – кивнул Жадов. – Вот только… Вот как бы нам… – Не станем пока говорить об этом, товарищ Михаил. – Пока не станем. – Пока? – по-детски обрадовался комиссар. – Да, – кивнула Ирина Ивановна. – Пока. А теперь идёмте, ячейки сами себя не вскроют и ценности сами себя не опишут. Через день отряд комиссара Жадова оставался всё в той же позиции – охраняя опустевшее здание банка. Сам банк, как и остальные, уже национализировали, первым же декретом нового правительства, Центрального Исполнительного Комитета, бывшие конторские работники на местах не появлялись. Объявлено было о трудовой повинности «бывших эксплуататорских классов», о введении карточек на продукты питания, «для обеспечения угнетённых рабочих масс хлебом по твёрдым ценам», но при этом, как ни странно, оставлены были в неприкосновенности частные заведения, коим лишь вменили в обязанность отпускать товар прежде всего «в пределах выделеннных по карточкам нормативов», а остальное – «по свободным ценам с уплатой соответствующих налогов». Ирина Ивановна как раз объясняла бойцам своего – уже своего! – отряда суть «текущего момента», когда от дверей банка послышался какой-то шум, потом раздалось уставное «стой, кто идёт!» часового. Вышколенные бойцы разом вскочили «в ружьё», комиссар схватился за «маузер», Ирина Ивановна – за свой «люгер». Они подбежали ко входу. Тут была возведена настоящая баррикада, плотно уложенные мешки с песком, да не просто так, а с бойницами, и солдаты Жадова дружно щёлкнули затворами – на всякий случай. – Идёт зампредседателя Петросовета Благоев! – донеслось с улицы приглушённое. – Ничего не знаю, пароль! – гаркнул часовой. Жадов с Ириной Ивановной поспешно выскочили наружу. Там урчали три автомотора: помпезный «роллс-ройс» и два руссобалтовских грузовика, доверху набитые вооружёнными людьми, по большей части – балтийскими матросами в чёрных бушлатах, но среди них затесалась и дюжина крепких молодых парней в кожаных куртках. И верно – на сиденье «роллс-ройса» рядом с водителем оказался сам товарищ Благоев, на заднем – ещё трое каких-то деятелей, Ирина Ивановна не сомневалась, что видела их в Таврическом дворце. – Спокойнее, спокойнее, боец, – благодушно втолковывал зампред Петросовета наставившему на него штык часовому. – Хвалю за революционную бдительность, но откуда ж мне пароль-то знать, коль твой комиссар мне его сообщить не удосужился? – Товарищ Благоев! – подоспел Жадов. – Простите моего бойца, он выполнял моё распоряжение… Отставить! Вольно! – это было уже часовому. – Всё правильно, товарищ, всё верно, бдительность должна быть на высоте. – Благоев спустился с подножки. – Ну, показывайте своё хозяйство, комиссар!.. – Товарищ зампред Петросовета, докладываю – банк полностью проинвентаризован, звонкая монета пересчитана, наличность кредитными билетами складирована, индивидуальные ячейки вскрыты, ценности собраны, описаны и помещены в сейфовое хранилище под надёжной охраной! – Прекрасно! – одобрил Благоев, входя в просторный вестибюль. – Какие у вас чистота и порядок! А то к другим зайдёшь – все перебито, переломано, даже фикусы в кадках разбили… фикусы-то чем провинились? Они трудовому народу полезны тоже! – Это всё товарищ Шульц! – указал комиссар. – Она у нас никому спуску не даёт, так застыдит, что любой сразу исправлять бежит и впредь уже не допускает! – О! – улыбнулся Благоев. – Ценное качество, товарищ Жадов. Рад познакомиться, товарищ Шульц! – и он протянул Ирине руку. Товарищ Шульц ответила крепким пожатием. – И я очень рада, товарищ заместитель председателя! – Значит, это вы тут понизовую вольницу усмиряли?.. – улыбнулся Благоев. – Никак нет, товарищ зампредседателя, это товарищ комиссар зря на себя наговаривает! Дисциплину он поддерживает, я только вела с бойцами разъяснительную работу! – О чём же? – О том, что социализм – это учёт и контроль, а не анархия! В лице Благоева что-то неуловимо дрогнуло, чуть сдвинулись брови. – Социализм – это учёт и контроль? Где это вы такое услышали, товарищ Шульц? – Как где? – удивилась товарищ Шульц. – На митинге, с неделю назад, там выступал товарищ председатель Петросовета, товарищ Ульянов, он и сказал! – Так и сказал? Ну, Старик всегда умён был, да, – кажется, Благоев слегка расслабился, но не до конца. – Так и сказал. И совершенно верно сказал, – решительно закончила Ирина Ивановна. – Хотите ознакомиться с описью изъятого, товарищ Благоев? – Подготовьте заверенную копию и перешлите… – У нас всё уже готово. Все описи совершались в четырёх экземплярах и заверялись актами в присутствии четырёх свидетелей. – Так, начинаю завидовать вам, товарищ Жадов! – усмехнулся зампред Петросовета. – Толковый начальник штаба – половина успеха! Товарищ Шульц, а как вы посмотрите на более ответственную работу?.. Взгляд у Жадова сделался как у больного пса. – Я всегда готова трудиться на благо Революции, куда бы ни послала меня партия! – Партия? Вы член нашей партии? – Благоев поднял бровь. – Никак нет! – отрапортовала Ирина Ивановна. – Но я знаю, какая именно партия долгие годы добивалась и добилась этой победы! – Товарищ Шульц, она сочувствующая, – подал голос и комиссар. – Но очень сильно сочувствующая! Сочувствующая деятельно! – А раз деятельно, то отчего бы вам не подать заявление, товарищ Шульц? – Почту за честь! И вот опись, товарищ Благоев. – Прекрасно… знаете что, товарищ Жадов? Я смотрю на ваш отряд… к более ответственной работе готова не только товарищ Шульц, но и вы все. Для борьбы с контрреволюцией формируется особый орган Петросовета – Чрезвычайная Комиссия, сокращенно – ЧК; думаю, хватит вам считать купюры и сидеть на банковском бархате. Ценности мы все перевезём в бывший имперский Госбанк – ныне Центральный Банк Советской России, – а вы… вы явитесь в здание окружного суда на Литейном. Его пытались сжечь безответственные анархисты, но, к счастью, ущерб оказался не столь значителен. – Почтём за честь!