Через несколько минут мы спустились в комнату Гл. Бородаева. Внук писателя нес веревку, которой мы должны были его связать. — Волосы у тебя в порядке: растрепаны! — сказал я, внимательно осмотрев Глеба. — Рубашка в порядке: без пуговиц! — Может быть, и на пальто оторвать? Две или три? — предложил Глеб. Он готов был на все! — Нет, не надо. Еще замерзнешь! — Я читал, что к подследственным надо проявлять доброту или, вернее сказать, чуткость. — Теперь осталось только привязать тебя к стулу. К самому легкому, вон к тому… Глеб покорно задрал руки, как бы сдаваясь в плен. И мы привязали его к плетеному стулу. Его спина и спинка стула были тесно прижаты друг к другу. — Запомни: ты так отчаянно рвался на помощь Племяннику, что нам пришлось тебя привязать! Впопыхах мы не рассчитали, что стул легкий и ты можешь бегать по даче вместе с ним. Запомнил? И главное: мы давно удрали. То есть покинули дачу… И уехали в город. Чтобы Племянник не устроил погоню. Усвоил? — Усвоил. — Сколько времени потребуется тебе на эту операцию? — Не знаю… Минут десять… Или пятнадцать… — Сверим часы! — У меня нет часов. — Ну ладно. Ждем тебя возле того самого пня ровно четверть часа! Будем следить по Наташиным часикам. Наташа, сколько сейчас? Она протянула мне руку. Я взял ее руку в свою. И долго держал. — Что, плохо видно? — спросила Наташа. — Нет… просто хочу дождаться, пока будет ровно двадцать часов двадцать минут. Хорошо запоминается: двадцать двадцать! Она тоже взглянула на часики: — Но ведь нужно ждать еще целых три минуты. — Ничего, я подожду. Ровно в 20.20 я воскликнул: — Операция начинается! Ты, Глеб, ничего не забудешь? Племянник должен поверить: мы давно покинули дачу! И уехали в город… А на самом деле ждем возле пня! — Не забуду… Я приблизился к Глебу и шепнул: — Ну а если… Считай, что мы тебя простили. Однако я надеюсь, что мы еще встретимся! — Я тоже… — Теперь все — на улицу! На цыпочках! Чтобы Племянник ничего не услышал, — скомандовал я. Не только Миронова, но и все остальные охотно подчинились приказу, потому что Племянник изо всех сил барабанил по ржавому железу и казалось, что он вот-вот высадит дверь. Глеб остался один, с растрепанными волосами, со стулом на спине и в рубашке без пуговиц. Мы на цыпочках покинули старую дачу и опять побежали. Природа между тем продолжала жить своей особой, прекрасной жизнью, но уже в темноте. А что может быть печальнее опустевшего осеннего поселка? Да еще в вечернюю пору… Несколько раз я проводил лето на даче. И вот когда в конце августа одна дача за другой пустели, становилось тоскливо и одиноко. Ну а тут уж во всем поселке не было ни огонька! И мы то и дело попадали в лужи, в ямы, в канавы. Мы вновь стали огибать сосновый лес, который днем был красивым, молоденьким, а сейчас потемнел и насупился, будто за один день постарел. И все деревья казались мне издали притаившимися злоумышленниками… Утром я бы этому, конечно, обрадовался. А тут даже дождь, и слякоть, и сырость не радовали меня. Мне неожиданно захотелось домой, в теплую комнату… Но это было только минутной слабостью! Я ей не поддался. Я отбросил ее. Вернее сказать, отшвырнул! — Разве это не мой пень?! — воскликнул Покойник. И снова уселся на самую середину — другим уже сесть было некуда. И так же, как прежде, все у него дышало: и нос, и живот, и плечи. Я это чувствовал в темноте. — Уступи место женщинам! — сказал я. — Разве мы в трамвае? Или в троллейбусе? — усмехнулась Наташа. — В лесу вежливость ни к чему. Покойник вскочил. Но она не села. И даже Миронова продолжала стоять. — А еще лирик! — сказал я Покойнику. — Посвящаешь стихи красавицам! — И тихо добавил: — Несуществующим… — Не надо трогать Покойника, — попросил добрый Принц. Он по-прежнему думал, что Покойник испытал уже счастье любви. А чужие чувства Принц уважал. — Согласен: не будем ссориться в такую минуту! — сказал я. — Что там сейчас с нашим Глебом? Я сказал «с нашим», потому что, представляя себе, какой опасности (может быть, даже смертельной!) подвергал себя Глеб, я готов был забыть о его вине, о преступлении. «А если Племянник ему не поверит? — думал я. — А если, разъяренный, выскочит из подвала и набросится на беззащитного Глеба? Или затолкает его в подвал и запрёт?» Да, я готов был простить Глеба, потому что в тот момент он совершал подвиг во имя нас всех!.. — Конечно, можно было бы и не выпускать Племянника, — сказал я. — Можно ли так поступать с человеком? — ответила мне Наташа. Под холодным дождем она думала о справедливости! — Который час? — спросил я у нее. — В темноте не вижу… — Дай руку. Я разгляжу! Она протянула руку, и я долго разглядывал. Потом я еще три или четыре раза просил дать мне руку и снова долго разглядывал, потому что трудно было рассмотреть стрелки. И вообще… Наконец я стал волноваться! Пятнадцать минут прошло. А Глеба все не было. «Он пожертвовал собой и тем искупил вину, — думал я. — А я был с ним недостаточно чутким… Правда, я не проявлял грубости. Но все-таки упрекал его. А он один на один, связанный и растрепанный, со стулом на спине, встретился в подземелье с Племянником. Не каждый бы на это решился. Вот Покойник бы ни за что не пошел! А я сам?» На последний вопрос мне трудно было ответить. И я, чтобы не думать об этом, еще раз взглянул на Наташины часики. Прошло уже двадцать минут. Это было ужасно! «Во-первых, вероятно, погиб Глеб, — думал я. — А во-вторых, до электрички остается совсем мало времени. Уж если мы опоздаем на этот раз, нам не добраться до дому до завтрашнего утра. А как мы сообщим об этом родителям? Никак! По телефону уже не позвонить: Племянник выпущен на свободу! Наши мамы и папы просто погибнут. Не в прямом смысле слова, а в переносном… Хотя некоторые, может быть, и в прямом. Особенно мамы! За пап я как-то меньше волнуюсь. А где ночевать? Не пойдем же мы в гости к Племяннику! Уехать без Глеба? Нет, невозможно. Помочь ему? Как?!» — С Глебом что-то случилось, — с плохо скрываемым беспокойством сказал я. — Это из-за меня, — сказала Наташа. — Я виновата. Я!.. В лесу, в темноте, под холодным дождем она продолжала думать о справедливости! — О, не казни себя! — воскликнул я шепотом, чтобы не слышали остальные. Она с плохо скрываемым испугом отодвинулась от меня. — Ты не виновата, — уже спокойно, нормальным голосом сказал я. — Это же я запер Племянника в подземелье. Правда, у меня не было другого выхода. Значит, никто не виноват. Такова жизнь! — Се-ля-ви! — воскликнул Покойник. Он любил встревать в чужой разговор. Это самое «се-ля-ви» было известно каждому первокласснику, но Покойник произнес так, будто знал французский язык. Убежав со старой дачи, он осмелел. — Еще возможна погоня, — сказал я. И Покойник сразу заговорил обыкновенно, по-русски: — Какая? — Племянник!.. Ну а если Глеб не вернется, нам придется освобождать его! Покойник умолк. «Что же делать? — рассуждал я. — Не пойти ли в разведку? Но тогда мы наверняка опоздаем на электричку. Так-так-так… Где же выход? Если мне одному остаться, а всем другим немедленно мчаться на станцию?» Я предложил это. И затаив дыхание ждал, что мне ответят: оставаться одному все-таки не очень хотелось. — Давай вдвоем, — предложил Принц Датский. — Пусть женщины уедут! — воскликнул я. Посмотрел на Покойника и добавил: — И ты с ними.