— Потрясающе! Что вы там делали? — Раскрывали страшную тайну. — И раскрыли? — Да, мы раскрыли… тайну скелета! — Кого? — Скелета, скелета… Не удивляйся! — Настоящий скелет?! — А ты думал — игрушечный? — Чей? — Трудно сказать с абсолютной точностью. Мы не были с ним знакомы… — Вы в той самой даче? Которая описана в повести? Ну, в той, в которой исчез человек! — Мы тоже могли исчезнуть. Но мы боролись! — Их было много? — Один человек. — Всего один? А вас целый литературный кружок? — Если бы ты видел его, ты бы понял… Но мы победили. Теперь он наказан и находится в заточении. Мы посадили его в подвал! Потом мы стали звонить другим своим одноклассникам. — Слушайте старую дачу! — говорил я. Или так: — На проводе — старая дача! Мы вернемся глубокой ночью… Нам завидовали и поэтому сомневались: — Наверно, сидите дома? — Можете проверить у наших родителей. Уж родители не соврут! Чтобы Наташа не сочла меня в чем-то нескромным, я говорил: «Мы боролись… Мы разгадали… Мы посадили в подвал…» Хотя на самом деле боролся с Племянником я один, и я один загнал его в подземелье. «Пусть для своих одноклассников я буду пока безымянным героем, зато для Наташи навсегда останусь скромным и благородным!» Эта мысль меня утешала. — Разве нам не пора на станцию? — спросил Покойник. — «Пора, мой друг, пора!..» — со вздохом ответил я: мы еще не успели обзвонить всех — в нашем классе учились сорок два человека. Время у нас еще было, но сомнения меня подгоняли: «А если мы что-нибудь перепутали? А если электричка придет раньше, чем полагается?..» — Бежим! — сказал я. Ходить мы в тот день вообще разучились. — Но сначала надо выпустить из подвала Племянника, — сказала Наташа. — Зачем его выпускать? — Чтобы он там не умер. — О, как ты добра! — воскликнул я и прижал руки к груди. — Пусть сидит «за решеткой, в темнице сырой», — сказал Покойник. — Разве он не заслужил наказания? — По-моему, он свое отсидел… — Наташа взглянула на часики. — Мы сидели гораздо дольше, — возразил я. — Хотя ни в чем не были виноваты. Почему же он должен сидеть меньше, чем мы? Мне не хотелось ей возражать. Выполнять любое ее желание — вот что было моей мечтой! «Но как же нам его выпустить? Каким способом? — молча рассуждал я. — Пожалуй, освободить его из подвала еще труднее, чем загнать туда!» Мы вышли из комнаты и стояли возле лестницы: она вела прямо к железной двери, которая вела прямо в подвал. — Он ведь не сам… Это же я… — тихо начал Глеб. — Молчи! — Грозным шепотом я закрыл ему рот: не хватало еще, чтобы он сознался и сам все раскрыл. Нет, это должен был сделать я — Детектив! — Наташа права, — сказал добрый Принц Датский. — По-моему, Племянник Григорий уже осознал… Сидит тихо. Как раз в эту минуту из подвала донеслось: — Откр-рой! Слышишь, парнёк? Сломаю стену! Оторву тебе голову! — Я готов пожертвовать своей головой! Но она еще может вам пригодиться: следствие не закончено! — крикнул я, перегнувшись через перила, чтобы Племянник услышал. — Кое-что мне неясно… Следствие будет доведено до конца! До победного! И может быть, я найду смягчающие вину обстоятельства. Так что сидите смирно! Я взглянул на Глеба. Он пригнулся, и нежная, бархатная кожа его лица покрылась красными пятнами. Я пощадил Глеба и не стал объяснять, что именно я уже выяснил и что осталось неясным. Кроме того, по всем правилам я не мог его обвинять, не установив мотивов совершенного преступления. А может быть, среди этих мотивов действительно найдутся смягчающие вину обстоятельства? Для Глеба и даже, может быть, для Племянника. Законность! Прежде всего законность!.. — В конце концов, я могу пожертвовать своей головой, — повторил я. — Но одной головы ему будет мало… А вами рисковать не могу! — И взглянул на Наташу. — Откр-рой! — орал из подвала Племянник. — Дачу сожгу! Не пожалею себя! — Вот видите: он себя не хочет жалеть. А вы думаете, он пожалеет вас. О, как вы доверчивы! — Что же делать? Время идет, — сказала Наташа. — Где выход, Алик? Все повернулись ко мне. И в их глазах я прочел надежду, которую не мог обмануть. Судьбе было угодно, чтобы именно в ту минуту мой взор проник прямо в комнату, дверь которой была открыта, и упал прямо на бумажку, лежавшую возле телефонного аппарата. На ней (я это запомнил!) были написаны номера милиции, «Скорой помощи», пожарной команды и тети Племянника. Идея тут же, без всякого промедления, озарила меня. — Мы позвоним тете, она завтра утром приедет и освободит его. — Вон… На бумажке… — подсказал Глеб. — Спасибо, — ответил я таким тоном, будто нуждался в его подсказке. Мне захотелось самому подкинуть Глебу какие-нибудь смягчающие обстоятельства. Дать ему возможность чем-нибудь искупить… Хотя каждый раз, когда я взглядывал на него, один и тот же вопрос обжигал меня: «Зачем? Зачем он все это сделал?!» — До утра держать человека в подвале нельзя, — сказала Наташа. — Человека нельзя. Но Племянника… Второй раз в жизни я возражал ей. Это было невыносимо! — Жестокостью нельзя победить жестокость, — сказала Наташа. Я был уверен, что эту мысль она обязательно должна записать в тетрадку. Хотя я с этой мыслью и не был согласен. Доброта к противнику — не жестокость ли это? И можно ли, пожалев противника, не наказать при этом себя? Такие сомнения терзали меня и чуть было не растерзали совсем. Я был уверен, что и они попадут в общую Наташину тетрадь, когда она наконец станет общей в самом прекрасном значении этого слова: ее и моей! Наташины мысли были благороднее моих. Но с благородными мыслями, как я понял в тот день, очень много мороки: очень уж они осложняют жизнь. Позвонили бы тете — и все. Так нет же: нельзя держать человека в подвале! — Освободить должен кто-то один, — сказал я. — А остальные должны перед этим исчезнуть. И в условленном месте ждать того, кто отправится навстречу опасности. Все подумали, что навстречу опасности непременно отправлюсь я. В глазах друзей я прочел нетерпеливое ожидание моего подвига. Именно моего! Что ж, я сам их к этому приучил. И вдруг Наташа сказала: — Ты не пойдешь. И хотя на этот раз я отправляться на подвиг не собирался, но в ответ на ее слова грустно вздохнул и сказал: — А почему бы мне не пойти? — Потому что тебя он ненавидит больше, чем нас. И именно тебе собирается оторвать голову. «Значит, она дорожит моей головой!» Эта мысль заставила меня устремить все мои силы на поиски решения. Взор мой стал напряженно блуждать по комнате и остановился на Глебе. Он не пригнулся, не спрятал глаза. В тот день я все время читал что-нибудь в чужих глазах. На этот раз я прочел: «Дай мне возможность помочь вам и искупить…» Я отвел Глеба в сторону: