Я обернулся. Все тихо сидели на ящиках. И ждали… А Миронова задремала. У нее был железный характер! Я всех обвел взглядом и остановился на Глебе. «Настала пора допроса! Поведу его осторожно, чтобы предполагаемый виновник ни о чем не догадался. И чтобы не обидеть его раньше времени подозрением. Прежде всего соблюдение законности! Об этом часто пишут. Я не должен ее нарушать. Должен во всем сомневаться, пока не будет доказано… И никакого насилия! Никакой грубости! Так-так-так…» — Глеб, не хочется ли тебе подойти ко мне? Если тебе не хочется, не подходи. Я тебя не принуждаю. Я сам могу подойти. Но если ты хочешь… — А что же… — сразу откликнулся Глеб. — Я — пожалуйста… Он не договаривал фразы. Но это не было уликой: он и раньше не дотягивал их до конца. Да, это и прежде было его яркой особенностью. Однако острая наблюдательность подсказала мне, что он слишком уж быстро откликнулся, словно ждал, что я к нему обращусь. И слишком уж стремительно подбежал, будто боялся, что я спрошу его о чем-нибудь громко и услышат все остальные. — Что? А?.. — сказал он совсем шепотом, предлагая и мне вести разговор так, чтобы о нем знали только мы двое. Моя острая наблюдательность стала еще острее, будто ее только что наточили. — Хочешь знать, как я догадался насчет скелета? Очень просто: когда ты перевернул «мемориальную крышку» и прочитал, что именно здесь была написана вся повесть от начала и до конца, догадка сразу озарила меня: не только подвал, но и скелет был нужен твоему дедушке для вдохновения! Чтобы нагонять на себя страх… Я бросился в темноту, чтобы проверить свою догадку. Бирка и планка ее подтвердили. Но это не всё… — А что же еще? — Глеб, если тебе не трудно, переверни снова крышку стола и прочти, пожалуйста, еще раз, что там написано, — сказал я с плохо скрываемой вежливостью. Мне хотелось, чтобы Наташа видела, как умно и тонко я веду дело, как с каждой минутой все больше оттачивается моя наблюдательность. Но нельзя было сделать так, чтобы Наташа слышала наш разговор, а все остальные не слышали. А если бы услышали все остальные, у них бы раньше времени возникли подозрения против Глеба. «Если же он не виновен? — рассуждал я. — Если мои предположения — всего только предположения? Нет, законность прежде всего!» И продолжал вести расследование шепотом: — Там, при всех, не надо переворачивать крышку. Принеси стол сюда, если тебе не трудно. Здесь переверни и тихо мне прочитай. А то у меня что-то рябит в глазах. Наверное, от окружающего нас мрака. Помоги мне, Глеб, если можешь. — Я, конечно, переверну. Мне не трудно… Он подтащил стол к ящику, сидя на котором я анализировал события. Перевернул крышку и прочитал: — Здесь в течение одного года, трех месяцев и семи дней была написана повесть «Тайна старой дачи». «Так-так-так… — сказал я себе. — Он прочитал так же, как в первый раз. Значит, это уже не случайность». — Глеб, почему же ты пропустил одно слово? — прошептал я. — Объясни, пожалуйста, если тебе не трудно. Подумай хорошенько, не торопись. — Я?.. Слово?.. Какое? — Всего только одно. Но очень существенное! Я взял «мемориальную крышку» в руки. — Написано вот что: Здесь в течение одного года, трех месяцев и семи дней была придумана и написана повесть «Тайна старой дачи». А ты слово «придумана» пропустил. Почему? Соберись с мыслями… Не торопись. — Я не заметил… Не обратил… — Оба раза? Одно и то же слово? Согласись, дорогой, странное совпадение! — Не обратил… — Два раза? — Два… — А может быть, целых три? — Нет… только два… — Прости, дорогой, тебе изменяет память. Первый раз ты не заметил это слово еще там, в городе. Когда говорил мне, что все было на самом деле — вся история с Дачником. А оказывается, Гл. Бородаев ее придумал. Зачем же ты мне сказал, что Дачник здесь действительно жил и пропал в новогоднюю ночь? Не тот, придуманный твоим дедушкой, а какой-то настоящий, живой, так сказать, человек? Взял и исчез… Зачем ты это сказал? И Племянника подучил сказать то же самое? Подумай хорошенько, не торопись… Глеб не торопился. Он молчал. — Так-так-так… — сказал я уже с плохо скрываемой угрозой. — Хорошо… Я тебе… всю правду… — Вот именно: правду, одну только правду! Ничего, кроме правды! — Иначе бы ты сюда… А так тебе сразу стало… И другие поехали… — Подведем некоторые итоги, — сказал я. — Значит, ты очень хотел, чтобы мы сюда приехали. И чтобы заинтересовать нас, сказал, будто все произошло здесь, на этой даче, в самом деле, а не было придумано дедушкой. — Ну да… — А почему ты так уж сильно хотел, чтобы мы приехали? В это время подошла Наташа. И тихо сказала: — Алик, осталось совсем мало времени. — Считай, что ты уже на пути к своей маме! — воскликнул я. — Скоро она обнимет тебя… Покойник услышал мои слова. И не то с надеждой, не то с сомнением произнес: — «Темницы рухнут — и свобода нас встретит радостно у входа…» Страх, значит, еще не отшиб ему память: он помнил стихи Пушкина, правда, не совсем точно, но помнил… — Да, встретит! — подтвердил я. — Еще несколько минут — и я выведу вас отсюда… — Как Данко? — спросил Покойник. Острая наблюдательность подсказала мне, что он сомневается. Захотелось скорее поразить всех своими находками и открытиями. — Ты помнишь фразу из «зарисовки» Мироновой? — спросил я у Глеба. — Какую? — В ней не было ничего особенного. Но она кое-что напомнила и озарила меня догадкой. Я даже запомнил ее наизусть. Там было сказано про Нинель: «Накануне, то есть в субботу, она переезжала в новый дом и простудилась…» Значит, Нинель въехала в совсем новый дом? — Мне дежурная в школе… А потом она сама… По телефону… — Разве в совсем новых домах бывают телефоны? Их ставят уже потом, позже. Почти всегда так бывает. Откуда же она звонила? И разрешила нам ехать сюда без нее? Или, может быть, она с температурой тридцать восемь и пять пошла к автомату? — Я вам всё… Я сейчас же… — Нет времени! Мотивы преступления объяснишь потом. В электричке! А сейчас смотри мне в глаза. Говори правду, одну только правду, ничего, кроме правды. Где выход отсюда? Или прикажи Племяннику! Ведь это ты его подучил? — Я сейчас же… Я вас… Не беспокойтесь… «Все проанализировал я, а освободителем будет он?» — полоснула меня неприятная мысль. Глеб уже хотел броситься в темноту. Но судьбе было угодно, чтобы очередная догадка молнией озарила меня. Стремительным движением руки я остановил его. — Наташа! — воскликнул я. — Покажи свой рукав! — Следствию нужны вещественные доказательства? — съехидничал Покойник с видом покойника. Он все еще не верил, что мы выберемся из подвала. Я прикоснулся к Наташиному рукаву. Сердце мое заколотилось так сильно, что это услышали все и повернулись в мою сторону. А может быть, им просто было интересно, что я обнаружил на ее рукаве? Эта мысль пришла ко мне позже. А в ту минуту вообще никаких мыслей у меня не было: я держал ее руку в своей… — Алик, нет времени, — сказала она. Я не хотел торопиться. Но ее слова вернули меня на землю. Решали минуты. До электрички оставалось совсем мало времени. А Наташу ждала дома больная мама… Мысль моя вновь заработала: «Раз эта краска испачкала ее рукав, значит, слова „Опасно! Не подходить!“ были написаны кем-то незадолго до нашего прихода: краска еще не успела высохнуть!.. Так-так… И Глеб, помнится, крикнул тогда: „Не подходите!..“ Значит, надо немедленно подойти». Я подбежал к фанерному щиту, отбросил его. Вернее сказать, оттащил… Он заслонял собой дверь. Я толкнул ее, и она нехотя заскрипела. Старая, покосившаяся, она, видно, не закрывалась. В этом было наше счастье: Племянник не смог запереть ее. Дверь с трудом поддалась, открывая нам путь к свободе. — Пожалуйста! Выходите! — воскликнул я и взглянул на Наташу. Она ответила мне взглядом, полным благодарности и даже… Но может быть, это мне показалось. Покойник бросился к выходу… Еле заметным движением руки я задержал его: