— Нет, — без всякого страха соврала я. На самом деле я своих близких изображала. Но когда они были далеко или, точнее, когда их не было дома. И вообще никого вокруг не было. Изображала просто так, для себя самой. Чтобы навсегда запомнить нашу семью… — Значит, тебя и папу с бабулей показывать я не буду. — Бабушку я называла бабулей. — А всех остальных можно? — Остальных? Пожалуйста! Хозяйкой хозяина банка, оказалось, была его жена. Она все время давала хозяину поручения: — Пойди посмотри: не прошел ли дождь? — Иду, я уже иду… — К окну, а не на улицу. О, как я от него устала! Минут через десять: — Дай-ка мне сигареты! — Даю, я уже даю… — Да не эти! Ты что, не помнишь моих! О, как я от него устала! Еще минут через пять: — Налей мне воды! — Наливаю, уже наливаю… — Я просила воды, а не пива. О, как я от него устала! «Он бегает, приносит, протягивает, наливает, а она… устала. Хоть сидит на одном месте!» — недоумевала я. И слегка даже возмущалась. Мне стало жалко главу папиного банка: как же он, бедный (хоть и богатый!), устал, если она без конца от него уставала! Папа тоже пытался выполнять ее непрерывные указания, но за своим боссом не поспевал. Я сочувствовала папе еще сильнее, чем его боссу, — в конце концов, тот сам выбрал себе жену! Обед мама приготовила на таком уровне, что я подумала: если на подобном уровне будет и новая папина зарплата, все проблемы в нашем доме исчезнут! На десерт же был подан торт с властным названием «наполеон», по-бонапартски захвативший половину стола. Так сказала бабуля. Она, не щадя своих глаз, постоянно читает и поэтому очень образно мыслит. «Все фантазии твои — от нее!» — уверяет мама. Мама не против фантазий — она за мою безопасность… которой фантазии угрожают. «Какой зеленый воздух!» — помню, сказала бабуля, когда мы ехали по лесной дороге. «Воздух не имеет цвета, — поправила ее мама, глядя в мою сторону. — И не вздумай сказать что-нибудь подобное в школе!» Она охраняет меня даже от образного мышления. Торт являл собой коронное бабулино блюдо, которым короновали наиболее дорогих или нужных гостей. А еще был подан и мой концерт. «Концерт — на десерт!» — в рифму сказала бабуля. Она, между прочим, и стихи сочиняет. Ради новой папиной должности я показывала всех подряд: полицейского, садовника, мэра, супругу премьера страны (тут жена главы банка стала мне хлопать, и я догадалась, что она не любит жен тех глав, которые главнее ее супруга). «Ты слишком быстро обо всем догадываешься, — предупредила меня как-то мама. — Чересчур догадливых опасаются. Ты учти…» Как я могу это учесть? Нарочно не догадываться о том, о чем я догадываюсь? Маме очень хочется, чтобы я во имя безопасности и своего благоденствия все на свете учла. Заранее все учесть… Хорошо бы, конечно! Но разве это возможно? Катаясь от хохота, супруга папиного начальника вскрикивала: — Я умираю! Я умираю!.. От мужа она всего только уставала, а от меня — умирала. «Если она вдруг скончается по моей вине, папа не получит высокой должности!» — догадалась я. Но остановиться уже не могла. Сам глава смотрел на жену с испугом, точно молил ее не покидать землю. — Смотрите, он разучился смеяться! — еле протолкнула она сквозь собственный хохот. — Не реагирует… О, как я от него устала! «С такой женой разучишься не только смеяться, но даже и улыбаться… Останется только рыдать!» — подумала я. И все же испытывала к ней некоторую благодарность: артисты всегда благодарны тем, кто на них реагирует. И хохочет на их представлении… Или плачет. А тех, кто не плачет и не смеется, они, мне кажется, должны ненавидеть. — Ты очень помогла папе… И всем нам, — растроганно произнесла мама на ночь, прощаясь со мной до утра. И поцеловала меня так нежно, как никогда прежде. Бабуля тоже поцеловала, шепнув мне в ухо: — Если б не ты, я померла бы от тоски. Но лучше уж помереть от смеха! — Она намекнула на супругу главы банка. И папа, который, окруженный цифрами в своем банке, был строг, как биржевой справочник, тоже меня погладил. Будто собаку, проявившую верность. Школьных перемен мои приятели и даже завистливые приятельницы ждали, как ждут спектаклей, если заранее знали, что я буду изображать. — Покажи нам что-нибудь! — попросил меня старшеклассник, мнением которого я дорожила больше, чем мнением всех остальных, вместе взятых. Он иногда спускался к нам сверху. Но не ради меня, к сожалению, а ради моих спектаклей. Я принялась изображать банковского начальника и его жену. — Я уже иду!.. Я уже несу! Я уже наливаю!.. — с торопливой услужливостью произносила я, как бы от лица хозяина банка. — О, как я от него устала! — восклицала я от лица хозяйки хозяина. Школьный коридор сотрясался. Предстоящий урок, как я опасалась, мог быть сорван. А десятиклассник, отхохотавшись, пожал мне руку как старший товарищ и сказал, что видит во мне будущую актрису. Будущей женщины он во мне разглядеть не сумел. Хоть она на самом деле была. Я, по крайней мере, ее в себе ощущала… При его появлении. — Ты погубила папину карьеру… и судьбу всего нашего дома! — из темноты проговорил мамин голос. Она вошла в мою комнату истеричными шагами. Мама даже не зажгла лампу над моей постелью, потому что лишь полный мрак мог соответствовать, как я догадалась, будущему нашей семьи. Но при чем здесь была я? — Ты высмеяла сегодня наших вчерашних гостей! На всю школу… — Но ведь они в нашей школе не учатся. — Там учится их дочь… Она на один класс старше тебя. — Значит, слава богу, и на один этаж выше. — Но случайно оказалась на твоем этаже! Где ты разыгрывала эту комедию. В коридоре! Она услышала, увидела… — И узнала своих родителей? Я негромко, но с удовольствием захихикала. — Чему ты там радуешься под одеялом? Их дочь убежала с занятий, чтобы поскорей сообщить маме и папе… — Что же она к ним так плохо относится? Совсем не жалеет! — Она жалеет своих родителей. В отличие от тебя… Прибежала домой вся в слезах! — Может, в слезах от смеха? Другие тоже утирались. Хоть и не знали, кого именно я показываю. Этого я никому не сказала. — Какое благородство! Но девочка захлебывалась от рыданий… Теперь наша очередь плакать. С папиной карьерой в этом банке покончено. — В городе много банков! Как я догадываюсь… — Опять ты догадываешься! Банкиры станут бояться нашего дома. Потому что в нем живешь ты. Кому захочется скрывать от тебя свою жену? И себя самого? — Но ведь не все жены издеваются над своими мужьями. Вот ты, например… — попробовала я подлизаться. Ничего, однако, не получилось. — Ах, ты, значит, задумала указывать взрослым, на ком им жениться? И за кого выходить замуж? Решила их воспитывать? — Воспитывать их уже поздно. Мой голос из-под одеяла мама не расслышала. — Ты, стало быть, вознамерилась тыкать старших носом в их странности… которые есть у всех? «Я странен, а не странен кто ж?» Это сказал великий русский поэт Грибоедов устами своего персонажа. Мама процитировала персонажа так, словно он был каким-нибудь политиком или вождем, мысли которого должны становиться законом. На самом же деле она вспомнила эти слова потому, что их часто вслух вспоминает бабуля.