Нудилка наконец этот сценарный план ухватила — и тягучим, умирающим голосом стала предъявлять режиссеру претензии: — Почему вы позволяете себе прерывать мою исповедь? У вас разве тоже одна нога короче другой? И вы тоже испытали, что значит хромать по жизни? Я пришла на вашу — ненужную мне! — съемку бодрой и жизнерадостной. А вы бесцеремонно перебили меня. Прервали… Считаете, что если превратили Смешилку в звезду, то и всех вокруг осчастливили? Я снова не хочу жить… Глядя в камеру, Нудилка пояснила: — Так бы я вела себя прежде. — Стоп! Достаточно… Зрители убедятся, что прозвище у твоей целительницы снайперски точное: Смешилка сумела исцелить тебя юмором. Освободить от обидчивости и занудства. Прости, что перечисляю твои, к счастью, ликвидированные недуги. Плоды лечения ты нам продемонстрировала вначале. Доказала, что даже о тяжком можно вспоминать с легкостью, без уныния. Отшвырнув ощущение безнадежности… А теперь вы обе познакомьте нас, пожалуйста, с короткими фрагментами исцелительного процесса. Если возможно… Мы не заставили себя упрашивать. — Когда ты припадаешь на левую ногу, это выглядит очень обаятельно. Или пикантно, как говорит твой брат. Я заметила, что мальчишкам это нравится, и они внимательно на тебя смотрят, — начала я. — На калек всегда обращают внимание. Их унижают состраданием, — с горечью пожаловалась «вошедшая в прежний образ» Нудилка. — Ничего подобного! Они видят в тебе не калеку, а женщину. Будущую, во всяком случае… — смягчила я свое наблюдение. — Из всех мнений противоположного пола меня интересует только мнение моего брата. — Семейственность какая-то! — осуждающе, но неискренно запротестовала я. Хотя в этом наши вкусы сходились. Якобы протестуя, я стала ей показывать, как, по моим наблюдениям, не брат, а посторонние представители сильного пола взирают на тех представительниц слабого пола, которые обладают силой очарования. И, подобно художникам, непохожестью… И как припадание на левую ногу как раз и дарит ей индивидуальность. Я пользовалась высказываниями режиссера. А он вроде (опять «вроде»!) этого не замечал. Нудилка слегка заулыбалась и наконец разразилась неостановимым, заливистым смехом. Мне этого показалось недостаточным, и я добилась, чтобы она захохотала, видя во мне не подругу, а тех, кого я изображала. — «Процесс пошел»! — процитировал режиссер международно известного политика. Слишком часто упоминаю и о чьей-то известности? Но того требуют факты, заполняющие мои тетрадки. — А тебя не одолевают вопросами, так сказать, о личной жизни Смешилки? — Один любопытный, многозначительно подмигнув, спросил: «А у нее есть роман?» — «У нее много романов», — ответила я. «Это можно понять…» — не удивился он. «Да, много романов… Романы Льва Толстого, Достоевского, Диккенса… Целая библиотека! От бабули досталась». — Хорошо ответила! С юмором… — поддержал режиссер. — В общем, полное исцеление! А началось оно здесь, в квартире Смешилки… Куда мы не зря заглянули. Камера и оператор не переставали трудиться. В один из дней, когда завершалась подготовка к очередному «заглядыванию» в нашу квартиру, в нее не заглянула, а ворвалась женщина, лицо которой было искажено страданием. А то и ужасом… Увидев меня, она рухнула на колени. Такого еще не бывало. Режиссер, оператор, родители и я сама оцепенели. Не поднимаясь с колен, женщина трясущимися руками извлекла из кармана пиджака конверт. — Милая Смешилка! Надежда сейчас только на тебя одну… — Опять я оказалась «одной». — Два письма я послала на адрес студии. И не получила ответа. Тогда осмелилась сама вручить тебе свою мольбу. Вот посмотри… — Она достала из конверта и протянула мне фотографию. С нее глядел на меня очаровательный смеющийся мальчик, точно это я его минуту назад рассмешила. — Мой сын тяжело болен. Но его можно спасти! Спасительное лекарство и пересадка органа стоят невообразимо дорого… Если я продам все, что у меня есть, это не составит и половины необходимой суммы. И страховка не покрывает ее! Мужа у меня нет. Умоляю тебя, Смешилка, одолжи мне недостающие деньги! Чтобы спасти… Когда мой мальчик вырастет и станет ученым, он тебе вернет… Это будет не скоро, но он обязательно… Больше возвращать некому: мы с ним вдвоем. Было воскресенье, и папа оказался дома. — Какая вам нужна сумма? — по-деловому спросил он. — И поднимитесь. Дочери совестно, что вы перед ней… Женщина осторожно, стесняясь, ответила на его вопрос. — Сумма столь значительная, что дочь одалживать ее вам не станет, — сказал папа. Она с вами поделится, имея такую возможность. А чек сейчас выпишу я: у меня на то есть доверенность. Возвращать ничего не надо. Мальчик был спасен. — Деньги-то, оказывается, могут играть не только разрушительную роль, но и спасительную, — сказала я папе. — В том случае, если ими владеют и распоряжаются добрые люди. Я, ты догадываешься, не о себе говорю. Но это и к нему относилось. Как появился «отзывчивый дом Смешилки» И все-таки постепенно я стала ощущать «бремя славы», как бремя. Это началось, когда ко мне прикрепили охранника. — Знаменитости, по мнению руководителей киностудии, обязаны быть охраняемы, — то ли присоединяясь к этому мнению, то ли нет, уведомил меня режиссер. — А от кого меня следует охранять? — Ну, например, как они полагают, от похитителей. Что полагает он сам, режиссер по-прежнему не уточнил. — Меня могут похитить? Зачем? — Чтобы получить выкуп. — И сколько я стою? — О-о, ты, Смешилка, — не хочу тебя пугать! — дорого стоишь. Да и конкурирующая студия, как опасаются, может что-нибудь учинить. С одной стороны, слыть дорогостоящей было заманчиво. Но все же… — Я думала, все ограничится виллой. И насильным, поперек моей воле, переходом еще и в особую, закрытую для обычных учеников школу. — Смирись со своей необычностью. Тут уж ничего не поделаешь! — И осталось-то мне учиться всего один год. Могли бы не разлучать с теми, к кому я так привыкла. Потом навязали охранника. Что еще «полагают руководители»? — Что ты должна ездить не в старом, давно уж не модном, папином автомобиле, а в машине престижной марки с затемненными бронированными стеклами. И постоянным, надежно проверенным водителем. — Может, и бронежилет на меня напялят? — Не исключено. Бронежилет… Это обещало мне бремя в буквальном смысле. — У студии столько, догадываюсь (научился у тебя догадываться!), связанных с нами планов, что это потребует солидных затрат. И тебя, хочешь не хочешь, следует оберегать. Популярность обязывает! — А вас? — Режиссеров немало. Смешилка же существует в единственном числе. Я зарделась: — Ну что вы! Чтобы меня урезонить, руководители придумали устроить в мою честь загородный «безалкогольный» пикник. Обескураженная подарками, которые мне почему-то преподнесли заранее, я забыла позвонить маме. Пригласить ее, как и папу, организаторы пикника впопыхах тоже забыли. Но не забыли впервые приставить ко мне, также в качестве подарка, охранника. Сперва начальники попытались называть моего непрошеного защитника телохранителем. — Телохранитель? Это звучит, как «хранитель тела». А тела хранят в морге, — возразил режиссер. И телохранителя переименовали в «охранника». Мое существование под его наблюдением началось с потешного, но одновременно и драматичного курьеза. Когда я первый раз в сопровождении охранника вышла из машины, нетерпеливо поджидавшая меня на улице, возле нашей новой виллы, мама кинулась мне навстречу. Охранник молниеносно преградил ей дорогу. — Это моя дочь! — воскликнула мама так, точно меня у нее отбирали. — Это действительно ваша мама? — обратился ко мне охранник. Пиджак его слегка оттопыривался. «Неужели там пистолет?» — со страхом, что он может, не разобравшись, выстрелить в маму, подумала я. И тут же решила, что всегда, если понадобится, буду защищать ее своим телом. Не привыкшая к таким ситуациям, я воображала себе невесть что.