– Вот так дела! – развел руками Илья Семенович, когда пленного увели. – Как говорится, не думал и не гадал… Сидел себе, занимался наукой… А тут такие страсти! Такая мерзость! – Жалеете, что связались с нами? – улыбнулся Богданов. – Ничуть, – возразил профессор. – Сожаление о том, что уже свершилось, вообще дело бессмысленное. Ведь оно уже свершилось, и изменить его нельзя. Для чего же тогда и сожалеть? Здесь дело в другом… Как бы поточнее выразиться… Понимаете, это совсем другая сторона бытия! Во всяком случае, для меня. Такое ощущение, будто я угодил в какой-то параллельный мир. Эти несчастные люди в джунглях, эти солдаты-звери… Вся эта действительность… – Мы вас понимаем, – сказал Дубко, вздохнув. – Для нас это тоже, можно сказать, параллельный мир. Просто мы уже привыкли к таким прыжкам по мирам. Из нормального мира – в мир с упырями. Туда – обратно, туда – обратно… И, вообразите, каждый параллельный мир населен упырями. В каждом мире – свои упыри. Так что отчасти для нас это привычный образ жизни. – А мы, соответственно, некто вроде охотников за вурдалаками, – улыбнулся Богданов. – Не позволяем им проникнуть в наш, нормальный мир… – Я вас понимаю, – печально произнес профессор и вдруг просиял. – Эк, как вы удачно выразились! – он посмотрел на Богданова. – Охотники за вурдалаками, которые не позволяют им проникнуть в наш мир! Какая образность и какая, доложу я вам, поэзия! Нет, юноша, вам непременно нужно заняться наукой! Оставить ваши охотничьи подвиги и приключения и засесть за науку! Уверяю вас, у вас получится! – А кто же тогда будет стоять на страже мира и защищать его от проникновения в него вурдалаков? – спросил Богданов. – Ну кто-нибудь постоит… – пожал плечами профессор. – Допустим, вот он, – Илья Семенович указал на Дубко. – Или другие ваши товарищи… – Покорно благодарю за доверие и за точное указание места в моей жизни! – шутливо поклонился Дубко. – Тем более что… Он не договорил, потому что вернулись Рябов и Соловей. – Пускай наш герой посидит в яме, – сказал Рябов. – Вместе с другими. Думаю, сейчас они его засыплют вопросами: что, да как, да почему… А он им ответит и тем самым их напугает. Как ни крути, а в одном эти вурдалаки правы: иметь дело с напуганным противником куда как проще. Но теперь напуганы они, а не мы… – А мы посовещаемся, – сказал Дубко. – Я, должно быть, на вашем совещании буду лишним, – неуверенно предположил Илья Семенович. – Ну так, может, я пойду… Пообщаюсь с народом. Позанимаюсь наукой… – Ни в коем случае! – запротестовал Богданов. – Вы непременно должны остаться. Речь пойдет о психологических моментах и аспектах, и потому нам непременно понадобится ваше мудрое слово. Да и потом: далее последуют другие допросы, и кто же будет переводить? В ответ на такие слова профессор лишь вздохнул. – И что будем делать дальше? – спросил Соловей. – Допрашивать остальных, что же еще? – ответил Богданов. – Сержанта, я так думаю, оставим напоследок, – сказал Дубко. – Во-первых, потому что он как командир должен знать больше своих подчиненных и подвести итог рассказанному подчиненными. А во-вторых… – Дубко помолчал и многозначительно повертел в воздухе пальцами. – У тебя возникла какая-то идея? – спросил Богданов. – Ну идея не идея, а кое-какие мыслишки имеются, – признался Дубко. – Вот, скажем, военный человек получил приказ и тотчас же принялся ругаться. Громко, самозабвенно, в присутствии подчиненных… И что это может означать с точки зрения психологии? А, Илья Семенович? – Ну… – поразмыслив, сказал профессор. – В первую очередь это означает, что человек не согласен с тем приказом, который он получил. Допустим, он не знает, как его выполнить. Или не согласен с приказом в силу каких-то своих убеждений. Но изменить ничего не может. Поэтому и ругается. Ругань и прочие бранные слова – это всегда признак бессилия. И еще – признак несогласия. К тому же ругань – это еще и признак некоторой, скажем так, примитивности натуры. Высокоорганизованная личность не станет ругаться в знак своего несогласия. Она выразит протест как-то иначе. Есть много способов, помимо примитивной ругани… – Вот! – многозначительно произнес Дубко. – Я думаю точно так же. Возможно, и во мне присутствуют какие-то научные ростки и наклонности. Так что зря вы, профессор, записали меня вот так с ходу в примитивные истребители вурдалаков! Сознайтесь, что вы дали маху. – Вы утрируете мои слова! – оскорбленным тоном произнес Илья Семенович. – То есть упрощаете их. А упрощенное понимание приводит к тому, что… – Тихо, тихо! – поднял руки Богданов. – Научные дискуссии отменяются. Во всяком случае, в их теоретической плоскости. Сейчас мы все – сугубые практики. И перед нами стоит практическая задача по имени сержант Кларк, которую нам нужно успешно решить. Так что развивай свою мысль дальше, – Богданов глянул на Дубко. – Продолжаю, – вздохнул Дубко. – Я вот что думаю… Если этот Кларк с самого начала был не согласен с полученным приказом, то, может, он не так и безнадежен, как этот Коллинг. Может, в нем что-то осталось… И, может, нам нужно нащупать это самое «то», которое в нем присутствует, и сыграть на этом? – Честно сказать, я ничего не понял! – пробурчал Рябов. – Нащупать, сыграть… ты можешь сказать яснее? – Могу и яснее – специально для закоренелых истребителей вурдалаков, – усмехнулся Дубко. – Я имею в виду перетянуть на нашу сторону. – Завербовать, что ли? – спросил Рябов недоверчиво. – Ну можно сказать и так, – подтвердил Дубко. – И зачем он нам нужен? – продолжал упорствовать Рябов. – Враг на нашей стороне – это в любом случае лучше, чем враг, который смотрит на тебя сквозь прицел, – сказал Дубко. – Может, и здесь тебе нужно что-то расшифровать и разжевать? – Спокойно, – вмешался в разговор Богданов. – Предложение и впрямь дельное. Если мы перетянем этого сержанта на нашу сторону, то только представьте, какие перспективы перед нами открываются. Ведь нам нужно хоть что-нибудь узнать об этой операции, которую они затеяли. Кто затеял, в чем ее конечная суть… И как мы это собираемся узнавать? А вот если в рядах противника у нас будет свой человек… – Невелик гусь – сержант! – возразил Рябов. – Большая ли помощь будет от него. – Ну так никого другого в нашем распоряжении все равно нет, – сказал Богданов. – А так – хоть сержант. – Красивая теория, – махнул рукой Рябов. – Да, теория, – согласился Богданов. – Которую нам нужно применить на практике. Вот и давайте подумаем, как это сделать. * * * – Ты глянь, вернулся! – невесело хмыкнул Хоккеист, когда Коллинга спустили в яму. – А мы-то думали, что уже все. Увели тебя на какую-нибудь показательную казнь. На сдирание с тебя шкуры с вьетконговскими плясками вокруг дерева. А ты живой. – Велели передать, что начнут с тебя, – так же мрачно ответил Коллинг. – Так что готовься. – Ну-ну… – проворчал Хоккеист, не зная, что сказать. – Что спрашивали? – сержант Кларк очнулся от оцепенения и открыл глаза. – Все, что полагается в таких случаях, – ответил Коллинг. – И что же, рассказал? – нехорошо прищурился Хоккеист. – Я спрашиваю – рассказал? – Попадешь туда – расскажешь тоже, – ответил Коллинг. – Там умеют спрашивать. Специалисты… – Слякоть… – процедил сквозь зубы Хоккеист. – Посмотрим, каким героем ты вернешься, – отмахнулся Коллинг. – Тогда и поговорим на равных. А пока заткнись. – Кто они такие? – спросил сержант. – Я спрашивал, но они не сказали, – ответил Коллинг. – Сказали, что вьетконговцы. Пошутили, значит… Похоже, что русские. – Сколько их? – спросил Кларк. – Откуда мне знать? – раздраженно ответил Коллинг. – Допрашивали меня пятеро. Четверо крепких парней и один старичок. Может, где-то есть и другие. Не знаю, в общем. – Старичок? – удивленно спросил Кларк. – Что за старичок? – Обыкновенный старичок, – пожал плечами Коллинг. – Не из вьетконговцев. Похоже, что тоже русский. Он там вроде переводчика. Английский язык знает хорошо. Я так не знаю, как он. – Коллинг помолчал и добавил: – На профессора похож. Терпеть не могу таких… – И что будем делать? – спросил до сих пор молчавший Шуберт. Но на этот вопрос никто ничего не ответил. В самом деле – как на него ответишь, когда от тебя ничего не зависит? Ну или почти ничего. – Сержант, надо что-то придумать! – в голосе Шуберта послышалось отчаяние. – Ведь убьют нас! – Я даже знаю, как именно, – ухмыльнулся Коллинг. – Они мне объяснили… Сказали, что стрелять в нас не будут. Отдадут толпе вьетконговцев – вот как. Веселая будет смерть. И ведь отдадут, если что… – Я думаю, с ними можно договориться, – сказал Шуберт. – Это с вьетконговцами ни о чем нельзя договориться. А с другими можно… Сержант, что же вы молчите? – Коль ты считаешь, что можно, то и договаривайся, – равнодушно ответил Кларк. – Посмотрим, что у тебя получится. – Но договаривается всегда старший! – уже не сказал, а крикнул Шуберт. – А кто из нас старший в этой яме? – Никого, – все так же равнодушно ответил сержант. – Здесь все равны. – А! – в отчаянии воскликнул Шуберт и замолчал. – Пожрать, что ли, перед смертью? – хохотнул Хоккеист. – Вот глядите – спускают еду. Налетайте на вьетконговские деликатесы! Сержант, что же вы медлите? Ведь все съедим и ничего не оставим! Как вы мудро заметили, здесь все равны. Но Кларк лишь вяло махнул рукой. Ему не хотелось сейчас ни есть, ни пить. Им вдруг овладела апатия, потому что все надоело: и война, и эта жизнь. Глава 17