– Мама говорит, что тебя необходимо развлекать, – произнесла девушка, но выражение её лица оставалось неестественно решительным. Слегка кивнув, она повернулась и пошла к выходу вслед за горничной. – Постой! – воскликнул Маркус. Он не может позволить ей уйти. Не так сразу. Онория остановилась, повернулась и вопросительно посмотрела на него. – Посидишь со мной? – спросил он, кивая на кресло. Девушка заколебалась, поэтому он добавил: – Я провёл наедине с собой почти два дня. Онория по-прежнему сомневалась, тогда Маркус добавил с кривой улыбкой: – Боюсь, что я показался себе довольно скучной личностью. – Только немного? – отозвалась Онория до того, как успела вспомнить, что собиралась не вступать с ним в разговоры. – Онория, я в отчаянии, – взмолился он. Девушка вздохнула, но улыбка её стала задумчивой, и она вернулась в комнату. Дверь она оставила открытой. Теперь, когда жизнь Маркуса вне опасности, следует соблюдать некоторые приличия. – Ненавижу это слово, – проговорила она. – Отчаяние? – догадался он. – Ты считаешь, что его слишком часто используют? – Нет. Оно слишком часто приходится к месту, – вздохнула Онория, усаживаясь в кресло возле кровати. – Это просто ужасное чувство. Маркус закивал, хотя по правде говоря, он не понимал, что такое отчаяние. Одиночество – да, но не отчаяние. Она тихо сидела возле него, сложив руки на коленях. Повисла долгая пауза, не слишком щекотливая, но достаточно неловкая, и тут внезапно Онория заговорила: – Говяжий бульон. Маркус посмотрел на фарфоровую супницу с крышкой, стоящую на подносе. – Кухарка назвала его консоме бёф, – продолжила Онория, говоря быстрее обычного. – Но это просто бульон, самый обычный. Миссис Уэзерби верит в его несравненную целительную силу. – Полагаю, ничего, кроме бульона, мне не положено, – уныло сказал Маркус, глядя на поднос. – Подсушенный хлебец, – сочувственно ответила Онория. – Мне так жаль. Он почувствовал, как его шея вытягивается на целый дюйм. Он бы отдал что угодно за кусок шоколадного торта Флиндла. Или за яблочное пирожное со сливками. Или за песочный пирог, или за сдобную булочку с изюмом. Чёрт побери, да за что угодно, содержащее хоть кусочек сахара. – Он вкусно пахнет, – сказала Онория. – Твой бульон. Пахло, в самом деле, вкусно, но далеко не так, как пах бы шоколад. Маркус вздохнул и зачерпнул ложку, подув на неё прежде, чем попробовать. – Неплохо, – согласился он. – Правда? – Онория явно сомневалась. Он кивнул и съел ещё немного. Или, скорее, отпил. Суп едят или пьют? И, что важнее, разве нельзя было присыпать его немного сыром? – А что вы ели на ужин? – спросил Маркус. Она покачала головой: – Лучше тебе не знать. Он то ли съел, то ли выпил ещё ложку: – Вероятно, ты права. Но не смог удержаться: – Ветчину подавали? Онория промолчала. – Подавали, – обвиняющим тоном произнёс Маркус. Он поглядел на последние капли своего супа. Возможно, удастся вымакать их хлебом. Однако жидкости было так мало, что после двух укусов хлебец остался совершенно сухим. Сухим, как опилки. Как пустыня. На минуту он остановился. Разве он не погибал от жажды двумя днями раньше? Маркус откусил кусочек совершенно несъедобного хлебца. Он в жизни не видел пустыни и маловероятно, чтобы он в неё когда-либо попадёт, но исходя из географического положения, эти места вызывали множество сравнений и метафор. – Чему ты улыбаешься? – С любопытством спросила Онория. – Разве я улыбался? Уверяю тебя, это была очень-очень печальная улыбка. – Маркус рассматривал свой хлебец. – А вы действительно ели ветчину? И хотя даже ему было ясно, что ответа на этот вопрос лучше не знать, он не сдержался: – А пудинг подавали? Маркус посмотрел на девушку. На её лице появилось виноватое выражение. – Шоколадный? – шёпотом уточнил он. Онория покачала головой. – Ягодный? О, Бог ты мой, повариха приготовила свой коронный пирог с патокой? Никто не мог сравниться с поварихой Фенсмура в искусстве приготовления этих пирогов. – Он просто восхитительный, – сообщила Онория с самой счастливой улыбкой, которая приберегалась для самых лучших десертов. – Со взбитыми сливками и клубникой. – Что-нибудь осталось? – Скорбно спросил владелец Фенсмура. – Думаю, должно было остаться. Его подавали на огромном…. Погоди-ка. – Онория прищурилась и с подозрением посмотрела на Маркуса. – Ты ведь не просишь меня стащить для тебя кусочек? – А ты бы могла? – Маркус придал лицу самое жалобное выражение и говорил самым жалостливым голосом. Просто необходимо, чтобы Онория сжалилась над ним. – Нет. – Но она сжала губы, чтобы не смеяться. – Пирог с патокой неподходящая еда для больного. – Не представляю, почему все так считают, – совершенно искренне ответил Маркус. – Потому что ты должен пить бульон. И есть студень. И рыбий жир. Это же всем известно. Его едва не вывернуло при упоминании этих блюд. – Тебе когда-нибудь становилось лучше от употребления вышеперечисленных деликатесов? – Нет, но дело не в этом. – А в чём тогда? Онория открыла рот, чтобы возразить, но застыла в комическом молчании. Она закатила глаза, затем посмотрела влево, словно подыскивала подходящий ответ. Наконец, она нарочито медленно произнесла: – Я не знаю. – Тогда ты украдёшь для меня кусок пирога? – И Маркус улыбнулся самой лучшей из своих улыбок. Улыбкой, в которой читалось «я едва не умер, как же ты можешь мне отказать». По-крайней мере, он питал надежду, что это выглядит именно так. По правде говоря, Маркус был не особенно искушён во флирте, и его улыбка вполне могла оказаться «я тут немного сошёл с ума, поэтому тебе лучше притвориться, что ты со мной согласна». Ничего нельзя было сказать наверняка. – Ты хотя бы представляешь, какие у меня могут быть неприятности? – спросила Онория. Она склонилась к нему, словно заговорщик, как будто кто-то мог их подслушать. – Не особенно, – ответил Маркус. – Это всё-таки мой дом. – Это немногого стоит в сравнении с объединённым гневом миссис Уэзерби, доктора Уинтерса и моей матери. Он содрогнулся. – Маркус… Однако никаких вразумительных возражений не последовало, поэтому он добавил: – Пожалуйста. Онория посмотрела на него. Маркус постарался принять самый жалостливый вид.