Руки охватывали озеро с двух сторон и упирались в две другие горы справа... Голова человека была огромна и вся поросла лесом, который издалека казался лохматой гривой. Стремительный пик, вонзившийся в небо, напоминал шишак шлема, а облака, повисшие на самом острие, были как страусовые перья — очевидно, в темноте, на фоне светлого неба, картина эта была еще более впечатляющей — недаром люди называли этот гребень горой Дьявола... Во время гроз узкие ущелья, бороздящие его склоны, многократно отражали раскаты грома — и это также создавало особый звуковой эффект, внушавший жителям суеверный страх... С той стороны, где лежит Узунабад, лесов совсем почти не было: склоны гор были каменисты и серы, лишь кое-где пробивалась чахлая растительность. Зато долина, рассеченная стремительной Кызылдарьей, такой стремительной, что почти вдоль всего ее течения стояли сипаи[5], предохраняющие берег от разрушения, была сплошь засеяна хлопком, и если бы не карты, разделенные круглоголовым стриженым тутовником, то можно было бы увидеть, что рядки тянутся на много километров и исчезают в сиреневой дымке, затуманившей даль. Там тоже слегка вырисовывались горы: неопытный глаз мог принять их за надвигающуюся грозовую тучу... А здесь, в густом лесу, стояла первобытная тишина; солнце едва пробивалось сквозь листву. Могучие орешины, как живые существа, вздымали к небу уродливые, покрытые затвердевшей, потрескавшейся корой ветви, а у корней продирался сквозь траву кудрявый подлесок. Суетливые птицы насвистывали в вышине, перелетали с ветки на ветку, осыпая на голову путников древесную труху. Иногда из-под копыт лошадей с предостерегающим шипеньем уползали в траву серые змеи. Чьи-то осторожные шаги похрустывали в чаще, а то вдруг невидимый зверь сорвется, да понесет, подминая под себя сочную зелень... Местами орех сменялся зарослями яблонь и урюка, тополя, боярышника и клена. На холмах росли кустарники черганака с черными ягодами, крушины и курчавки, покрытой розоватыми цветами. Над глубоким ущельем, в которое врывалась серебристым водопадом Кызылдарья, ровной стеной стояли островерхие ели и темно-зеленая арча. Объехав озеро со стороны горы Дьявола, путники оказались у пологого ската, на котором тут и там высились конусообразные погребения, сложенные из неотесанного известняка. Рахим показал камчой вверх, и Серебров ахнул от восхищенья. Это были альпийские луга, покрывавшие весь южный склон: местами склон был ярко-синим, местами желтым — так цвели гиацинты; местами он был сплошь в зарослях белых и желтых лютиков... Отсюда открывался прекрасный вид и на остальные два озера, раскинувшиеся в долине: с высоты все они казались ярко-синими. Тропа, петляя, вывела их на широкую и хорошо уезженную дорогу. Скоро впереди замаячили белые строения заготконторы. — Отсюда таран на машинах вывозят в долину, — сказал Рахим. — Таран? — Серебров никогда не слышал о таране. — Это корень, который растет высоко в горах, — пояснил Рахим. — Из него на Узунабадском заводе делают экстракт для дубления кож. Югов с волнением поглядывал по сторонам — здесь бывал он не раз; каждый камень, каждый куст хранил воспоминания. Дорога сделала еще один поворот, и они въехали в небольшой поселок, состоявший из нескольких домов и заготпункта, обнесенного высокой каменной стеной. Охранник, дюжий дядька в засаленной черной тюбетейке, узнав среди приезжих Рахима, побежал отворять ворота. Кони вынесли их на широкий двор. Серебров с трудом сполз с седла, не в силах распрямить затекшие и стертые ноги. Югов чувствовал себя несколько лучше, но и у него вид был далеко не молодцеватый. Однако, превозмогая усталость, он тут же набил неизменную трубку и раскурил ее с задумчивым и блаженным выражением лица... Рахим отвел коней под навес, где в изобилье было свежескошенной травы; несколько лошадей аппетитно похрустывали в полумраке, вскидывая время от времени морды и поглядывая на приезжих выпуклыми глазами. От ворот подошел к ним рослый мужчина в вышитой украинской рубашке и полотняных брюках; лицо и руки у него были так загорелы, что напоминали передержанный негатив, и оттого зубы блестели особенно ослепительно, и так же вспыхивали белки больших выразительных глаз. — Иногамов, — представился он, пожимая по очереди руки Югову, потом Сереброву. С Рахимом же он дружески обнялся и похлопал его по спине. — Слышал, слышал, — сказал Иногамов, пристально и одобрительно разглядывая профессора. — Просили помочь вам... Помогу. Да вы проходите. Здесь жарко на солнце, да и душно: вчера прошел дождь, а сегодня сильно парит... Да вы проходите и, главное, не стесняйтесь. Чувствуйте себя как дома. Ну что ж, отдохнуть они не прочь. — Не худо было бы и перекусить, — заметил Рахим. — Обижаешь, обижаешь хозяина, — сказал Иногамов. Минут через пятнадцать на столе в большой комнате, куда они пришли, появилась большая миска с солеными помидорами и тарелки с душистым гороховым супом. Трудно было поверить, что все это дело рук самого Иногамова, хотя профессор, сам убежденный холостяк, готов был утверждать, что это именно так. Но в комнату вошла хозяйка — полная женщина с типично украинским лицом; когда же она заговорила, всякие сомнения рассеялись окончательно. — Познакомьтесь, жена моя Лариса Павловна, — сказал Иногамов. Лариса Павловна села напротив и, подперев голову полными руками, стала разглядывать приезжих. — Много бывало у нас людей, а вот профессора вижу впервые, — проговорила она, сильно растягивая слова. Югов улыбнулся; кажется, ему было очень неловко, потому что он тут же принялся шарить по карманам, отыскивая трубку. — Как вам суп, дорогие гости? — спросила хозяйка, с любопытством наблюдая за безуспешными стараниями Югова — трубка была в пиджаке, а пиджак остался в передней. — Очень понравился. Большое спасибо, — сказал Серебров. — Благодарить-то после будете, — снова пропела хозяйка. — Я вот вас чаем угощу. С медом. Вы еще такого медку нигде не пробовали... Югов, большой любитель сладостей, пил чай и прихваливал. Мед в самом деле был какой-то особенный — пахучий и сладкий. Но стоило ли удивляться? Ведь пчелы собирали его на альпийских лугах. А какие луга в долине Голубых озер — знал каждый, кто хоть раз побывал в этих краях. Рассказывала о нем и Ляля — их маленькая экспедиция тоже пользовалась в свое время гостеприимством Иногамова. Когда Серебров напомнил ему об этом, он очень оживился и принес из соседней комнаты толстый альбом. Серебров узнал фотографию, которую показывала ему Ляля после своего возвращения: Иногамов и все члены экспедиции у большого ореха на фоне дымящейся горы Дьявола... Иногамов перевернул несколько страниц. — А вот это массагетская пещера, ею больше всего у нас интересуются. Да вот хотя бы недавно снова приезжали альпинисты, — сказал он, показывая бледный недодержанный снимок. — И что же? — оживился Югов. — Вы, верно, слышали нашу легенду?.. Югов кивнул. — Так вот, ничего в пещере не оказалось... — А это именно та пещера? — К северу есть еще две. Но их не обследовали. Легенда связывает сокровища, оставленные Кихаром, именно с этой пещерой... — Разрешите, — Югов пододвинул к себе альбом. Иногамов между тем рассказывал: — В позапрошлом году я был с рабочими в тех местах. Искали таран, да все безрезультатно. Природа дикая, голые скалы. Растительности почти никакой, а стена отвесная — обратите внимание... Иногамову не удалось сфотографировать всю гору, а только часть стены. «Не уместилось», — сказал он, водя пальцем по снимку. — Там две пещеры, не так ли? — спросил Югов. — Да. Одна чуть повыше. Сокровища, говорят, хранились в той, что пониже. Места недоступные. Как видите, скала спускается под небольшим углом вниз, так что верхняя кромка нависает над нижней — и ни единого выступа. Понимаете, такое впечатление, будто гигантскую гору кто-то отшлифовал преднамеренно... — А в верхнюю пещеру есть ход? — Тоже легенда. Там нашли золотишко, припрятанное Аламбеком... Правда ли, нет, не знаю... — Караташ... — задумчиво сказал Югов. — Загадочная, древняя страна. С чем связано это название?.. Может быть, и Гиблое ущелье — часть великого Караташа? Время ревниво оберегает свои тайны... Однако Кихар знал проход, ведущий в эту страну. О нем забыли. Но он существует. Понимаете?.. Он должен существовать. Им совершенно случайно воспользовался Беляев... Рахим нашел летчика уже за Безымянным ущельем. Возможно, недавний ураган обрушил древние завалы?.. — Здесь часто бывают землетрясения. Дорога очень опасна, — сказал Иногамов. Югов молча кивнул и снова принялся за чай. Человек в кожанке положил рядом с собой фуражку и, встав на одно колено, поджег вязанку хвороста, собранного в лесу... Огонь вспыхнул не сразу: дерево было сырым. Оно долго дымилось и тлело. Человек нагнулся и стал дуть в костер. На лбу и на шее его выступили широкие упругие жилы. Наконец, огонь вспыхнул. Человек скинул кожанку и, оставшись в рубахе, стал развязывать вещевой мешок, только что снятый со взмыленной лошади. В мешке был хлеб, мясная тушенка и кусок желтого масла в пергаментной бумаге. Разложив еду на траве перед весело потрескивающим костром, человек снял с пояса алюминиевую фляжку и сделал из нее несколько больших глотков. Видимо, во фляжке была не вода, а кое-что покрепче, потому что человек поморщился и поднес к носу хлебную корку. Человек сидел у костра; вид у него был усталый, но глаза настороженно вспыхивали — может быть, в них просто отражалось пламя. Покряхтывая, человек грел ноги. На левой икре белел глубокий шрам. Видно, ноги болели — человек то и дело нагибался и растирал их ровными, осторожными движениями. Нерасседланный конь мирно щипал траву, время от времени позвякивая уздечкой. Дым от костра стелился низко — будто туман, стекал он по склону горы между призрачными стволами деревьев. Человек радовался огню и боялся его. Люди, поднимающиеся по тропе, могли заметить костер. Пообедав, путник забросал огонь землей, приметал к седлу вещевой мешок и вскочил на коня... Впереди маячила подернутая облаками гора Дьявола. Поздно ночью человек постучался в Узгане к старому Зиятдину. Каракозов принимает решение В тот вечер, когда Югов и Серебров в сопровождении Рахима прибыли на заготпункт, а Хаузен и Сноу с основным составом экспедиции выехали из Узунабада в район Голубых озер, — в Москве, на площади Маяковского, у подъезда метро, стояла Ляля. Она крепко сжимала под мышкой светлую папку и напряженно всматривалась в плотный поток гуляющих людей, текущий мимо нее по широкому тротуару. Со стороны можно было подумать, что девушка пришла на свидание. Впечатление это усугублялось еще и тем, что Ляля поминутно поглядывала на часы. Видимо, тот, кого она ждала с таким нетерпением, где-то задерживался... Но вот взгляд ее оживился, вся она подалась вперед — из освещенного входа в метро вынырнул невысокий человек. У него была длинная шея, напомаженные волосы, быстрый настороженный взгляд... Особенно бросалась в глаза спина, будто подрубленная топором — дефект этот не мог скрыть даже отлично скроенный двубортный английский пиджак с белым платочком в нагрудном кармане. Человек прошел мимо Ляли, обдав ее резким запахом незнакомых духов. Ляля неловко повертела папку, перекладывая ее с руки на руку, потопталась на месте и двинулась за незнакомцем. Человек свернул на улицу Горького. Здесь толпа была еще гуще. В киосках продавали «Вечернюю Москву». Человек купил газету, быстро пробежал ее глазами, стоя у кромки тротуара, и пошел дальше. Ляле все трудней и трудней было следить за его покачивающейся спиной. Иногда он исчезал совсем, и Ляля в отчаянии бросалась вперед, расталкивая прохожих. Но человек снова появлялся, и Ляля сбавляла шаг. Так шли до Пушкинской площади. Человек нырнул в «Арменвино» и минут через десять появился на улице с завернутой в бумагу бутылкой. Он пересек улицу и занял очередь на остановке такси, что против кинотеатра «Россия». Ляля тоже подошла к остановке. Они стояли совсем рядом. Иногда он касался локтем ее руки, иногда скользил по ней безразличным взглядом. Такси подходили одно за другим — очередь быстро сокращалась. Когда перед ними затормозили сразу две машины, она подумала, что все складывается как нельзя лучше. Ляля опасалась, что не будет такси — он уедет, а она останется на остановке.