— Видать, "Бородино", ваше высокородие! — вздохнул один из сигнальщиков. — Господи, помоги им! Крен горящего броненосца стремительно нарастал… На "Ушакове" ошиблись: то был состоявший в гвардейском экипаже "Александр Ш". Один из офицеров "Ушакова" — невольный свидетель последних минут броненосца — вспоминал: "Броненосец уже так близок к нам, что можно рассмотреть отдельные фигуры; крен его все увеличивается, на поднявшемся борту чернеют люди, а на мостике в величественно-покойной позе, опершись руками на поручни, стоят два офицера; в это время с правого борта вспыхивает огонь, раздается выстрел, момент — и броненосец перевертывается, люди скользят вниз по его поднявшемуся борту, и вот гигант лежит вверх килем… а винты продолжают вертеться, еще немного — и все скрывается под водой". Из воспоминаний лейтенанта Н.Н. Дмитриева: "Момент поистине был ужасный. Погибающий великан, никем не управляемый, силой работы правого винта (левый вертелся в воздухе) быстро катился влево. Командир наш дал самый полный ход и положил руль, чтобы уйти от столкновения, но это оказалось лишним, еще секунда — и броненосец перевернулся". Не имея права покинуть боевой строй, "Ушаков", грохоча пушками, прошел мимо погибающего собрата. К месту гибели "Александра III" устремился один из наших легких крейсеров, но, засыпанный неприятельскими снарядами, вынужден был отойти. Далеко позади эскадры японские крейсера добивали беззащитный "Урал". Было около пяти часов дня… Столбы воды, смешанные с темно-желтым дымом, вздымались от разрывов японских снарядов. Из воспоминаний лейтенанта Н.Н. Дмитриева: "…После 4 часов, как раз в то время, как мы проходили мимо подвергшегося расстрелу броненосца "Александр Ш", в нас сразу попало один за другим два снаряда большого калибра. Одним из них был пробит борт в носовой части броненосца, и все носовое отделение жилой палубы оказалось заполненным водой. Через несколько минут другой снаряд ударил в борт над самой водой против носовой башни, ворвался в кубрик и там разрывом своим сразу вывел 8 человек. Трое из них были страшно истерзаны и убиты на месте, четвертый скоро скончался, четверо же были тяжело ранены. Эту пробоину, несмотря на значительные ее размеры, удалось до некоторой степени заделать изнутри, заняться же исправлением обеих пробоин нельзя было, не прекращая действий носовой башни и не стопоря машины. Спустившись после 5 часов вечера на несколькоминут вниз, я прошел в кают-компанию, где на полу, прикрытые брезентами, лежали, вытянув окостеневшие ноги, четыре покойника, а раненые сидели и лежали на диванах. Тут же на носилках, весь залитый кровью, лежал смертельно раненный осколком в горло матрос, и с его тихими стонами сливалось какое-то глухое, страшное рокотание перебитой гортани. С непонятным теперь и только среди боя и сопровождающей его атмосферы смерти возможным спокойствием и с каким-то тупым равнодушием смотрел я на эти трупы, на стонущих, страдающих раненых, на куски мозга, прилипшие к изголовью носилок… Сознание, что каждую минуту сам можешь превратиться в такую же кровавую массу, повергало в состояние отупения. Точно так же странным кажется теперь и то чувство спокойного равнодушия, которое испытывалось во все время боя, за целые семь часов, проведенные на открытом мостике среди свиста и грохота снарядов… В боевой рубке за весь этот день мне быть совсем не пришлось, так как там было полно народу, да, кроме того, и управлять башнями из рубки не было возможности. Телефон не действовал с самого начала боя, говорить же под несмолкаемую канонаду выстрелов при помощи переговорных труб было бесполезно. Переходя же с одной стороны мостика на другую, мне удобно было следить за неприятелем и передавать распоряжения в носовую башню лично, а в кормовую — через бывшего при мне ординарцем молодца-комендора Чернова. С большим уважением вспоминаю я о поведении этого человека во время боя. С полнейшим самообладанием и невозмутимостью бегал он, исполняя мои поручения, по открытому мостику и спардеку, и не только ни малейшего страха не было заметно на его простенькой физиономии, но, напротив, он был весел и оживлен. Но чье положение было хуже всех — это офицеров и сигнальщиков, определявших расстояния у дальномеров. У нас на "Ушакове" было две дальномерных станции, но место задней было выбрано очень неудачно, почему и было решено в бою пользоваться лишь носовыми дальномерами, установленными на площадке над крышей боевой рубки… Когда у нашего борта разорвался снаряд, сделавший пробоину в кубрике, все мы, бывшие на мостике, оказались залитыми огромным столбом воды, после чего лица, кителя и фуражки — все это было покрыто желтыми пятнами мелинита, окрасившего воду при взрыве… Не знаю, когда именно, но, вероятно, между 5 и 6 часами, когда мы шли близ "Александра" и когда все предназначавшиеся ему перелеты сыпались вокруг нас, попал один снаряд в броню кормовой башни. Этим ударом, по словам находившихся в башне, встряхнуло довольно чувствительно всю установку, но броня совершенно уцелела. На ней лишь остался глубокий отпечаток, да вокруг, от взрыва, сгорела вся краска. Палуба же, а также находящаяся поблизости железная стенка спардека были покрыты дырами от осколков этого снаряда, массой валившихся около. Еще днем был уничтожен наш беспроволочный телеграф и сбит гафель, флаг с которого квартирмейстер Прокопович тотчас же перенес на правый нок грота-рея". В один из моментов сражения с "Ушакова" увидели впереди сильно накренившийся броненосец. Характерные, расположенные квадратом трубы не оставляли сомнений — это "Наварин". Положение броненосца было отчаянным, проходивший мимо отряд японских крейсеров буквально засыпал его снарядами. — Лево пятнадцать! Обе вперед полный! — мгновенно отреагировал Миклуха, оценив ситуацию. "Ушаков", описав дугу, прикрыл своим бортом поврежденный "Наварин". Застопорив машины, Миклуха вступил В неравный бой, заставив все же японцев отвернуть в сторону. На "Наварине", получив передышку, быстро справились с повреждениями. Командир, капитан 1-го ранга барон Фитингоф, размахивая рукой, кричал в мегафон: — Спасибо, Владимир Николаевич! Иди вперед с Богом! Третий броненосный отряд, в который входил "Адмирал Ушаков", теснимый главными силами японского флота, повернул на зюйд и в строю фронта отогнал неприятельские крейсера от избиваемых ими транспортов. Среди сражающихся бесстрашно бродил буксир "Свирь" и подбирал тонущих… Вскоре "Ушаков" получил еще одно попадание, и снова в носовую часть. Корабль сразу сильно осел носом в воду. На мостик взбежал младший механик. — Что там у вас? — спросил Миклуха. Покинув боевую рубку, он хладнокровно расхаживал под выстрелами. — Затоплено носовое отделение жилой палубы! — перевел дух механик. — Чтобы завести пластырь, старший механик просит прекратить стрельбу из носовой башни! — Только не это! — выкрикнул Миклуха с надрывом. — Делайте что хотите, но боя я прекратить не могу! Пластырь кое-как завели. Однако броненосец теперь резко сбавил ход и катался из стороны в сторону, не в силах держаться на курсе. Мимо "Ушакова" в вихре боя пронесся один из миноносцев. На нем трепетали флаги: "Адмирал передает командование эскадрой адмиралу Не-богатову". Теперь эскадру вел эскадренный миноносец "Бородино". Вскоре японцы скрылись в тумане, из непроглядного мрака лишь полыхали вспышки выстрелов. Около семи часов вечера головной "Бородино" вдруг окутался белым дымом и, мгновенно перевернувшись, затонул. Теперь впереди колонны броненосцев оказался "Император Николай I". Небогатов поднял сигнал: "Курс норд-ост 23 градуса. Следовать за мной". За "Николаем" следовал броненосец "Орел", за ним — "Ушаков", "Сенявин", "Апраксин", "Сысой Великий", "Наварин" и "Нахимов". Израненные, но еще не побежденные, они продолжали свой путь, туша пожары и готовясь к новым схваткам. Из воспоминаний капитана 1-го ранга Д. Тыртова: "В бою 14 мая "Ушаков", будучи концевым кораблем русской боевой: линии, мало пострадал в дневном бою. Японцы сначала разделывались, сосредоточивая на них все свои силы, с нашими головными сильнейшими броненосцами. Уже погибли "Суворов" и "Ослябя". Весь в огне, эскадру вел к Владивостоку "Бородино"; "Александр Ш" сильно набитый, с большим креном, отстал и с трудом поспевал за эскадрой под сосредоточенным огнем пяти броненосных крейсеров адмирала Камимуры. Вдруг крен увеличился, и несчастный броненосец опрокинулся килем вверх. Остатки его команды, взобравшись на красное днище, кричали "ура" проходящим мимо судам. Наш командир капитан 1-го ранга В.Н. Миклуха, родной брат знаменитого путешественника Миклухо-Маклая, решил спасти их и решительно приблизился к все еще плавающему вверх килем "Александру Ш". Почти одновременно в "Ушакова" попало два крупных снаряда, из которых один почти безвредно разорвался о кормовую башню, а другой попал в носовую часть, сделав у самой ватерлинии пробоину диаметром в три фута. Все носовое отделение заполнилось водой, броненосец сел глубоко носом, ход его уменьшился до семи узлов. Пришлось оставить "Александра III" и плестись за эскадрой, которая, продолжая идти на Владивосток, скрылась в наступающей темноте". После 18 часов вдоль строя 3-го броненосного отряда промчался эскадренный миноносец "Безупречный", снявший вице-адмирала Рожественского и его штаб с подбитого эсминца "Буйный". На мачтах "Безупречного" трепетал сигнал и о передаче командования Небогатову с приказанием следовать во Владивосток. Этот сигнал правильно разобрали только на "Адмирале Ушакове". На остальных кораблях просто не обратили на него внимания. Поэтому на "Император Николай I" с "Безупречного" прокричали: — Адмирал приказал вам идти во Владивосток! Однако осторожный Небогатов, полагая, что командующий эскадрой все же сохранил управление за собой, не торопился принимать самостоятельных решений. Только после гибели "Императора Александра Ш" и "Бородино" "Император Николай I" выдвинулся вперед, чтобы возглавить боевой порядок. К этому времени главные силы японцев прекратили огонь и скрылись в наступивших сумерках, предоставив свободу действий своим миноносцам… Глава тринадцатая ОДНИ ВО МРАКЕ До наступления темноты эскадра двигалась на зюйд-вест, а затем вновь легла на генеральный курс норд-ост 23 градуса. До Владивостока было еще около пятисот миль. Вдали зловеще маячили неприятельские миноносцы. На кораблях сыграли "отражение минной атаки". Миклуха неотрывно наблюдал за горизонтом. — Миноносцы справа, — крикнул он одновременно с сигнальщиком, заметив быстро приближающиеся черные точки. — Огонь! Миноносцы атаковали с чисто самурайским остервенением. От них отбивались разрывными сегментными снарядами. Прожектор "Ушакова", нервно шаря по волнам, внезапно наткнулся на поврежденный японский корабль. Загрохотали орудия сразу нескольких кораблей. Миноносец отчаянно запарил и, встав на попа, мгновенно затонул. Атака неприятеля была отбита. "Ушаков" стрелял недолго. Миклуха понял, что основные силы противника брошены против ушедшей далеко вперед эскадры, и приказал прекратить стрельбу. Чтобы не привлекать внимания, дальше эскадра шла без огней. Связаться с флагманом тоже было невозможно. Еще днем осколком перебило антенну радиотелеграфа. Около 20 часов, уже в темноте, "Император Николай I" склонился вправо и лёг на курс на Владивосток. За ним последовали корабли главных сил, некоторые крейсеры и эскадренные миноносцы. Броненосцы 3-го отряда не пользовались прожекторами и выключили все отличительные огни, кроме кильватерных, позволявших удерживать место в строю. Затемнение и увеличение скорости др 12 узлов позволило сравнительно быстро выйти из зоны японских минных атак. При этом кормовая башня "Адмирала Сенявина" добила поврежденный японский миноносец, оказавшийся без хода в свете прожекторов броненосцев 2-го отряда. Однако с наступлением темноты от флагмана стали отставать корабли, поврежденные в дневном бою и неспособные удерживать 12-узловую скорость. Около 23 часов отстал и севший носом броненосец "Адмирал Ушаков". При этом контр-адмирал Энквист и некоторые командиры приняли самостоятельные решения о дальнейшем маршруте. В результате уцелевшие корабли разгромленной эскадры расстались, не назначив рандеву на следующее утро. Рядом с отрядом Небогатова кроме "Генерал-адмирала Апраксина" и "Адмирала Сенявина" держался лишь крейсер "Изумруд". В кильватер "Императору Николаю I", шел серьезно поврежденный, но еще боеспособный новый броненосец "Орел", сохранивший ход и часть своей артиллерии. …Несмотря на все усилия команды, "Адмирал Ушаков" все больше отставал от эскадры. Поврежденный нос его зарывался в воду по самую башню и сильно замедлял ход. Броненосцы один за другим обходили его и скрывались в ночной темноте. Вскоре "Ушаков" оказался в одиночестве. Из воспоминаний лейтенанта Н.Н. Дмитриева: "…Миклуха, следя за адмиралом и помня его наставление, выраженное в одном из приказов, что "полная темнота есть лучшая защита от миноносцев", почти не приказывал светить прожекторами и совершенно запретил стрелять из орудий, рассуждая, что своими двумя фонарями мы не только не защищаемся от неприятеля, а, напротив, наверняка привлечем на себя его атаки… Получив от командира категорическое приказание ни в каком случае без его команды не открывать огня и сообщив это распоряжение орудийной прислуге, я, измученный тяжелым днем боя, прилег тут же на мостике на ящике с сигнальными флагами и тотчас же заснул, несмотря на несмолкаемую канонаду и пронизывающий ночной холод… Около полуночи меня разбудили и позвали в штурманскую рубку, где командир составил совещание из старших судовых офицеров. В это время канонада стихла, и лишь откуда-то издалека доносились слабые звуки выстрелов. Вокруг нас не было заметно миноносцев, и ни одного огонька не было видно поблизости. Оказалось, что, имея затопленным все носовое отделение, "Ушаков" сильно зарывался носом и на крупной зыби при полном числе оборотов не мог давать более 10 узлов. Вследствие этого один за другим обогнавшие нас корабли, следуя за идущим впереди "Николаем", скоро нас опередили, и к полночи мы сильно отстали от эскадры, шедшей не менее 12–12 с половиною узлов, и, таким образом, в описываемые минуты мы находились в полном одиночестве… Единогласно было решено продолжать идти тем же, назначенным адмиралом, курсом (норд-ост 23°) и самым полным ходом стараться догнать ушедшую вперед эскадру… Около 3 часов ночи, совершенно иззябнув и продрогнув на мостике, спустился я вниз и прошел в кают-компанию, причем принужден был шагать через лужи переливающейся от качки воды, которая около перевязочного пункта была красно-бурого цвета. Никогда еще мне не приходилось видеть нашу кают-компанию при столь мрачной обстановке? как теперь. Прикрытая сверху лампочка слабо освещала фигуры спящих на диванах офицеров и лежащих на полу в своих застывших позах покойников. Сурово выглядывали в полумраке с полотна портрета пристальные глаза старика Ф.Ф. Ушакова, как бы осматривая всю эту послебоевую картину… Кают-компанейская молодежь в последнее плавание броненосца верила, что лицо на портрете меняется в зависимости от обстоятельств, и зачастую спрашивала: "Как пойдут наши дела, Федор Федорович?"" …Обходя корабль, старший офицер Мусатов подошел к группе перекуривавших на спардеке офицеров: — Как настроение, господа? — Да вот обсуждаем наше незавидное положение, Александр Александрович. У наших 10-дюймовых гидравлических установок предельный угол возвышения 18 градусов, что соответствовало дальность полета снаряда 53 кабельтовых, японские же крейсера свободно стреляют с 70 кабельтовых! Что будем делать, если нас перехватят в такой ситуации, непонятно. — А ничего, как будет, так и будет, — мрачно резюмировал старший офицер Мусатов в разговоре с офицерами. — Ну и как вы думаете, в данной ситуации поступит командир? — спросили его офицеры. — А что тут думать, Миклуха есть Миклуха! Такие, как он, или побеждают, или погибают. В полночь командир на мостике собрал офицеров. — Положение наше, господа, действительно тяжелое, но небезвыходное, — сказал собравшимся. — Поэтому прошу всех высказать свое мнение и предложения. Согласно флотской традиции начнем с младших. Говорите, господа! — Прорываться! — разом заявили мичмана Сипягин и Транзе. — Прорываться! — подтвердили остальные. — Спасибо, иного ответа я и не ждал! — Командир устало мерил шагами ходовой мостик. — Днем нам следует по возможности уклоняться от встречи с противником, а ночью кратчайшим курсом прорываться на Владивосток! Наш генеральный курс прежний — норд-ост 23 градуса! Ночью старший штурман броненосца Максимов еще раз определил место корабля по звездам. На верхней палубе было оживленно, несмотря на то что давно прозвучал отбой: все понимали — завтрашний день будет решающим и для многих последним. Поэтому и не спалось. Что касается самого командира, то всю ночь Миклуха провел на мостике, обдумывая, как ему следует поступить утром. Впрочем, при оставшихся 8–9 узлах хода особых вариантов не было. Надо было прорываться, а там что Бог даст! Рассвет 15 мая 1905 года "Адмирал Ушаков" встретил в Цусимском проливе. Ход поврежденного броненосца не превышал десяти узлов. Из воспоминаний капитана 2-го ранга А. Транзе: "Рано утром 15 мая были сделаны приготовления к погребению убитых в дневном бою. Убитые были положены на шканцах, приготовлена была парусина, чтоб обернуть их, и балластины для груза. Собрались офицеры и команда. Началось заупокойное богослужение, но, когда на горизонте за кормой показались силуэты четырех быстро идущих японских крейсеров — "Матсушима", "Итсукушима", "Хашидате" и "Мийтака", командир попросил священнослужителя, иеромонаха отца Иону, ускорить и сократить отпевание, так как не сомневался в неизбежности боя. Корда японские крейсеры приблизились на дистанцию нашего огня, командир приказал предать убитых морю и пробить боевую тревогу, под звуки которой и под пение "Вечная память" тела убитых, так и не завернутые в парусину, только привязанные к балластинам, были опущены в море. Идя тем же курсом, японские крейсеры прошли на север, не открывая стрельбы, что нас очень удивило, так как, имея большое преимущество в силах, они, без сомнения, могли бы весьма быстро покончить с нашим подбитым броненосцем. Уже находясь на японском крейсере "Якумо" в качестве пленных, от японских офицеров мы узнали причину этого непонятного нам случая: нам была показана карта, на которой от Цусимского пролива были нанесены несколько расходящихся на север курсов, по которым, согласно заранее выработанному плану, японские корабли должны были искать и преследовать остатки русской эскадры в случае ее поражения. "Вы все равно никуда не могли бы уйти, мы знали, в каком вы состоянии. Те крейсеры шли на соединение к главным силам, — сказали нам японские офицеры. Часов около десяти утра по носу были видны дымы многих кораблей и слышна недолгая канонада. Только после стало нам известно, что это происходила сдача судов адмиралом Небогатовым"". — Теперь уже окончательно ясно, что борьба за обладание морем нами проиграна, а вместе с ней проиграна и вся война. Поразительно, но факт: имея флот, в несколько раз превышающий японский, наши безмозглые флотоводцы настолько бестолково им распорядились, что самураи истребляют нас по частям, — с горечью говорил Миклуха о давно наболевшем старшему офицеру. — Нам осталось лишь сохранить честь Российского флота и Андреевского флага! Корабль, носящий имя Ушакова, никогда не спустит флаг! Что ж, пусть все проиграно и растоптано, чести у нас не заберет никто! — Владимир Николаевич, офицеры корабля думают так же! — Капитан 2-го ранга Мусатов, взявшись за козырек, крепче надвинул фуражку на брови. — Я в любом случае останусь вместе с кораблем! Лучше смерть, чем плен! Глава четырнадцатая ПОСЛЕДНИЙ БОЙ Едва взошло солнце, как прямо по носу появились густые шапки дыма. — Это, несомненно, ушедший вперед Небогатов! — опустил бинокль командир. — Курс на дымы! Расталкивая волны, "Ушаков" повернул на дым. На бак набегала вода, из труб снопами летели искры, дрожал, как в лихорадке, корпус, но ход не увеличивался. Вскоре дым стал белеть, а затем и вовсе исчез с горизонта. — Рулевой, держать норд-ост 23 градуса! — вновь распорядился командир броненосца. Из воспоминаний капитана 1-го ранга А.П. Гезехуса: "Мы ясно сознавали, что выбраться благополучно из этой ловушки было весьма трудно, но меры какие-то все-таки принимать было необходимо, и все верили в опытность и энергию командира, доказавшего это на всем переходе от Либавы до Цусимы. И вот началась агония броненосца. Легли на курс к японскому берегу, хотя больше восьми узлов нельзя было дать из-за пробоины в таранном отделении. Все время появлялись на горизонте дымы, приходилось от них отводить, так что броненосец в итоге описывал какие-то зигзаги, очень мало приближаясь к намеченной цели. Такое напряженное состояние продолжалось до обеда, когда во время церемонии погребения нескольких убитых в дневном бою 14 мая за кормой появился дымок быстро нагоняющего нас судна. По прошествии весьма непродолжительного времени обозначился силуэт, по-видимому, легкого крейсера типа "Читозе". Скрыться от него не было никакой возможности; пробили боевую тревогу и повернули на сближение с ним. Крейсер быстро приближался, и командир приказал открыть огонь. После залпа 10-дюймовой башни он круто повернул и так же быстро исчез. Эта встреча окончательно рассеяла всякие иллюзии возможности благополучно достичь намеченной цели — прорыва во Владивосток. Обеденное время прошло сравнительно спокойно. В кают-компании собрались все свободные офицеры во главе со старшим офицером, капитаном 2-го ранга Александром Александровичем Мусатовым. Покойный Александр Александрович был удивительно спокойный человек. Держал себя во всех случаях ровно и невозмутимо. Никакие обстоятельства, кажется, не могли его взволновать. Его хладнокровие, распорядительность весьма благотворно влияли на подчиненных ему людей. Одно его присутствие поддерживало бодрое состояние духа даже у людей, не обладающих достаточно крепкими нервами. На этом последнем обеде старший офицер, наливая себе рюмку водки, произнес: "Ну, покойнички, выпьем!" Через несколько часов эти слова оказались для него самого и некоторых из присутствовавших пророческими, но в этот момент они были всеми приняты как шутка и все единодушно потянулись чокнуться с Александром Александровичем. В душе же каждый, я не сомневаюсь, был уверен, что старший офицер был прав. Обед прошел, в общем, довольно оживленно. После обеда я пошел в каюту отдохнуть, так как чувствовал себя после всего пережитого совершенно разбитым. Через весьма короткий промежуток времени, насколько мне помнится, около половины второго дня, я был разбужен окриком лейтенанта Т.: "Вставай, Петрович, опять дымы, пробили боевую тревогу". Я немедленно вскочил и побежал на мостик. На этот раз вся юго-западная часть горизонта была заволочена дымами. Сомнения не было — это могла быть только неприятельская эскадра. Однако дымы эти, видимо, не приближались, а как бы держались на определенном расстоянии. Затем обнаружилось, что от всей массы дымов отделились два и начали движение в направлении к нам. Постепенно открывались рангоут, трубы и, наконец, силуэты двух быстро идущих на нас судов. Взоры всех были напряженно направлены на эти суда. Кто-то крикнул: "Да это наши крейсеры!" Крик этот ошеломляюще подействовал на всех. Многие бурно выражали свой восторг. Но это длилось недолго. Вскоре стало ясно, что это неприятельские крейсеры. Восторг сразу исчез, лица стали сосредоточенными и взоры всех обратились на своего командира. Командир совершенно спокойно, без признаков малейшего волнения, рассматривал в бинокль приближающиеся суда. На переднем крейсере взвился большой сигнал. "Ответ до половины, разбирайте сигнал", — приказал командир. Все разошлись по своим местам, по боевой тревоге. Перед этим командир приказал всем нам позаботиться, чтобы у всех людей были приготовлены спасательные средства. По приходе в башню я сейчас же приказал расшнуровать койки и по числу прислуги башни взять на каждого по пробковому матрацу".