Проблема была в другом: раненый потерял слишком много крови. Слишком непрофессионально были наложены повязки. Удивительный парадокс! Моджахеды так славно воюют, а вот военно-медицинская подготовка у них совсем никудышная. Я понимаю, аллах аллахом, но повязки накладывать все-таки нужно уметь. Промедол из шприц-тюбика подействовал на раненого почти сразу. Он обмяк, но сознания не потерял. Крепкий мужик, ничего не скажешь! Осколки из руки и плеча я извлек довольно легко. Засыпал раны стрептоцидом. Рисковать с незнакомыми французскими медикаментами я не решился. Обработал края ран йодом. И наложил повязки. А вот с ранением в живот у меня возникли проблемы. Серьезные проблемы. Где находился осколок, мне было неизвестно. Нужен был рентгеновский снимок. К тому же я вдруг вспомнил, что никогда еще не проводил операций на брюшную полость. Да и вообще те пули и осколки, которые я извлекал раньше, всегда были на виду. Опыта же серьезных операций у меня не было. Глупо! Как сказать этому старшему, что мне нужен рентгеновский снимок? Человек, который ни разу не видел электрической лампочки, может и обидеться на слова о рентгеновском аппарате. А обидевшись, пристрелить. Можно, конечно же, сказать ему и то, что у меня нет опыта проведения таких операций. И отказаться от ее проведения. Результат будет тот же. Уж очень они обидчивы, эти моджахеды. Шуток не понимают. Да, я – самый крутой в мире доктор Айболит! А этот рентгеновский аппарат мне и в гробу не нужен! Первая часть этой мысли попахивала полным бредом. Во второй проблескивала частица разума. В гробу рентгеновский аппарат мне действительно был ни к чему. Слава богу, что мне никто не угрожал. Ствол автомата, направленный в мою сторону, казался детской игрушкой. В кармашке гранатной сумки под моей курткой болталась граната Ф-1 с выдернутой чекой. Предохранительный рычаг ее мог отлететь при малейшем движении. И тогда бы у меня не было головной боли с этим ранением в живот. Доктор Жак Гийотен ошибался, говоря, что гильотина – лучшее средство от головной боли. Просто он не пробовал наши осколочные гранаты Ф-1. Попробовав раз, он бы стал рекомендовать своим пациентам только их. Я сделал скальпелем небольшой надрез наружной косой мышцы живота. Сразу же под скальпелем тускло блеснул крохотный стальной осколок. Я достал его пинцетом. Фантастическое везение! Об этом можно было только мечтать. Но сил для того, чтобы мечтать, у меня больше не было. Я обработал рану и попрощался. Сказал, что приду завтра. В это же время. Старший вывел меня во двор крепости. Мне вернули моего ослика Хуай Су. И проводили до окраины кишлака. Не сказав ни слова. У меня не было сил удивляться. Подсознательно я понимал, что все правильно. Если бы меня не отпустили, наши войска начали бы операцию по моему освобождению. Или возвращению трупа. Затем операцию возмездия. Все это сопровождалось бы стрельбой, артиллерийскими и авиационными ударами. Шумом и суетой. Раненый пока был нетранспортабелен. Вывести его из-под удара в ближайшие дни было невозможно. К тому же раненому нужен был покой. И квалифицированный уход. Старший принял правильное решение. Как офицер, я мог остаться в кишлаке только в виде трупа. Но это вызвало бы ненужные хлопоты и проблемы. Как врач, я был нужен ему живым. Поэтому меня отпустили. Ни для кого не было секретом, что я частенько навещаю свой лазарет в кишлаке Калашахи и раненых в других кишлаках. И никогда не делю своих пациентов на мирных дехкан и моджахедов. Ну, насчет этого утверждения я бы не был столь категоричен. Людям свойственно ошибаться. В том числе и на мой счет. Потихоньку все вставало на свои места. Судя по всему, ребята эти были из банды Анвара. Кто-то из приближенных к руководству банды. Возможно, кто-то из них даже сам Анвар или его брат Шер-шо (Шер-шах). Старший группы, захватившей меня. Или раненый моджахед. С раненым тоже все было очень просто. Пошел утром поохотиться на уток. Недалеко от Тотахана по руслу реки Барикав было множество небольших запруд с деревянными чучелами уток и укрытиями для охотников. А вместо утки поймал несколько осколков с выносного поста. Вообще-то это могло быть чрезвычайным происшествием. То, что бойцы с гранатометно-пулеметного взвода Андрея Иванищева ранили из автоматического гранатомета охотника. Хотя, с другой стороны, охотникам нечего было делать под выносным постом. Мест для охоты вокруг было предостаточно. Но то, что обычный охотник оказался главарем банды, меняло все кардинально. То, что в течение нескольких последних лет не удавалось сделать многим профессионалам (а за Анваром и его братом, Шер-шо, вот уже несколько лет охотились наши разведподразделения), смог сделать обычный командир гранатометно-пулеметного взвода прапорщик Андрей Иванищев! Подстрелить одного из братьев. Жаль только, что ранение оказалось столь пустяковым. Да и то, что раненный был одним из братьев, все еще оставалось лишь моей догадкой. Хотя я практически не сомневался, что она верна на все сто. Я вернулся на Тотахан разбитым и смертельно уставшим. Мой ослик Хуай Су тоже не был преисполнен жизненных сил и оптимизма. Он довез меня до командного пункта и устало поплелся обратно. К подножию горы. В родной кишлак. Глаза его были печальны. Охотничий патрон Все это было форменным безобразием. Нет, то, что я уснул, еще не дойдя до своей кровати, было нормальным. Вполне естественным после всего пережитого. Ненормальным было то, что буквально через мгновение меня уже кто-то тряс за плечо и пытался разбудить. Я лениво отмахивался, просил не трогать меня. Уж кто-кто, а я-то прекрасно знал, что разбудить меня до обеда было невозможно. Это я и пытался втолковать тому, кто вполне успешно пытался вытрясти из моей бедной шкуры мои последние кости и остатки моей бедной, растерзанной души. Над самым ухом раздавался голос Сережи Багрия, ротного писаря: – Товарищ старший лейтенант, ну проснитесь же. Духи обстреливают заставу. – Ну и пусть себе обстреливают. Отстань! Я продолжал лениво от него отмахиваться, но ноги уже ползли в сторону выхода. Рука привычно зацепила за ремень автомат Калашникова, стоявший в изголовье моей кровати, лифчик с запасными магазинами и гранатами. И потащила их за мной следом. Я выполз на огневую позицию минометчиков. Она располагалась метрах в десяти от первого поста и в пяти метрах от канцелярии. Уползти дальше я не смог бы при всем своем желании. Наблюдатель с первого поста доложил о сорока двух пусках неуправляемых реактивных снарядов по заставе. Кто-то из минометчиков подал голос: – По выносному молотят. Голос был мне незнаком. Но мысль показалась довольно здравой: выносной пост – это гранатометно-пулеметный взвод Андрея Иванищева. Значит, не по нам. Значит, пусть молотят. Мозг категорически отказывался просыпаться. Неуправляемые реактивные снаряды потому и называются неуправляемыми, что наводятся на цель на глазок. Запускаются духами с камней и представляют серьезную угрозу только при стрельбе по площадям. Попасть НУРСом по заставе, расположенной на горном хребте, довольно сложно. Но духи выбрали огневую позицию в направлении продолжения линии водораздела. Это позволило им значительно улучшить точность стрельбы. Подавляющее большинство снарядов упало с недолетом. Несколько перелетело через выносной пост и взорвалось на нашей заставе. Их разрывы и разбудили меня окончательно. Я отдал команду танкистам и минометчикам обработать квадрат, из которого были произведены пуски. Это не имело никакого смысла. С началом пусков духи уходили с огневой площадки. Поджигали бикфордовы шнуры, которые тянулись к реактивным снарядам, и уходили. Обработка квадрата несла скорее психологическую нагрузку, чем практическую. Оставалась надежда, что снарядом или миной можно повредить НУРСы, которые еще не взлетели в направлении цели. Обстрел прекратился почти мгновенно. С выносного поста доложили об отсутствии потерь. Сержант Нигмат Хашимов, замкомандира второго взвода, доложил, что оружие разряжено и осмотрено. Это было последнее, что я услышал. Сон липкой пеленой окутал мое сознание. И я снова провалился в небытие… У меня есть одна не самая хорошая привычка. Я люблю просыпаться с первым лучом солнца. Нет, не подумайте ничего плохого. Я – не жаворонок. И просыпаюсь я не с первым лучом солнца вообще. А только с тем, который запускаю в свою комнату через шторы или жалюзи. Обычно это не происходит раньше одиннадцати часов утра. Уж что-что, а поспать я люблю. Было шесть часов. В это время у меня не существовало никаких привычек. В это время я никого и ничего не любил. Для меня и времени такого никогда не существовало. Ну вы же нормальные люди! Вы меня поймете. Шесть часов утра! В шесть часов утра каждый день я присутствовал на утренней физической зарядке восьмой сторожевой заставы. Точно такие же, как и я, не проснувшиеся лунатики махали руками и ногами. Приседали и безуспешно пытались что-то изобразить на перекладине. Шоу продолжалось около получаса. Затем полчаса – личное время. Завтрак. После завтрака народ начинал потихоньку просыпаться. Ближе к одиннадцати я возвращался в канцелярию командира роты, отодвигал занавеску на окне. И запускал в комнату первый солнечный лучик. Теперь можно было просыпаться и мне! Итак, сегодня ночью духи пытались провести операцию «Возмездие». Наказать Андрея Иванищева за его удачный выстрел. То, что площадка, с которой проводились пуски, находилась вне зоны ответственности нашей и духов, ни о чем не говорило. Это была так называемая нейтральная территория. Я ни на мгновение не сомневался, что инициаторами ночного обстрела были мои вчерашние знакомые из кишлаков Джарчи и Петава. Новым было лишь то, что обычно такие площадки они оборудовали где-нибудь на окраине мирного кишлака. В надежде на то, что при ответном обстреле мы можем зацепить кого-нибудь из мирных жителей. Тогда результативность духовского обстрела возрастет многократно. Ведь нет ничего более приятного, чем показать окружающим, что советские войска воюют с мирными жителями. Ну что ж, на операцию «Возмездие» мы всегда найдем, чем ответить. Не люблю я этого. Но ответить надо. Будучи человеком верующим (а я верю, что земля плоская и держится она на трех слонах: семье, работе и друзьях; верю, что моя девушка – самая прекрасная, самая красивая и желанная – ждет меня дома; верю, что она меня обязательно дождется!). Так вот, будучи человеком верующим, я не люблю излишней жестокости. Нужно уметь прощать врагов своих. Смирение, только смирение. Когда кто-то ударил тебя по левой щеке… Нет, не умею. Не умею прощать! Когда кто-то планирует ударить меня по левой щеке, я предпочитаю работать на опережение. Перехватить приближающуюся руку, провести болевой прием. Одновременно со встречным ударом. Справедливость. Встречный удар – это справедливо! Ближе к полудню я начал готовить карточку целей. Еще в училище на занятиях по марксистско-ленинской философии я узнал несколько основополагающих истин. Одна из них, что экономика определяет политику. Вторая, что война есть продолжение политики другими средствами. Связать эти две истины воедино было несложно. С тех пор я всегда помнил об экономической составляющей любого ответного удара. Были подготовлены исходные данные для стрельбы по площадям. Вы не будете сильно удивлены, если узнаете, что обстрелу из танка и миномета должны были подвергнуться поля с пшеницей и виноградники, принадлежащие Анвару и Шер-шо. А несколько точечных ударов были подготовлены по местам расположения исламского комитета и продовольственным складам банды. Так достигалась комплексность ударов. Можно было уничтожить дом, в котором проживали Анвар и Шер-шо. Тем более что координаты его были известны. Это было бы справедливо. Око за око. Глаз за глаз. Справедливо, но неразумно. Братья стали бы в глазах окружающих мучениками за веру, лишившимися дома и имущества за святое дело. Куда лучше было ударить братьев по карману, а окружающих их – по рукам. Кушать братья все равно будут. Не будет своей пшеницы, отнимут у соседей. Пусть и на правое дело отнимут, а все равно останется у дехкан чувство обиды. Из этого чувства может вырасти многое. Можно было уничтожить и дом, в котором сейчас находился раненый главарь банды. Но доктор Сергей Карпов не мог сообщить его координаты старшему лейтенанту Карпову. С этой проблемой он должен был справиться самостоятельно. Огневой удар я планировал провести перед закатом. Обожаю эти сказочные минуты, когда стихает ветер. Замолкают на мгновение птицы, а солнце касается своими ласковыми пальцами горизонта. К этому времени я надеялся вернуться из кишлака Нари-Калан после перевязки раненого. Точнее, надеялся вернуться во время обстрела. Тогда обстрел трудно было бы увязать со мной. К тому же мне было интересно понаблюдать за духами во время обстрела. Это могло дать интересную пищу для размышлений. А пищу я люблю. Пока же со станции радиоперехвата я доложил в разведотдел о раненном, его состоянии и приметах. Получил необходимые указания и разрешение на операцию, которая сегодня утром родилась в моей голове. Нет, если быть более точным – роды начались еще вчера. Когда на глаза мне попался окровавленный патронташ раненого моджахеда. Окончательно мысль сформировалась ночью на минометной позиции. Там, где я совершенно случайно обратил внимание на основной заряд 82-миллиметровой мины. Он был так здорово похож на охотничий патрон двенадцатого калибра. Сейчас эту мысль мы только абортировали. Уточнил у ребят со станции радиоперехвата координаты крепости, в которой размещался исламский комитет Анвара. С радиоперехватом воевать куда веселее. Афганцы, как дети малые, любят поболтать в эфире. Хлебом их не корми, дай только разболтать парочку военных секретов. Нужно только уметь их слушать. День пролетел незаметно. После обеда я зашел на несколько минут к Шафи. Он подтвердил, что раненый – Шершо. Человек, который меня захватил, – Анвар. Кто бы сомневался! Шафи дал согласие на проведение запланированной мною операции. Ранение Шер-шо было фантастическим везением. Нужно было только завершить начатую работу. У меня такой шанс появился. В Нари-Калане я был уже практически своим. Моджахеды беззлобно улыбались, пытались шутить. Шер-шо выглядел неплохо. Осложнений не было. По словам Анвара, ночью брат его спал хорошо. Ну, конечно, когда правоверные обстреливают реактивными снарядами советскую заставу, спится как никогда славно. Я сделал перевязку и укол промедола. Попросил принести воды. И тщательно смыл запекшуюся кровь вокруг ран. В воздухе уже слышался свист первой мины с Тотахана. Сейчас должен был подать голос и слон. Так мы называли танк Т-62, в нем действительно было что-то от этого большого и доброго животного. Анвар вышел из комнаты. Засуетились и остальные духи. В отличие от них, я знал, куда упадут мины и снаряды. В отличие от них, я не суетился. Я незаметно вытащил один охотничий патрон из патронташа. И спрятал его в свой карман. Ради этого маленького патрона и был устроен этот большой минометно-артиллерийский концерт. Артобстрел закончился. Меня снова отпустили. Я обещал вернуться на следующий день. Дежа вю. Все это уже когда-то с нами было. Ночью моджахеды обстреляли НУРСами Тотахан. Наблюдатель насчитал около семидесяти пусков. На следующее утро вся застава была завалена осколками реактивных снарядов. Их было так много, что в голове просто не укладывалось, как они никого не зацепили. Днем я видел серьезное и встревоженное лицо Анвара. Видно было, что в уме он подсчитывает свои возможные убытки после нашего первого обстрела. Вечером по его пшеничным полям работала дивизионная артиллерия. Это было куда серьезнее. Даже двадцать выстрелов из танка и сорок мин из миномета остались практически незамеченными на ее фоне. Затем целую ночь я ждал очередного обстрела или нападения на заставу. Связывался с разведотделом и давал координаты для бомбоштурмового удара на следующий вечер. Готовил новые карточки целей для минометчиков и танкистов. А утром на Тотахан пастух принес письмо. Оно гласило, что если мы не прекратим обстрелы, духи вырежут девятую заставу (Интересно, а почему не нашу?) и один из мирных кишлаков. На письма принято отвечать. Вечером было несколько бомбоштурмовых ударов, работала дивизионная артиллерия. И даже наш маленький слоник подавал периодически свой голос. Сорок раз. Ствол его раскалился докрасна. Полсотни мин для минометчиков показались легкой разминкой. И все это по полям Анвара. Его личным полям. Это может взбесить любого. Изо дня в день я ходил в Нари-Калан, делал перевязки Шер-шо. И ждал ответного хода Анвара. Шер-шо шел на поправку. Спал по ночам как младенец. Наша война была ему по барабану. В один из дней я вернул в патронташ охотничий патрон, который стал даже лучше старого. Вместо обычного пороха и дроби теперь он был под завязку забит прекрасными полосками артиллерийского пороха из основного заряда 82-миллиметрового миномета. Я ждал ответного хода Анвара. Все мы его ждали. Двое суток на заставах шестой роты никто не смыкал глаз. Ждали провокаций и нападения. На третьи сутки произошло то, чего никто ожидать не мог. Зная Анвара, его брата Шер-шо, зная активность их банды, такого ожидать не мог никто. Пастух принес очередное письмо. Когда противники обмениваются письмами, пушки молчат. Это классно, когда молчат пушки. Воевать на бумаге куда веселее. Что бы там ни написал в своем письме Анвар, это в любом случае было лучше, чем он кого-нибудь вырезал. Мне не терпелось узнать, чем он теперь нам угрожает? Анвар угрожал нам вечной дружбой. Напоминал о политике национального примирения, проводимой афганским правительством. И намекал о готовности к переговорам по переходу его героических аскеров (воинов) на сторону народной власти. Это было словно гром среди ясного неба. Одна бумажка связывала нас по рукам и ногам. Ни для кого не было секретом, что точно такие же письма были направлены им в районный отдел народно-демократической партии Афганистана и в местное управление госбезопасности. Несколько дней подряд мы героически плевали на политику национального примирения, которая и без того трещала по швам. Под предлогом обстрела наших застав мы наказывали банду Анвара за уничтоженный БТР с нашими солдатами. За пытки и издевательства над пленными. Теперь мы были бессильны, что-либо сделать. Возможность местным политикам из НДПА поставить лишнюю галочку в списке банд, перешедших на сторону народной власти, лишала их элементарного разума. Великая сила галочки! Понятно, что ни о каком переходе на сторону народной власти Анвара не было и речи. Ему нужно было время для перегруппировки сил, для пополнения боезапаса и для подготовки новых диверсий. Мы это прекрасно понимали. И это было очень печально. Я старался не вешать нос. В отличие от остальных, у меня оставалась маленькая надежда на то, что все сложится как надо. Я был верующим человеком. Я верил в высшую справедливость. Верил, что каждому человеку воздастся по делам его. Еще при этой жизни. Я верил в маленький охотничий патрон. Еще через несколько дней мои походы в Нари-Калан закончились. Шер-шо немного окреп, и его перевезли в Петаву. Там я был бы лишним. К тому же никто уже не сомневался, что он выживет. В благодарность за хорошую работу мне сделали подарок. Очень даже неплохой подарок! Мне подарили жизнь. Обожаю подарки! Когда я уходил из кишлака, Анвар долго и пристально смотрел мне вслед. Словно сомневался, правильно ли он делает, что отпускает меня живым. Затылком я чувствовал его сомнения. Но все-таки Анвар оказался удивительно щедрым. Он не стал забирать назад свой подарок. Мою жизнь. Но еще больший подарок ждал меня в крепости Шафи. Вынужденное затишье подарило мне почти целый месяц безделья. Официально это звучало как отпуск при части после ранения. Целый месяц я пропадал в крепости у Шафи. В этом не было никакой военной необходимости. Просто у Шафи появилась возможность продолжить курс ликвидации безграмотности молодого бойца. А у безграмотного бойца появилась возможность узнать много интересного. Мое образование велось по трем направлениям. Шафи раскрывал секреты древнего искусства Тай До. Лейла занималась со мной джиу-джитсу. Хуай Су учил правильно сидеть на его спине. Когда поздним вечером отвозил меня на вершину Тотахана. Учил равновесию. Я не знаю, чьи уроки были важнее. Маленький ослик с забавным именем Хуай Су научил меня равновесию. Самому главному искусству в этой жизни. Шафи и Лейла научили остальному. Уроки по джиу-джитсу мне понравились. Хрупкая девушка-подросток часами избивала взрослого дядю. Проводила подсечки, болевые приемы и броски. Фантастически красивая и эффективная техника. У нее был лишь один недостаток – дядей, на котором показывались и отрабатывались эти приемы, был я. Старый, больной человек. На третьем десятке лет. Я пытался атаковать Лейлу, проводить контрприемы. Но постоянно натыкался на ее безукоризненную технику. Лейла действительно в совершенстве владела искусством джиу-джитсу. Это было для меня новостью. Ее отец, Шафи, был носителем совершенно иной техники. Но, видимо, он не спешил знакомить с нею свою дочь. Приемы, которым раньше учил меня Шафи, были рождены теорий коротких траекторий. И чисто внешне не выглядели столь красиво и эффектно. Многие из приемов вообще проводились со скоростью не позволявшей заметить их проведение. Но от того не становились менее эффективными. И смертоносными. Подсознательно я понимал, что техника джиу-джитсу хороша на Востоке. Где местные жители не носят тяжелых одежд, зимней обуви, снаряжения и бронежилетов. Техника Шафи была более гибкой. Сплав старинной техники японских самураев и русского рукопашного боя позволял совершенно спокойно уничтожать врага. Не задумываясь, во что он одет. Но я не мог применить эту технику против маленькой девочки. Милого, очаровательного ребенка, который безжалостно швырял меня из одного угла крепостного дворика в другой. Проводил удушающие приемы. Всячески издевался над всеми моими бедными болевыми точками. И так заразительно смеялся при этом. Если бы вы только слышали, как она смеялась! Джуй. Маленький звонкий ручеек. Мне оставалось только рассуждать о преимуществах стиля Шафи. Шафи тем временем сидел в тенечке у колодца. Глаза его были прикрыты. Но меня обмануть было невозможно. Любой бы заметил на лице Шафи эту безмятежно-счастливую улыбку. С этой улыбкой в конце марта засыпают все коты в окружении дюжины очаровательных кошек. Обнимая лапами огромную миску сметаны. И щурясь от ласкового весеннего солнышка. Шафи был счастлив. Был счастлив и я. Несмотря на все мои синяки и ссадины. Несмотря на все мои безуспешные попытки провести хотя бы один прием против Лейлы. Нужно было срочно восстанавливать свой пошатнувшийся авторитет. Тот самый авторитет, который сейчас безжалостно мутузили. Нужно было немедленно ставить на место эту противную, зазнавшуюся девчонку! Но ее звонкий смех обезоруживал, сводил с ума. Я был бессилен что-то сделать. И Лейла это прекрасно понимала. Она была непобедима. Она тоже была счастлива. Ближе к полудню Лейла заканчивала свою тренировку. Мы кланялись друг другу. И она уходила переодеваться, готовить обед. Приходило время уроков Шафи. Мы перебирались поближе к арыку под крону большого старого дерева. Там было прохладно и очень спокойно. Я погружался в рассказы Шафи, словно в сон или сказку. Шафи был удивительным рассказчиком. Он рассказывал мне о Тай До. Система Тай До Искусство Тай До зародилось в Китае одновременно с рождением чжэнь-цзю-терапии. Это были две стороны одной медали. Врачи древнего Китая развивали теорию циркуляции жизненной энергии, открывали волшебные меридианы и биологически активные точки. Точки представлялись многими крошечными клапанами, через которые можно вывести из организма больного излишек жизненной энергии Цы. И можно было вернуть через эти точки энергию больному при ее недостатке.