– А, разведчик! Далеко собрался? В полк? Память у замкомдива просто потрясающая. Везет же некоторым! А ведь встречались с ним лишь пару раз в разведотделе. Я такой памятью похвастаться не могу. В отличие от него, частенько по утрам в понедельник не только не помню, где я, но даже и кто я? – В полк, товарищ полковник. Подвезете? – Залезай. Замкомдива едет к нам в полк. Просто фантастическое везение. Видно, не слишком много мы еще нагрешили в этой жизни, раз так помогают нам высшие силы. Это классно! Значит, можно еще погрешить немного. Это мы любим. Это всегда пожалуйста! Около одиннадцати часов вечера мы уже в полку. Достаю пинцетом осколок стекла из брови Василия. Обрабатываю рану. И иду докладывать замполиту о выполнении его приказа. Вася на прощание долго жмет мою руку. Не верится, что еще сутки назад мы были с ним даже и не знакомы. Наверное, пройдут еще целые сутки, прежде чем он обо мне забудет. На следующее утро с полковником Рузляевым мы возвращаемся в штаб дивизии в Баграм. Нас сопровождают две боевые машины пехоты. Невольно вспоминается одна из инструкций для аэро-десантных подразделений американской армии. При ведении боевых действий против Советской армии им рекомендуется захватывать в плен в качестве «языка» начальника медицинской службы дивизии. Будучи заместителем командира дивизии по медицинской части, он присутствует на всех наиболее важных совещаниях и знает о предстоящих задачах дивизии практически в полном объеме. Но кроме медсестры Маруси этот источник информации больше никем не охраняется. Да и пропажа его может обнаружиться не очень скоро. Подчиненные некоторое время будут думать, что он потерялся где-то в объятиях Маруси. А из таких объятий быстро не вырвешься. Начальника штаба и заместителя командира дивизии захватывать в плен не рекомендуется. Во-первых, они даже в туалет ходят под охраной взвода автоматчиков. А во-вторых, их пропажа будет немедленно обнаружена – слишком уж важные они винтики в дивизионном механизме. Невольно вспоминается наша вчерашняя встреча с замкомдива. Поздним вечером на опасных улицах Кабула рядом с ним не было никого, кроме его водителя. Думаю, что если бы американцы лучше нас знали, они рекомендовали бы своим десантникам не проводить дискриминационной политики по отношению к начштаба и замкомдива. Когда они ездят к медсестре Марусе на вечерние консультации и чаепития, никакие автоматчики их не охраняют. Можно брать их тепленькими. За ночь легко оторваться от преследования. Ведь до утра их никто не хватится. Разве только медсестра Маруся. Но она уж точно тревогу не поднимет. Всю ночь будет мучиться и страдать, думая, что ее замкомдива или начштаба нашел себе кого-нибудь помоложе. А может, и не будет ни о чем думать, будет просто спать. Остальные же будут до утра думать, что она спит не одна. К обеду я уже в штабе батальона. За прошедшие два месяца здесь многое изменилось. Появилось много новых лиц. Вместо комбата Олега Лободы из Союза приехал майор Габдракипов Фалит Узбекович. Вместо замкомбата Хасонова – майор Маркеев Пал Палыч. Заменился комсомолец батальона (секретарь комитета комсомола батальона) Вова Щеголев. За это время его заменщик успел угнать в Кабуле у наших советников машину, разбить ее, попасть под суд чести прапорщиков и вылететь из армии. Комбат рассказывает, что на прошлой неделе на баграмской дороге недалеко от кишлака Джарчи один наш прапорщик на бэтээре решил объехать контрольный пункт. Куда-то спешил, а на контрольном пункте был приказ о запрещении передвижения одиночных машин. Прапорщик заблудился в незнакомой местности. Нарвался на духов. БТР подбили первым же выстрелом из гранатомета – гранатометчики Анвара давно уже сыскали славу настоящих мастеров своего дела. Два солдата погибли сразу. Двое других, обожженные и раненые, ночью выползли на одну из наших застав. Еще двое попали в плен. Прапорщик отстреливался до последнего патрона. Когда закончились патроны, отложил ненужный ему больше автомат в сторону. Первого приблизившегося к нему моджахеда застрелил из сигнального пистолета СПШ. Следующим выстрелом застрелился сам. Наш дивизионный разведбат двое суток готовился к прочесыванию кишлака Джарчи. Кишлак непрерывно обрабатывался дивизионной артиллерией и армейской авиацией. Брат Анвара, Шер-шо (Шер-шах), собирался отправить пленных в Пакистан. Но на третий день выдал трупы всех пятерых. С разрезанными животами, выколотыми глазами, отрезанными ушами и… Изуродованные до неузнаваемости. Издевались душманы над пленными и даже над трупами. Неужели хотели кого-то напугать?! Ведь всем известно: посеешь ветер, пожнешь бурю. Только ненависть можно этим вызвать. Только ненависть. Комбат мог это знать, но я догадался и сам – теперь банда Анвара попала в «черный список». Комдив и разведбат никогда не простят им этого. В моей шестой роте снова вакантно место командира. Бывший ротный Вова Стародумов успел попасться на глаза комдиву в баграмском медсанбате со своими амурными делами. Понижен в должности и отправлен в третий батальон взводным. Какого гусара потеряли! А какого бизнесмена! Помнится, полгода назад Володя попросил у меня напрокат переводчика. Перевести одно письмо. Написанное якобы дехканами кишлака Калашахи, желающими объединиться в первую в стране коммуну для совместной обработки земли. Они обращались к правительству с просьбой выделить им для этих целей трактор. От первой до последней строчки письмо было придумано Володей Стародумовым. А трактор он собирался продать тем самым жителям кишлака Калашахи. Не успел. Заменился замполит роты Серега Земцов. Вместо него приехал выпускник Новосибирского политического училища Андрей Иваницкий. Корнилу на двадцать второй заставе заменил Костя Турковский. Серегу Плотникова на девятой – Валера Плахотский. Меня все эти изменения мало касаются, но рота кажется совсем чужой. Правда, солдаты и сержанты в основном все те же. Хотя много и новых. Новые переводчики на станции радиоперехвата. И новый командир – старший прапорщик Саня. Теперь все шифровки к Шафи и от Шафи в разведуправление будут поступать через него. На следующее утро я спустился в Калашахи. Кишлак мгновенно оживает. Меня встречают старейшины и командир местного поста самообороны. Хасан уже в курсе, что я вернулся. И откуда афганцы все так быстро узнают, ума не приложу. Но на его посту меня ждет праздничный обед. Не очень богатый, но зато от души. На посту у Хасана расположен мой лазарет. В нем никого нет. Кроме маленького Абдула, моего помощника. Я привез из Москвы небольшие подарки: Хасану – бинокль с десятикратным увеличением. И перочинный нож с различными приспособлениями – Абдулу. Оба с восхищением смотрят на подарки. Абдул убегает за стены крепости похвастаться перед своими друзьями. Мальчишка! А Хасан рассказывает мне местные новости. На посту у него два новых бойца. В этом году дехкане собрали хороший урожай пшеницы и винограда. А значит, зима не будет голодной. В местных бандах происходят большие изменения. Появились пакистанские и китайские инструкторы. Приехали англичане и несколько европейцев. Видимо, готовится что-то крупное. Хасан продолжает что-то рассказывать, но мысли мои далеко. Мне нужно встретиться с Шафи. Я пришел в кишлак только ради этого. А новости я еще успею переварить и осмыслить. Тем более лучше получить их от человека более осведомленного. Шафи наверняка знает об этом куда больше, чем Хасан. Повод для встречи с Шафи придумывать мне не надо. Все в кишлаке и так знают, что мы с ним друзья. Я прощаюсь с Хасаном и иду к крепости Шафи. Там меня тоже ждут. Давно уже ждут. Самые близкие мне в Афганистане друзья: Шафи, его дочь Лейла (или Джуй – Ручеек, как он ее называет за звонкий смех и непоседливый характер) и Хуай Су – их маленький ослик. Лейла заметно вытянулась, подросла. А голос такой же звонкий, как и раньше. Наш Ручеек радостно вскрикивает при моем появлении и зовет отца. Шафи выходит из дома. Он совсем не изменился. Все такой же изучающий и чуть насмешливый взгляд ярко-синих глаз. Меня всегда удивляли глаза Шафи и Лейлы. Ярко-синие, бездонные. На Востоке чаще встречается карий цвет. Синий – большая редкость. Но я знаю, что это не просто шутка генетики. В племени, из которого происходит родом Шафи, голубые глаза – явление довольно распространенное. Слишком много в этом племени намешано европейской крови, крови воинов Александра Македонского. Да и само племя, словно последний памятник великой эпохи, великих деяний и великих людей, впитало в себя их дух и их память. И снова меня усаживают за накрытый стол. В роли стола, как обычно, выступает большая плетеная циновка, расстеленная в центре комнаты. И снова на ней установлены огромные блюда с дымящимся пловом из длинного китайского риса с изюмом, сочные дольки дыни и арбуза (мякоть арбуза непривычного светло-зеленого цвета), миски с чем-то похожим на соус или подливку к плову. Медные подносы с нежными кусками баранины. Запеченная утка и несколько перепелок. Суп-шурпа из мяса и лука с пряностями. Большие куски курута – высушенного на солнце сыра из овечьего молока. Горячие пшеничные лепешки. И пиалы с зеленым чаем. Ну вот я и дома. Мы неспешно обедаем, я шумно восторгаюсь праздничным столом. Шафи привычно улыбается. Чудесное время, когда можно обсуждать ничего незначащие темы, вкус блюд и погоду. Все самые важные разговоры отложены на потом. Лейла сидит в дальнем углу комнаты. Рассматривает мои подарки: акварельные краски, кисти и несколько чистых альбомов для рисования. Для нее это настоящее богатство. Она изредка поднимает глаза, смотрит в нашу сторону и тоже улыбается. Шафи не говорит ей «Кыш». Понимает, что она очень по мне соскучилась. Хотя на Востоке и не принято, чтобы девушка находилась в одной комнате с чужестранцем. Тем более без паранджи. Но видно, я давно уже перестал быть для них просто чужестранцем. Да и Лейла большую часть жизни провела в Европе, а не на Востоке. Ей трудно соблюдать законы шариата. Шафи это прекрасно понимает. Время летит незаметно. Незаметно для всех. Но только не для Шафи. Как-то однажды он сказал забавную вещь: «Кто придумал, что время проходит. Время – вечно. Проходим мы. Время остается». И Шафи бережет каждое мгновение. Каждое мгновение таких вот тихих, почти семейных вечеров. Но нас ждет работа. Он говорит несколько слов Лейле, и она оставляет нас одних. Да, дел накопилось действительно очень много. За время моего отсутствия произошли серьезные изменения в раскладе сил местных банд. После гибели Карим-Хана, его брат Абдул-Али не смог стать настоящим вождем для моджахедов. Постоянная грызня и борьба за власть между Абдул-Али и его младшим братом Рахматулло раскололи одну из некогда самых крупных и боеспособных в провинции банд. Ушел из банды с группой верных людей Хайруллохан, правая рука Карима. Поселился в кишлаке Лангар и отошел от активной боевой работы. Приятно было осознавать, что в развале банды есть частица и нашей с Шафи работы. Увы, свято место пусто не бывает. На смену Карим-Хану пришли новые главари. И хотя они не были столь уважаемы и авторитетны среди моджахедов, за ними нужен был глаз да глаз. В провинции заметно усилилось влияние Анвара, и особенно его брата Шер-шо (Шер-шаха). Они были нашими старыми знакомыми. И центр наших с Шафи интересов постепенно должен был переместиться в направлении кишлаков Джарчи и Петава, где располагалась их банда. По последним разведданным в кишлаках был оборудован настоящий укрепрайон. Установлены противопехотные и противотанковые минные поля. Но самым неприятным было то, что финансовые потоки из Пакистана теперь тоже шли в направлении этих двух кишлаков. Это говорило о многом. В банде Анвара появились иностранные специалисты. Вместе с каким-то новым секретным оружием. Моджахеды называют его «Гнев Аллаха». В ближайшие дни собираются применить его против наших войск. Нужно будет узнать о нем поподробнее. Наверняка через пару дней после его применения поступит такой приказ. Да, действительно впереди было много работы. Но в отличие, от меня Шафи умел просчитывать ситуацию как минимум на два хода вперед. И если все мои мысли теперь были сосредоточены только на банде Анвара, Шафи смотрел намного дальше. Он учитывал в своих планах и предстоящий вывод наших войск из Афганистана. И послевоенное будущее этой страны. И риск в своей работе, который возрастал с каждым днем все больше и больше. В этих планах и этой работе было все, не было только места для Лейлы. Шафи больше не мог подвергать свою дочь опасности. И мой срочный вызов в Афганистан был связан в том числе и с ее эвакуацией. Я должен был вывезти ее из страны, привезти в Москву и отправить оттуда самолетом во Францию. В небольшом французском городке Страсбурге (французы называют его Страсбур) у Шафи жили старые друзья. К ним на некоторое время он и решил отправить свою дочь. Конечно же, это можно было сделать и через дядю Ахмада, тоже очень старого друга. Но полное имя дядюшки Ахмада было Ахмад-Шах Масуд. Был он одним из самых богатых людей в провинциях Парван и Каписа. Владел землями в Панджшерском ущелье (правда, еще до апрельской революции), алмазными копями (уже в наше время) и руководил по совместительству самой крупной в нашем регионе бандой моджахедов. Если быть более точным, банда эта больше походила на регулярные войска. Численностью, вооружением и дисциплиной. Можно было переправить Лейлу во Францию и через него. Тем более что на его территории в Панджшерском ущелье постоянно работало два полевых госпиталя с французским медперсоналом. Но этот путь лежал через Пакистан, через враждующие банды. Зоны, где велись боевые действия. А значит, был достаточно опасным. Шафи не хотел лишний раз рисковать. Поэтому и выбрал самый простой и надежный способ эвакуации – через месяц-другой я должен был ехать в Союз в очередной отпуск за 1987 год. Захватить с собой Лейлу. И обеспечить ее безопасность. Шафи к тому времени должен был сделать все необходимые документы. После этого можно было спокойно заниматься Анваром, Шер-шахом, самим шайтаном. Все встало на свои места. Шафи передает мне очередную шифровку. Она тут же перекочевывает в гранатный подсумок и ложится на свое место между двух гранат Ф-1. Предохранительная чека одной из гранат располагается, как обычно, снаружи гранатного подсумка – своеобразная гарантия того, что шифровка не попадет в чужие руки. Для этого в случае опасности почтальону Печкину достаточно лишь дернуть за колечко. Дверка и откроется. Письмо улетит по новому адресу. В рай или в ад, то ведомо лишь Аллаху. Улетит вместе с почтальоном Печкиным. Но об этом думать почему-то не хочется. Мы прощаемся. У ворот крепости стоят Лейла и Хуай Су. (Ослик получил свое имя в честь одного известного древнекитайского художника.) Лейла вышла попрощаться. Худенькая, как тростиночка, девушка-подросток протягивает мне на прощание свою руку и раздельно по слогам произносит: – До сви-да-ния, Серь-ожа! Глаза ее искрятся от удовольствия. По всему видно, что эту фразу Лейла зубрила не один день. – До свидания, Джуй! – Я аккуратно пожимаю кончики ее пальцев. Хуай Су, мой старый приятель, сколько раз катал меня на своей спине на Тотахан. Лейла знала, что мне будет приятно его увидеть. И я действительно очень рад. Думаю, что если бы на вершину Тотахана я возил бы Хуай Су на своей спине, а не наоборот, ослик тоже был бы рад меня видеть. Какие чувства он сейчас ко мне испытывает, сказать сложно. Но маленький хвостик его приветливо раскачивается, и губы Хуай Су тянутся к моим рукам. В кармане моей штормовки всегда лежит несколько сухариков для него. Не забыл, маленький разбойник! Тереблю его за уши. Глупый, я бы на твоем месте спрятался сейчас где-то на самом дальнем винограднике. Прикинулся бы ветошью и не отсвечивал. Но кто не спрятался, тот виноват. Тому сегодня снова придется везти лихого красного командира на своей спине. На самую вершину Тотахана. Плен Многие считают, что они держат богов за… Некоторые части тела, скажем так. Боги – большие шутники. Иногда они позволяют людям так думать. Но потом, когда им это надоедает, они ставят людей на место. Через боль, унижения, страх и одиночество. Другое дело, когда ты родился в рубашке. Когда ты ходишь у богов в любимчиках. Тогда тебе многое позволяется. И многое прощается. Я чувствовал себя настоящим любимчиком богов. Родившимся в рубашке, обласканным и счастливым. А как же иначе? Я действительно был любимчиком богов, раз меня не застрелили в первую же минуту. Меня не били и даже не обыскивали. Это было просто фантастикой! Привыкли, что наши офицеры ходят с автоматами, пистолеты с собой не носят. О гранатах видно просто не подумали. Они только стащили меня с Хуай Су, осмотрели мою медицинскую сумку и приказали следовать за ними. Их было трое. Старший в длинной коричневой рубахе и черной жилетке, здоровый мужик лет сорока. Второй – лет тридцати в светлой рубахе и пиджаке, застегнутом на одну пуговицу. Огромная чалма показывала, что он не был афганцем. А лишь человеком, под них маскирующимся. Уж слишком неаккуратно она была замотана. Третий – паренек лет семнадцати, с длинными черными волосами, в вязаной женской кофте. Похоже, мама, отправляя его в банду, опасалась, как бы он там не простудился. Это было довольно трогательно. Все трое – с автоматами Калашникова со складывающимся прикладом (китайского производства, десантный вариант). Они появились как из-под земли. Недалеко от арыка. Очень грамотно взяли меня в кольцо. Никто не мешал друг другу держать меня на прицеле. Старший стоял немного в стороне и чуть сзади. Наблюдал за мною, пока подчиненные наспех осматривали мою сумку. В его поведении чувствовалась хорошая школа. Он что-то гортанно крикнул самому младшему. Тот вернул мне сумку, подхватил под уздечку Хуай Су, и наш маленький караванчик направился в сторону кишлака Джарчи. В самое логово душман. Никогда не думал, что попаду в плен. Тем более так глупо. В нескольких метрах от поста Хасана. Под самым Тотаханом. Средь белого дня. От наблюдателей наших сторожевых застав и поста Хасана нас закрывала только небольшая земляная насыпь. Обычная земляная насыпь стала гранью между свободой и пленом, жизнью и смертью. Но грань была пройдена. Чем ближе мы подходим к кишлаку Нари-Калан (от него до Джарчи менее километра), тем меньше желания у меня остается идти. Я был любимчиком богов. Под курткой в гранатном подсумке у меня лежало два ключа от ворот рая. Или ада. Теперь это было уже неважно. Оставалось только выдернуть предохранительное кольцо одной из гранат. Оказывается, это было совсем несложно. На меня практически не обращали никакого внимания. Рука спокойно дотянулась до кольца. Умирать было совсем не страшно. Какая-то грань была уже пройдена. Казалось, что мозг уже умер. Осталось только закончить с телом. Непослушные пальцы разогнули усики и потянули предохранительное кольцо. За спиной раздался голос старшего. Едва ли он видел мои манипуляции. Скорее всего, просто что-то почувствовал. – Дируз барадар захми, бесйер хароб аст (Вчера был ранен брат, очень плох). Я ничего не ответил. Пальцы сжимали выдернутое кольцо осколочной гранаты. Мне уже было неинтересно, что там произошло с его братом. В голове включился хронометр. Он отсчитывал наши последние секунды. Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три. Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать… Секунд было слишком много. Замедлитель унифицированного запала ручной гранаты горит около четырех секунд. Я понял это не слишком быстро. Но четыре секунды уже явно прошли. Я бессмысленно посмотрел по сторонам. Посмотрел на сопровождающих меня моджахедов. На старшего. Он продолжал что-то говорить, но я совершенно не понимал его слов. Я возвращался на землю. В гранатном подсумке лежали шифровка Шафи и две гранаты Ф-1. У одной из них предохранительная чека находилась поверх подсумка. Достаточно было только выдернуть кольцо… Я выдернул кольцо другой гранаты. Ее предохранительная чека была прижата к гранате краями подсумка. Эх, надо было потренироваться пару раз как-нибудь на досуге. Тогда бы не путал, где какая граната. Впрочем, хватило бы и одного раза, чтобы больше ничего не путать. Все-таки жалко, что есть вещи, которые нельзя сделать дважды. Потренироваться. Как говорила моя бабушка, человек в чем-то равен богам. Он может практически все. Даже летать. С девятого этажа, например. К сожалению, некоторые вещи он может делать только один раз. В жизни. Это и отличает его от богов. Я был равен богам. В этот момент. Ведь у меня был второй шанс. Ничего страшного не произошло. Достаточно было только достать эту гранату из подсумка. Или выдернуть кольцо второй. Мне никто не мог помешать. В этой ситуации. Ведь в этот миг я был богом. Мертвым богом. Я уже умер. Живо было только тело. Рука потянулась к подсумку. Пальцы нащупали второе кольцо. Но сил его выдернуть у меня уже не было. Такая нечеловеческая усталость вдруг опустилась на мои плечи. Боже, как же я устал сегодня умирать. Увы, я не был богом. Я был всего лишь человеком. Причем, наверное, самым слабым из людей. У меня тоже не получилась вторая попытка. Меня успокаивала только одна мысль – если гранату найдут, обезвредить ее уже не успеют. В этом сомнений у меня не было. Мы зашли в кишлак Нари-Калан. Подошли к одной из крепостей. Нас уже ждали. Во дворе прямо на земле сидело десятка полтора хорошо вооруженных бородачей. Душманы. Я впервые видел их так близко. Меня сразу же провели в одну из комнат. В углу у большого сундука стояло красивое и, похоже, очень дорогое, охотничье ружье. Рядом лежал окровавленный патронташ с патронами. Судя по всему, хозяин дома был большим любителем охоты. Или гость, посетивший хозяина. Это было более похоже на правду. На большой циновке посредине комнаты лежал крепкий мужчина лет сорока. Если бы не многочисленные окровавленные тряпки, ни за что бы не подумал, что он тяжело ранен. Выглядел он совсем неплохо. К тому же был в сознании. Возле него сидело несколько стариков. При моем появлении они молча встали и вышли из комнаты. Я знал, что по законам шариата мне здесь делать было нечего. Если Аллах послал небесную кару на правоверного, значит, тот того заслужил. И только Аллах мог решать его судьбу, карать или миловать. А не какой-то там неверный, врач-шурави. К сожалению, у старшего группы, захватившей меня, на этот счет были совершенно другие взгляды. Судя по всему, воевал он довольно долго. И успел сделать несложный вывод: после пулевого или осколочного ранения судьбу правоверного лучше доверять рукам врача, а не воле всевышнего. Тем более когда этот правоверный твой родной брат. Ранение было осколочным. Множественным. В плечо, руку и живот. Получено прошедшей ночью. Под Тотаханом. Из разговора я понял, что это были осколки ВОГ-17, осколочной гранаты от автоматического гранатомета АГС-17. Фантастика! Поверить в это было невозможно. Прапорщик Андрей Иванищев, командир гранатометно-пулеметного взвода, достал своими ночными стрельбами не только жителей ближайших кишлаков и командование роты. Андрюха умудрился завалить главаря одной из банд моджахедов. То, что раненый был главарем банды, у меня сомнений не вызывало. Ошибиться в этом было невозможно. Не успел я подойти к раненому, как из соседней комнаты принесли два небольших ящика. Старший открыл их, и перед моими глазами засверкали всеми цветами радуги бесценные сокровища. Такого богатства я не видел никогда в жизни. И едва ли уже когда увижу. Сказочные сокровища! В ящиках лежал полевой набор хирургических инструментов. Судя по надписям, французского производства. Скальпели, шприцы, лекарства, антибиотики. Все, что нужно для проведения довольно серьезных хирургических операций в полевых условиях. Возможно, в соседней комнате лежал и ящик с хирургами. Удивляться здесь было нечему. Нужно было привыкать. Я возвращался на землю. Еще мгновение назад я собирался выдернуть кольцо ручной гранаты. Меня удерживала только одна мысль. Погибнуть было несложно, сложнее было доставить шифровку Шафи до адресата. Но она того стоила. Моя жизнь не стоила ничего. В этом я не заблуждался ни на мгновение. Но блеск инструментов гипнотизировал, притягивал взгляд. В комнате больше не было разведчика старшего лейтенанта Карпова. В комнате был только врач. – Сатль аб, мохтарам (Ведро воды, уважаемый). Старший крикнул что-то за дверь, и в комнате моментально появился мужчина с ведром воды. Расторопность моджахедов была удивительной. Судя по всему, в банде была железная дисциплина. Я попросил всех выйти из комнаты. – Омум шагерз. В комнате остался только старший. Он отошел в угол комнаты и присел на сундук. Автомат положил себе на колени. Возможно, совершенно случайно его ствол был направлен в мою сторону. Я вымыл руки и начал осматривать раненого. Под окровавленными тряпками меня ждало полное разочарование. Да, это действительно было осколочное ранение. Но я никогда не думал, что осколки гранаты от автоматического гранатомета столь гуманны. Ранение было пустяковым. Я с грустью подумал о 82-миллиметровом миномете. Вот где душевные осколки! Вот где работа для хирургов!