Боб сел. У него болела и кружилась голова, а сердце бешено колотилось. Он подумал еще об одном человеке, который мог бы это сделать. Он захоронил его имя и воспоминания о нем настолько глубоко, что они почти никогда не всплывали, хотя порой, ночью, они могли прийти как будто ниоткуда, а иногда даже и при дневном свете перед ним мелькали видения, которые он так старался позабыть. Но он должен был все выяснить. Наверняка должен найтись знак. Как угодно, но стрелок должен был оставить хоть какой-то след, который сумеет прочитать только другой стрелок. «Ну, ты, ублюдок. Выйди, ублюдок. Покажись мне. Дай мне разглядеть твою рожу, хотя бы на этот раз». Боб заставил себя сосредоточиться на лежавшем перед ним клочке твердой земли. Он почувствовал, как холодная чистая капля дождя ударила ему в лицо. Затем вторая. Ветер стал сильнее и начал подвывать. Юниор забеспокоился и пронзительно заржал. До начала дождя оставались считанные мгновения. Боб поднял глаза и увидел его – серое туманное облачко, мчавшееся вниз с вершин гор. Оно должно было вот-вот прийти сюда и все уничтожить. Снайпер запланировал это. Он был блестящий, прекрасно обученный стратег. Но кто же это? Боб наклонился вперед; он видел одну только пыль. А потом... Нет, нет... да, да... Он наклонился еще чуть-чуть и прямо перед собой, там, где пыль была сметена, увидел какие-то очень мелкие чужеродные частицы. Крошечные, но крупнее частичек пыли. Белый песок. Белый песок из мешка с песком, потому что великий стрелок будет стрелять лежа, используя мешок. Дождь разошелся по-настоящему. Боб плотнее запахнул куртку. Если мешок с песком был здесь – а по-иному быть не могло, так как он служил для того, чтобы точно направлять винтовку в сторону зоны поражения, – тогда ноги были раскинуты вот так. Он склонился над тем местом, где должны были помещаться ноги, надеясь найти отпечаток колена иди еще какой-нибудь человеческий след. Но все это было сметено и уничтожено, а теперь дождю предстояло закончить работу по уничтожению улик. Дождь был холодным и яростным. Он был похож на тот ливень, который шел в Кхамдуке. Он будет литься и навсегда смоет все, что было. Но все же Боб передвинулся немного дальше и среди мелких, ничего не значащих кучек пыли наконец нашел то, чего так желал, – резкую вмятину в пыли с отпечатками нити, которой была пришита подошва ботинка. Да. Это был отпечаток обуви стрелка: край подошвы с крошечными стежками и гладкий контур самого ботинка идеально отпечатались в пыли. Стрелок вывернул ногу вбок, чтобы создать мышечное усилие – нет, только намек на усилие, которое должно было заставить пробудить силу во всех мышцах его тела. Это была приводящая мышца бедра, Adductor magnus, – ядро системы, разработанной одним тренером, который довел ее до такого совершенства, что его ученики умели контролировать каждую мышцу в отдельности. Он был русским. Поза для стрельбы, разработанная тренером А. Лозгачевым еще до Олимпийских игр пятьдесят второго года, где стрелки из Восточного блока одержали прямо-таки ошеломляющую победу. А в шестидесятом году А. Лозгачев при помощи своей системы, основанной на магической Adductor magnus, подготовил еще кое-кого, сумевшего выиграть золото в стрельбе лежа. Это был Т. Соларатов, снайпер. Глава 32 Стояла поздняя ночь. Снаружи все так же завывал ветер и хлестал дождь. Непогода, похоже, зарядила дня на три. Одинокий мужчина находился в не принадлежавшем ему доме, расположенном на середине горного склона в штате, который он почти совсем не знал. Его дочь находилась в городе, поближе к своей раненой матери, и пребывала на попечении нанятой няни до тех пор, пока не приедет жена друга мужчины, агента ФБР. В доме не было слышно ни звука. В камине горел огонь, но он не потрескивал и не завораживал. Это был просто огонь, который давно уже не разжигали. Мужчина сидел в гостиной в чьем-то кресле и смотрел на что-то, что он поставил на стол перед собой. Все в этой комнате принадлежало кому-то другому, а у него в его пятьдесят два года не было, по сути, ничего: кое-какая давно заброшенная собственность в Аризоне да еще немного земли в Арканзасе, о которой он давно уже ничего не знал. Он получал пенсию, у семьи его жены были неплохие деньги, но похвастаться в свои пятьдесят два года ему было, в общем-то, нечем. Честно говоря, за все пятьдесят два года он мог похвастаться одной-единственной вещью, и сейчас она стояла перед ним на столе. Это была квартовая бутылка бурбона: «Джим Бим», белый ярлык, самое лучшее. Он не пробовал виски уже много лет. Он знал, что если хоть когда-нибудь выпьет, то выпивка может убить его: он с немыслимой легкостью скатится в пьянство, потому что в его оглупляющем цепенящем наркозе можно было найти некоторое облегчение от вещей, которые Боб не мог заставить уйти никаким другим способом. «Ладно, сэр, – подумал он, – этой ночью мы пьем виски». Он купил эту бутылку в 1982 году в Бофорте, что в Южной Каролине, совсем рядом с Пэррис-айленд. Он понятия не имел, почему оказался там; это было нечто вроде пьяного паломничества, странствия в поисках своих корней, нечто вроде инспекции учебных баз Корпуса морской пехоты Соединенных Штатов, как будто ни до Корпуса, ни после него ничего не было. Это был конец эпического семинедельного запоя, уже на второй неделе которого его первая жена сбежала навсегда. У Боба почти не сохранилось воспоминаний об этих днях и об этом месте, но он почему-то четко помнил, как вошел, пошатываясь, в винный магазин, протянул десятку, взял сдачу и бутылку и вышел на автостоянку к своему автомобилю, в который были свалены все оставшиеся у него пожитки. Он сидел в стоявшей на солнцепеке машине, слушал пение цикад и намеревался свернуть крышку и утопить свою головную боль, свою дрожь, свои видения из прошлого, свой гнев в ласковой коричневой струе. Но в тот день он, по каким-то до сих пор ему неведомым причинам, сказал себе: «А может быть, я смогу немного подождать, прежде чем открою ее. Совсем немножко. Посмотрим, сколько я смогу продержаться». Он продержался более двенадцати лет. «Вот и прекрасно, сэр, но эта ночь – та самая, когда я ее откупорю». Боб повернул крышку бутылки. Она где-то с секунду сопротивлялась, затем подалась с сухим щелчком и сдвинулась с места с тем характерным звуком, с каким дешевый металл скользит по стеклу. Он открутил крышку, положил ее на стол и налил в стакан на пару пальцев. Жидкость была однородно-коричневой, без намека на маслянистую пленку, прозрачная, как вода. Он смотрел на нее, как будто ожидал извлечь из этого разглядывания какой-то смысл. Но очень скоро понял тщетность такого поведения и, немного повременив, поднес стакан к губам. В первое мгновение запах поразил его, словно голос давно утраченного брата, называющий его имя, словно нечто такое, что он очень хорошо знал, но много лет не видел в глаза. Этот запах был бесконечно знакомым и зазывным, и он одержал над Бобом верх, потому что именно так всегда действует виски: оно все забирает и все превращает в виски. В этом его величие, но также и его проклятие. Вкус виски взорвался у него на языке, обжег нежным огнем, заставил задохнуться от текучего дыма, и от этого ощущения Боб содрогнулся всем телом. Его глаза заслезились, в носу захлюпало, он зажмурился и почувствовал, как напиток во рту растекается сквозь зубы. Даже в этот самый последний момент еще не было поздно остановиться, но он проглотил жидкость, и она прожгла его насквозь, словно струя напалма. Пока виски лилось по пищеводу, ощущение было неприятным, а потом оно ударило его изнутри, по телу разошлась первая волна, и Боба всего обдало жаром. Он начал вспоминать. Он вынудил себя к этому. Последнее задание. Донни дождался своего ПСВОСРа. Он не должен был участвовать в операции. Но нет, этот щенок, этот здоровенный ублюдок не мог допустить, чтобы хоть что-нибудь прошло без него. Он хотел быть совершенно безупречным. Он хотел быть идеальным морским пехотинцем. Он решил, что обязан пойти в поле. "Почему ты позволил ему это сделать? Может быть, ты ненавидел его? Не было ли в тебе чего-нибудь такого, что хотело бы видеть, как он погибнет? Может быть, дело было в Джулии? Не могло ли быть так, что ты отчаянно ненавидел его, потому что ему предстояло вернуться к Джулии и ты знал, что никогда не получишь ее, если это ему удастся?" Донни это не удалось. Боб получил Джулию. Он был женат на ней, хотя для этого потребовалось кое-что совершить. Как ни ужасно, он получил именно то, чего желал. Он извлек выгоду из случившегося. Поначалу ему так не казалось, но некий Джонни, выбравшийся из переделки, имея больше, чем у него было, когда он в нее попал, был именно он, ганнери-сержант Боб Ли Суэггер, КМП США (отставн.). «Не думай, – предупредил он себя. – Ничего не интерпретируй, просто перечисляй. Перечисли все. Вытащи все наружу». Он должен был сосредоточиться только на конкретных фактах, на трудных вопросах, которые можно рассмотреть, пощупать, осознать. В какое время все это случилось? * * * Полчаса до рассвета, 5 часов 30 минут, 6 мая 72 года. Дежурный сержант приходит будить меня, но я уже проснулся сам и слышу, как он подходит. – Сержант! – Да, все путем. Я встаю до рассвета. Я решаю все же не будить Донни; пусть спит. Завтра кончается его служба, ему пора собираться домой. Я проверяю мое снаряжение. Автомат М-40 совершенно чист, прошлым вечером его перебрал сначала я сам, а потом еще оружейный мастер. Восемьдесят патронов М-1187,62-миллиметрового калибра натовского образца тщательно протерты и упакованы в подсумки 872-го комплекта амуниции. Я надеваю плечевую кобуру для 0,380-дюймового кольта, потом натягиваю камуфляжный костюм, надеваю и зашнуровываю ботинки. Раскрашиваю лицо маскировочным кремом. Нахожу свою полевую шляпу. Надеваю и застегиваю 872-й комплект со всеми боеприпасами, флягами, кобурой, в которой лежит проверенный вчера вечером 0,45-дюймовый кольт. Беру винтовку, которая висит на ремне на гвозде, вбитом в стену бункера, вкладываю в магазин пять патронов М-118 и передергиваю затвор, чтобы дослать патрон в патронник. Потом ставлю винтовку на предохранитель, он находится непосредственно за рычагом затвора. Я готов идти на службу. День, похоже, будет жарким. Дождливый сезон наконец закончился, и с востока пришла жара, навалилась на нас, бедных пехотинцев, как сварливая старая леди. Но пока что еще довольно прохладно. Я заглядываю в палатку-столовую, где кто-то уже сварганил кофе, и, хотя я и не люблю подхлестывать нервы кофеином, предутренний час настолько тих и спокоен, что я не вижу ничего дурного в том, чтобы выпить чашку. Рядовой наливает мне кофе в большую кружку со штампом «КМП США», я чувствую прекрасный запах и делаю большой долгий глоток, обжигая губы. Проклятье, отличный вкус. Это именно то, что требуется человеку утром. * * * Сидя в своей гостиной комнате, где уже догорел огонь, Боб сделал еще один глоток виски. Эта порция тоже прокатилась по гортани и пищеводу огненной лавой, а потом его как будто ударило между глаз, так что все, что он видел перед собой, расплылось и на мгновение затмилось. Он почувствовал, что из-под век выступили слезы. * * * 6 мая 1972 года. 5.50. Я иду к бункеру S-2 и спускаюсь туда. Лейтенант Брофи уже на месте. Он хороший человек и знает, когда его присутствие требуется, а когда нет. Этим утром он пришел, свежевыбритый, в накрахмаленной форме. Похоже, что он затеял какую-то церемонию. – Доброе утро, сержант. – Доброе утро, сэр. – Этой ночью пришел приказ о вашем продвижении по службе. Я пришел, чтобы официально сообщить вам, что теперь вы ганнери-сержант Корпуса морской пехоты Соединенных Штатов. Поздравляю вас, Суэггер. – Спасибо, сэр. – Вы проделали здесь адскую работу. И я знаю, что вы будете в числе первых и в Абердине. – Надеюсь на это, сэр. Может быть, лейтенанту момент кажется очень серьезным. Возможно, он уже знает, что это последний обход территории, который совершает Боб-гвоздильщик. Три ходки в 'Нам, да еще последняя оказалась продленной, – получается ровно девятнадцать месяцев, проведенных в этой стране. Он хочет обставить все подобающим образом, и это мне приятно. Брофи более или менее удается то, что он задумал, и это хорошо. Мы переходим к делу. Мы изучаем карту. Работа простая. Я должен идти прямо на север, от периметра к лесной полосе. Оттуда мы намечаем путь дальше к северу в сторону Хойана, через густой кустарник ирисовые плантации. Нам нужно пройти примерно четыре клика до холма, рядом с обозначением которого на карте напечатано число 840 и поэтому его называют высотой 840. Мы поднимемся туда, выберем подходящее место и как следует разглядим, что делается на дороге, ведущей в Бансон, и возле реки Тубон. Я покончил с убийствами, это всего лишь разведка. И я занимаюсь ею для обеспечения безопасности базы, а не для чего-либо иного. По пути туда и обратно мы должны поискать признаки передвижения или наличия крупных войсковых групп. Лейтенант собственноручно печатает на машинке боевой приказ и регистрирует его в книге приказов. Я подписываю приказ. Теперь все официально. Я посылаю дежурного, чтобы тот разбудил Фенна. Время – 6.20. Мы выходим немного поздновато, потому что я позволил Фенну поспать. Почему я так поступил? Конечно же, казалось, что так будет лучше. Я не хотел, чтобы он в последний день в темноте отбил себе яйца. Он и на самом деле не нужен до тех пор, пока мы не выйдем за периметр, поскольку задание хорошо обсудили накануне вечером; он знает все подробности едва ли не лучше меня самого. Он появляется через десять минут, глаза все еще заспанные, но лицо уже раскрашено зеленым кремом, как и у меня. Кто-то дает ему кружку с кофе. Лейтенант спрашивает, как его самочувствие. Он отвечает, что он в полном порядке и хочет только покончить со всем этим и вернуться в мир. – Фенн, ты не обязан идти, – говорю я. – Я иду, – отвечает он. С какой стати? Почему он должен идти? Что им движет? Я так и не понял этого тогда и не понимаю теперь. Не было никаких причин, ни единой, которая имела бы какой-нибудь смысл для меня. Это было последнее, самое незначительное, самое никчемное из всех заданий, которые нам приходилось выполнять во Вьетнаме. Мы вполне могли бы обойтись и без него – ив насколько же ином мире мы жили бы теперь, если бы все же обошлись...