Когда семья увидела покрывало из змей и боль дочери Туони, они стали страшно кричать. Они вставали и бросались к алтарю, чтобы отбросить змей, но стоило серым рукам прикоснуться к гадюкам, как те начинали кусаться, и жгучий яд Туони вливался в жилы семьи, а я стоял и смотрел. Огонь вспыхнул в их глазах, и огненные слезы потекли по лицам, пожирая их. Маркку и папа смотрели на меня, держа в руках змей. – Простите, – сказал я. – Но вам пора домой. Там не может быть так уж плохо, раз там Маркетта. А другой семьи, кроме нее, мне не надо. В их глазах была такая ненависть, что мне пришлось отвернуться. Я убежал и захлопнул за собой двери церкви. Пламя Туони сожрало семью, перекинулось на деревянные стены и потолок и взбесилось. Церковь горела долго, я сидел на могильном камне и слушал крики семьи внутри. Я больше не плакал, разве что от дыма текли слезы, но это разве слезы? Сейчас я живу в памперсном доме, хотя пока не ношу подгузник. Я сам сюда записался – мне больше некуда было идти. Здесь не так уж и плохо. Иногда я могу покурить, пока медсестры не видят. Иногда я вижу лица некрещеных, которых мы отдали дочери Туони, и горюю. Но если им есть что сказать мне, они скажут это в темном доме. И я знаю, что Маркетта тоже ждет там. Ждет меня и плетет покрывало из змей. Влюбленный Париж Туда Антти отправила, разумеется, мать. – Тебе нужно немного шика. Посмотри на свои руки и резиновые сапоги, так ты никогда не найдешь себе жену. Он ей не поверил, но все равно поехал. И вскоре уже вышел из автобуса в Бове и увидел самый красивый город в мире. Антти этого не знал, но Париж посмотрел на него: на грязные соломенно-желтые волосы, грубые ботинки, клетчатую рубашку и джинсы, на сорокалетнее румяное лицо; и влюбился. Сначала Париж просто кокетничал с ним, скромно, как придворная дама, которая намекает, что под длинной юбкой у нее есть щиколотки. Антти увидел резной камень, кованые балконы, шумные набережные. После поездки в душном автобусе игривый ливень освежил его. Везде пахло свежим хлебом. Круассаны и эклеры продавались на каждом углу. Мимо пробегали элегантные женщины, оставляя после себя шлейф разнообразных парфюмов. А вот ни единой собачьей какашки не было. Толпа протащила его мимо маленького хостела, который забронировала мать, и унесла к «Ритцу» на Вандомской площади. Не понимая, как лучше, он принял ключи от снятого на неделю императорского люкса от консьержа с карандашными усами (на самом деле, консьерж принял его за гонщика «Формулы-1»). На следующий день город слегка накрасился для первого свидания. Он привел Антти в Лувр сразу после восхода. В воздухе парила дымка, и свет лился сквозь стекло пирамиды, как прекрасное шардоне. Будто случайно он миновал очередь и вошел в Львиные ворота, пока искал туалет. То и дело моргая, он прошел по Галерее Аполлона. Золото и картины были как целое море красоты, в котором он тонул. Он поднял N95, чтобы сделать несколько снимков для матери, но это было слишком. Париж улыбнулся ему своей самой кокетливой улыбкой – в крыле Денон, где хранится самая знаменитая из улыбок, – но Антти даже не заметил. Измученный и растерянный, он выбрался из бесконечных коридоров и сел за столик рядом со статуями на балконе кафе Лувра. Он увидел человека с серьезным лицом, в котором сразу же опознал еще одного финна, пытавшегося читать путеводитель. Сакари был полицейским и приехал в отпуск. Выглядел он так, будто вся тяжесть мира давила ему на плечи, а в его впалых щеках было что-то дикое. Но Антти очень обрадовался компании земляка в этом странном месте. Слово за слово, и они решили выпить стаканчик-другой, сначала в баре «Харрис», потом в баре «Хэмингуэй» в «Ритце». Удивительно быстро они пришли в состояние нормального финского опьянения с той особой остротой, которую ему придает пребывание за границей: все, что казалось хотя бы чуть-чуть иностранным или незнакомым, немедленно удостаивалось сотен perkele и saatana. Это Сакари придумал пойти смотреть на девиц в «Крейзи Хорс». Позднее Антти вспоминал женщин, одетых только в разноцветные огни. Напрасно он пытался помешать Сакари залезть на сцену и пощупать девушку в удивительно открытой военной форме. Потом вдруг каким-то образом прошло несколько часов, и они с Сакари зачем-то боролись в Люксембургском саду, рядом с прудом. Дети в маленьких лодочках кричали от восторга, но влюбленные (а с ними и Париж), которые сидели на оливковых металлических стульях, смотрели укоризненно. Когда Сакари швырнул Антти в пруд, сымпровизировав полный нельсон, явился жандарм и решительно выпроводил их из сада. В метро Антти заснул, слушая задушевную песню «Пинк Флойд» в исполнении гитариста. Сакари разозлился, что никто не смотрит ему в глаза, и вышел на неправильной остановке. Антти больше никогда его не видел. На следующий день Париж наконец явился Антти в образе женщины. Она попросила прикурить на берегу Сены. Она была прекрасна, даже несмотря на похмелье: ноги ее были подобны аркам Пон-Нёф, нос был так же прям и совершенен, как обелиск на площади Согласия. Ее улыбка была похожа на ту, знаменитую, которую он видел в Лувре. И он наконец улыбнулся в ответ. Они не знали ни одного общего языка, но это, казалось, не имело значения. Они смотрели на речные суденышки с моста Искусств и играли в петанк на горячем песке Арен Лютеции. Когда она засмеялась при виде таксы, с плеском обрушившейся в Сену, у него подпрыгнуло сердце. Ночью они занимались любовью в его люксе, и все десять тысяч огней Эйфелевой башни пробегали по ней вверх и вниз, будто небесный бенгальский огонь. А утром он посмотрел на ее спящую фигуру, идеально подходящую к ее телу, и в его сердце поднялся знакомый ужас: тот, что преследует мужчин Похьянмаа и говорит, что где-то есть конец пьянству и тяжелой работе. Он тихо, чтобы не разбудить ее, собрал вещи и сел на автобус до Бове. Когда самолет улетел из Франции, Антти ощутил странную смесь тоски и свободы. Гнев проснувшегося Парижа был ужасен. Позже полиция спорила, как именно начались беспорядки и кто поджег сотни автомобилей. Но ведь дело происходило в Париже – кто же это мог быть, как не отвергнутая женщина? Антти не удалось уехать из Парижа насовсем. Она снилась ему в спальне старого дома в Похьянмаа. Каждое утро он просыпался и не сразу открывал глаза, боясь холода половиц и зная, что мир снаружи не сулит ему ласки. Там были только холодные блики серого неба и угрюмая желтизна полей. В одно сентябрьское утро, в самом начале осени, он спал даже дольше обычного, и ему снились боа из перьев, лилипут, жонглирующий бензопилами, и женские тела, одетые в свет. И вдруг французский сон будто выплеснулся наружу, в холодный воздух. С улицы раздались крики, кто-то заколотил в дверь. За дверью стояли девушки из «Крейзи Хорс», прямо в лужах грязи, на тонком льду. Их нежные тела покрывали мурашки, они дрожали, закрывая руками одинаковые грудки, похожие на птенцов. Стуча зубами, они что-то твердили по-французски, потом стали махать руками. Перья у них на головах походили на осенний лес. А на полях его фермы, прямо рядом с амбарами, стояли здания, похожие на вышедшие из утреннего тумана каменные корабли, украшенные статуями, сверкающие золотом. Он затопил сауну для девушек и, покраснев, вежливо отказался, когда они пригласили его с собой. Отвез их в город на своей старой потрепанной «Мазде», по трое или четверо за раз. Позже Антти узнал, что они объединились с группой звезд саамского рэпа и отправились на гастроли на север, в Рованиеми, где успешно адаптировали свои номера к более холодному климату. Для этого им пришлось добавить в свой скудный гардероб оленьи шкуры. Отвезя последних девиц, он вернулся и уставился на французское наследие на своих полях. Он увидел Дом Инвалидов и Оперу Гарнье и, разумеется, кабаре «Крейзи Хорс». Они валялись там, как выброшенные корки от камамбера. Осколки Парижа, которые снились ему холодными ночами. На следующее утро он заглянул в книжный магазин на Монмартре, который ему так понравился, и в кондитерскую Пьера на улице Риволи, а еще через день – в Лувр. Они появились на полях Антти из ниоткуда, словно летающие тарелки в стиле барокко, как будто всегда стояли на плоской земле под серым небом. Вскоре они заняли все поля Антти. Его дом еле втиснулся между Пантеоном и Нотр-Дамом. Париж привел с собой людей. Дрожащие мимы бродили по улицам Оулайнена, пытаясь заработать на чашку горького финского кофе. Юные влюбленные мерзли в скромных сентябрьских сугробах, но не сдавались. Однажды утром Антти проснулся от тихого нашествия паркурщиков, один из которых свалился через крышу ему на голову. Он заботился о заблудших парижанах, как мог, соорудил из своего сарая временное убежище. Тем не менее ситуация была не лишена плюсов. Он отвел мать в бутик «Луи Виттон», и они выпили кофе в кафе, которое твердо намеревалось продолжать работу, несмотря на то что клиентура теперь состояла из Антти и его друзей, которые часто бывали на ближайшей заправке. Мать Антти смотрела на ранний осенний закат, горевший красным и золотым над крышами и лишенными рек мостами Парижа. Она коснулась его щеки с тихой гордостью, и в ее глазах заблестели слезы. Наконец что-то заметили и власти. Поскольку вся Франция разъезжается в отпуск до конца сентября, от внимания парижан происходящее ускользнуло. Чего-то не досчитавшись, французы обвиняли «Аль-Каиду», инопланетян или безумный научный эксперимент «Нокиа» – в зависимости от дня недели. Антти угрюмо наблюдал, как финская армия осторожно продвигается в сердце Парижа. Когда вмешалась градостроительная комиссия ЕС, он понял, что пора действовать. На следующее утро Антти вышел на улицу еще до рассвета, встал на крыльце своего дома и пожалел, что у Парижа не было лица, в которое он мог бы посмотреть. В результате он уставился в мозаичное окно Нотр-Дама. Никогда не утихающие ветры Похьянмаа обдували башни собора мягко, как будто говорили о любви. – Дело не в тебе, дело во мне, – сказал он. – Я не могу наполнить тебя в одиночку. Они будут забирать кусочки обратно и отстроят тебя заново, и ты опустеешь. Я не хочу этого, потому что… Антти изо всех сил пытался сказать то, что финские мужчины всегда говорят очень быстро, как будто сквозь комок в горле, слегка покраснев – но намного искреннее, чем все остальные. – Потому что я тебя люблю. Париж затаил дыхание в утренней тишине и ждал. – Вот что, – сказал Антти, – зимой я вернусь. На следующую ночь Париж ушел, как будто и не уезжал, забрав все с собой – и Монмартр, и игроков в петанк, и девушек из «Крейзи Хорс» (к большому разочарованию оленеводов Лапландии). Остался только толстый слой собачьих экскрементов по всему полю Антти. (Подарок. Удобрение.) Теперь жители Оулайнена понимающе улыбаются, когда выпадает первый снег, и Антти на своем тракторе уезжает на зиму на юг. Но теплыми летними вечерами, когда солнце едва касается горизонта, он бодро разгуливает по своим полям. И, если прислушаться, вы обязательно услышите далекий шансон. Приложение Topsight Вечером накануне запланированного отлета Куови домой они вчетвером отправились вернуть душу Биби. Она ждала на одной из пристаней «Лили». Глаза щипало, во рту стоял сонный привкус. В темноте плавучий город Эстуарий – списанные нефтяные платформы и пришвартованные корабли – больше походил на то, чем был на самом деле. Строители покрыли «Лили» яркими жилыми домами и зелеными садами, но уродливая штуковина из ржавого металла и бетона, сделанная, чтобы сосать нефть из земли до последней капли, никуда не делась. Это обмануло Куови при первом знакомстве, когда она увидела яркие цвета и отражения в воде. Но теперь она знала правду. Это уже не имело значения. Сегодня она отправится домой. Оставалось одно последнее дело. Тишину нарушил низкий вой мотора. Подошла маленькая лодка, казавшаяся почти плоской на фоне огней острова. Куови подождала, пока лодка остановится. Подняла телефон, освещая тусклым светом три фигуры. – Привет, – тихо сказала она. Бранхо сидел сзади, сложив руки на коленях, и рулил с помощью дешевого нимба – прозрачного пластикового обруча с напечатанной на нем схемой интерфейса мозга-компьютера. Он прищурился от света, сгорбил широкие плечи кикбоксера и еле заметно кивнул Куови. Но Аоко встала, чуть не упав, когда лодка качнулась под ней, протянула Куови мягкую руку и дернула ее к себе. – Простите за опоздание. Крис никак не мог встать. Ленивый говнюк. Бородатый коренастый мужчина в стеганой жилетке махнул Куови рукой. Аоко усмехнулась, сверкнув в темноте белыми зубами. – Прости, дружок, нам нужно управиться пораньше, пока не проснулись колдуны. Принесла? Куови подняла маленькую бутылочку для душ, которую стащила из маминого принтера накануне. Бутылочка была из голубого стекла, с изящным изогнутым горлышком. Аоко взяла ее в руки и критически осмотрела. – Маленькая. Много не влезет. Комок гнева подступил к горлу Куови. Она должна была спать. У нее оставался один день с мамой до отъезда домой. Она уже попрощалась с Биби. Идея ритуала возвращения домой принадлежала Аоко. Какая-то африканская традиция, о которой вряд ли вообще слышал народ Биби. Чтобы ее дух упокоился. Чтобы она присмотрела за ними всеми. Чтобы ее призрака не использовали в дурных целях колдуны, которые якобы торчали повсюду, поджидая, пока люди умрут. – Я подумала, что Биби бы понравилось. – Она потянулась через лодку и схватила бутылочку. – А по-моему, мило, – сказал Крис, шмыгнул носом и принялся толстыми пальцами скручивать сигарету. – На птичку похоже. Бранхо ничего не сказал. Аоко фыркнула: