Но для меня эта фраза оказалась подобно колоколу, гонгу и набату одновременно. — Нет, он не принял сан. Его величество был против, — невпопад забормотала я. — Он усыпил служанку. Из священного сосуда. Он сказал, что украл его. Чтобы мне помочь. Украл. Это я виновата… Зверь снова гладил меня по волосам, снова ждал, пока я успокоюсь. Затем продолжил. Видно было, что ему не доставляет ни малейшей радости открывать мне правду. Даже тени злорадства или удовлетворения ущемленного самолюбия не наблюдала я на его словно высеченному из скалы лице. И все же Фиар решил действовать, что называется, в один присест. Так поступает хирург, который знает, ему придется причинить пациенту боль, чтобы потом тому стало легче. И лучше резать сразу, не задумываясь, и наверняка. — А ты знаешь, как наполняются магией священные сосуды, Эя?! Я ошарашенно покачала головой. В который раз. — Содержимое священных сосудов — память, которой лишили живых людей. Их разум, чувства, эмоции. Безумная богиня Ата ничего не творит. Лишь оскверняет то, что создано матерью. — Природой, — пробормотала я, озираясь вокруг. — Да, — подтвердил Зверь. А у меня последний осколок в калейдоскопе встал на свое место. Вспомнила, как изо рта Милы потекло голубое сияние прямо в сосуд, который парил над ладонью Андре. — Спасибо, — сказала я Фиару и, когда волк посмотрел на меня вопросительно, добавила: — За правду. За честность. За терпение. Бровь Зверя приподнялась, и я пояснила: — Ты, должно быть, разрываешься между тем, чтобы преследовать Андре, и остаться со мной. По губам Зверя скользнула усмешка. — Ты же, — я сглотнула, — хочешь убить его? Ты должен хотеть, — тихо добавила я. — Хочу, — не стал кривить душой Фиар. — И лишь память Анжу мешает мне сделать это. — Потому что Андре не убивал моего отца? — спросила я. Губы волка сжались в одну линию. На щеках заходили желваки. — Он бездействовал, — отрезал Зверь. — Он все равно что убил. Я кивнула. В этом я была с ним согласна. На мой вопросительный взгляд, мол, тогда почему же, Зверь нахмурился. — Твой отец был удивительным человеком, Эя, — произнес он. — Я никого не встречал, равного ему по силе. Силе духа, твердости, силе сердца. Я замерла, слушая Зверя. — Сердце Анжу было огромным. Порой казалось, ему мало этого мира. Казалось, он родился не в том месте и не в то время. Не в свое время, понимаешь, Эя? Он слишком опередил нас. Он… просто не вписывался в эпоху. Глаза у меня защипало. Я любила папочку, очень, очень любила. Как отца. Как любящего, заботливого родителя. Но любила ли я его как человека? Мага? Ученого? Человека, который опередил свою эпоху? Знала ли я его так хорошо? И что-то мне подсказывало: нет. И моя дочерняя любовь, которая до этого казалась мне бескрайней, безграничной, вдруг стала какой-то куцей и неполноценной по сравнению с огнем в глазах Зверя. Он действительно знал моего отца. Действительно его любил. — Несмотря на то что Анжу знал правду о церковниках и даже докопался до тайной информации об Источнике, — продолжал Зверь, — он любил пасынка. Твой отец, Эя, знал, что так и будет. И взял с меня слово, что не трону его, что бы ни случилось. — И ты дал слово отцу? — спросила я. Зверь нахмурился. — Мне пришлось. Если опасность не грозит мне или кому-то, и особенно тебе, я не трону его. И этот твой… кузен… словно знает об этом! Проклятье Луны! Он никогда не убивает своими руками! — Он тоже хорошо знал папу, — вырвалось у меня. А Зверь посмотрел на меня с облегчением. Должно быть, думал, что я не пойму. Я мягко отстранилась от него и позвала: — Пойдем домой? Глава 12 Когда мы вдвоем появились в саду, там было пусто. И все же было ощущение, что за нами внимательно, пожалуй, очень внимательно наблюдают. А когда я по неловкости подвернула ногу и Зверь поддержал под локоть, к ощущению, что смотрят, прибавилось откуда-то знание, что еще и ликуют. И хоть в жесте Фиара не было ничего предосудительного, я густо покраснела и осторожно отстранилась. Он не настаивал. Время близилось к вечеру. Обед мы оба благополучно пропустили. Я ответила согласием на приглашение Фиара на ужин и, присев в поклоне, удалилась в свои покои, чтобы сменить туалет. В этом не было нужды: в Заповедных землях, даже если это замок рода Альбето, условности не соблюдались так уж строго, да что там, не соблюдались в принципе. Но находиться рядом с ним и молчать (потому что Зверь молчал) было как-то интимно, что ли… А говорить самой не то что было неуместно или глупо, просто за сегодня сказано было слишком много, и мной и им, и сейчас слова казались лишними. Поэтому, когда подвернулся такой правдоподобный предлог, как смена туалета к ужину, я не преминула им воспользоваться. К тому, как нелепо выглядит эта смена туалета в то время, как расхаживаю по замку не только без белья и даже без чулок, я успела привыкнуть. Когда осталась одна, выдохнула и, прижавшись спиной к стене, сползла вниз, усевшись прямо на ковер. Какое-то время сидела, обняв колени руками и раскачиваясь вперед-назад. Один раз дверь даже приоткрылась, и внутрь просунулась взлохмаченная головка Эльзы. Я ожидала ахов, охов, восклицаний и обещаний не отходить от меня ни на шаг, заверений, что простужусь, ведь люди такие нежные… Но ничего из этого не последовало, меня снова оставили одну, за что я была благодарна. Я сидела бы так и дальше, но мысль о том, что опоздаю на ужин, а то и вовсе пропущу его, чем, несомненно, обижу Зверя, не давала рассиживаться. Я вытерла слезы (а их к этому моменту снова набежало предостаточно) и направилась в омывальную. Воспоминания о том, что Андре прикасался ко мне, к моему платью, были опустошенно-болезненными, а еще какими-то липкими. Откинув волосы назад, я забралась в каменную лохань и прикосновением к специальной выемке в стене вызвала водопадик. Сразу вода оказалась холодной, и я взвизгнула, но потом она потеплела, да и я привыкла, и поэтому долго и с наслаждением подставляла упругим освежающим струям тело, пока ощущение липкости не смылось окончательно. Завершив омовение, я закуталась в полотенце и прошла в гардеробную. В дверь постучали, и я откликнулась: — Входи, Адела. Волчица юркнула в комнатку и прикрыла за собой дверь, чтобы не напускать вечернюю свежесть. Но небольшой ветерок все же успел ворваться внутрь, и я зябко повела плечами. — Я опаздываю? — поинтересовалась я. Адела покачала головой. — У тебя уйма времени, — сказала она, а потом, с подозрением глядя мне в глаза, решилась спросить: — С тобой все в порядке? — Сколько тебе лет, Адела? — невпопад спросила я волчицу. Та недоуменно пожала плечами, но ответила: — Восемьдесят. Я кивнула своим мыслям. — Значит, ты помнишь войну. Между людьми и… свободным народом. — Войну, — глухо повторила волчица и криво усмехнулась. Я поняла, о чем она. Бойня, избиение, уничтожение… Это действительно трудно назвать войной. Особенно поначалу, когда свободный народ был застигнут врасплох. — Вас оттеснили с ваших земель. Отрезали от Источника. Адела кивнула. — Загон оборотней в резервации — так они это называли. На деле же истребляли нас сотнями. Тысячами. Мы сопротивлялись. Мы бились до последнего. Отстаивали свои земли, свое право на независимость. — Но у них была магия, — глухо сказала я. — Проклятая магия Аты. Магия иллюзий. Магия безумия. — Мы попадались в ловушки сотнями, — прошептала Адела. Взгляд ее затуманился. Губы дрожали. Волчица вспоминала. И воспоминания ее не были радостными. — А ваших магов с вами не было, — продолжала я. Волчица вскинула взгляд. — Стихийников, — подсказала я. Адела кивнула. — Мы называли их носителями, — сказала она. — Они несли в себе дар матери. Дар природы, дар жизни. — Вам пришлось отступить, — сказала я. — И Церковь завладела Источником.