— Я молил палача отдать все мне. История могла кончиться если не компромиссом, то хотя бы законно. Но вмешался король. Наверное, он хотел проучить меня за то, что я был с ним не особо вежлив. Я встал на этот путь не ради ранга, я хотел отомстить. — Я делаю паузу и наблюдаю за реакцией. Харэн смотрит на меня во все глаза и без единой капли осуждения. — Что ты теперь обо мне думаешь? — Я понимаю. Я бы сделал так же. — У мести есть причины, но нет оправданий. Если бы я мог что-то изменить, я бы остался безымянным стражником. — А мама знает? — Знает только она. Теперь еще ты. — Честное слово, я умею молчать! — Иначе бы я не признался. — А Цэккая я и в этот раз прощу, ладно? *** Прошел еще один день, у Ларрэт почти полностью пропал голос. Даже Айрон не отходит от ее кровати, что уж говорить про Харэна. Я тоже рядом, но скован рамками своего положения — слуги и секретаря. Я могу только стоять и смотреть, как она умирает. Айрон временами задерживает на мне сочувствующий взгляд. Возможно, я и не заслуживаю большего снисхождения. — Харэн, — говорит он вдруг, — уже полночь. Ей будет проще заснуть, если мы оставим ее в покое. — Он кладет руку на плечо сына. — Нет. — Вен позовет нас, если что. — Айрон смотрит на меня. — Да ведь? — Конечно. — Так что, идем? Тебе тоже не помешает выспаться. — Харэн соглашается только тогда, когда Ларрэт кивает. Закрывается одна дверь, затем вторая — вот они уже в коридоре. Оставшись наедине с ней, я подхожу ближе, сажусь вплотную к кровати и беру ее за руку. Ее пальцы слишком холодные для живого человека, но внимательный взгляд и полуулыбка говорят о том, что она меня слышит. — Вен, — шепчет она. — Если хочешь, мы можем помолчать. — Последнее… желание. Забери маму. Я сжимаю ее руку покрепче, но не решаюсь ответить «да». Это слишком трудно — и сказать, и исполнить. — Прости ее, тебе это нужно. — Нужно, — повторяю. — Наверное, нужно. Мы не говорим ни о чем больше. Ларрэт засыпает, а я не могу пошевелиться, чтобы не разбудить. Поправится ли она? Надежды все меньше, но думать о ее смерти немыслимо. Бывают моменты, когда люди счастливы, но не осознают этого: они ругают судьбу за неурядицы, днем и ночью думают только о том, чего им не хватает. Проходит время, счастье превращается в воспоминание. Оно греет душу, иногда до боли. Как часто мы забываем о том, что вслед за белой полосой — пусть и порою тонкой, как нитка, — всегда следует черная… Переступая эту грань, оглядываешься назад и коришь себя, что жил вполсилы, строил слишком много планов вместо того, чтобы насладиться настоящим. Но сделать уже ничего не можешь. Ночь кажется вечностью. Я вспоминаю, как впервые увидел Ларрэт, как избегал ее шесть лет до ее коронации и два года после. И зачем? Она была напоминанием о моей глупости, была чем-то недосягаемым, чем-то совершенным, чего я недостоин. Я долго не мог принять ее в свою жизнь, а когда это случилось, Ларрэт заполнила ее без остатка. Она стала моим убежищем. Не осознавая этого, я нуждался в ней так сильно, что потерял голову. Какое-то время до и после рождения Харэна она отдалилась от меня, и я готов был любить ее безответно. С тех пор моя жизнь превратилась в бесконечное служение им обоим. В отрыве от реальности такая самоотверженность кажется глупостью, но я ни о чем не жалею. Я переживал по поводу того, что это все неправильно, я нередко чувствовал себя лишним. Я слишком часто страдал от того, что не оказался смелее и не отстоял свое право быть с ней, и каждый раз убеждал себя, что так лучше для всех. Как легко я признался ему в сговоре против короля! Быть может, когда-нибудь я смогу рассказать ему все остальное… Кто знает, как сложился жизнь и как изменюсь я. В том, что люди меняются, нет сомнений. Каким был я двадцать лет назад и какой я сейчас — два разных человека, но одна личность, которую изменили годы. Увы, иногда внутренние установки слишком прочны, и мы сопротивляемся этим изменениям, идем против своей изменчивой природы. И сами от этого страдаем. Когда-то я не хотел ни слышать, ни знать, что я, как и любой человек, плод чьего-то союза. Я презирал своих родителей за то, что они забрали ее, не дали с ней попрощаться. А оказалось все по-другому. Я обвинял Миэну в том, что она не потрудилась найти меня, но разве я сам искал могилу Мерт? Я, возможно, даже слышал о старушке, тоскующей по своим детям, но не придал этому значения. Я слишком верил в то, что не нужен ей, а она — в то, что я мертв. Она живет у могилы дочери, одна, почти без средств к существованию. Она изо дня в день просит милостыни у границы. Мне тяжело переступать через себя, но подсознательно я хочу ее простить, хочу вернуть ее к жизни и наверстать упущенное. Предсмертное желание нельзя не исполнить — поэтому Ларрэт уберегла это на последний момент. Она не просила, не уговаривала, а поставила меня перед фактом, и это лучшее, что она могла сделать — не оставить мне выбора. Жестоко на самом деле сидеть у постели умирающего, который мучается от болей, и желать, чтобы он протянул как можно дольше. Страх потерять близкого человека настолько сильный, что мы даже не задумываемся о том, что ему тяжелее, чем нам. С какой-то стороны мы проявляем заботу и хотим удержать его в этом мире, понятном и близком. Отпустить, отдать в руки неизвестности — тоже жестоко. Но правда в том, что в конечном итоге от нас самих ничего не зависит. Человек уходит, когда приходит его время, и нам остается только запомнить их последнюю волю. *** Никогда еще ночь не казалась такой длинной. Я не сводил глаз с Ларрэт до самого утра, боясь упустить тот самый момент и не сдержать обещание, которое я дал Харэну. Ее не стало только к полудню. Последние ее слова были обращены к сыну. Превозмогая боль, почти одними губами она сказала: «Я в тебя верю». Родным запрещено провожать человека в последний путь и посещать его до окончания десятидневного траура. Так заведено и в мире королей, и в мире простых смертных: нельзя лить слезы над могилой едва усопшего. Покойную душу в иной мир провожают не самые близкие люди: соседи, знакомые — кто угодно, но не семья. Сегодня я нарушил этот запрет, ведь кому, если не мне, организовывать эти похороны. Я не оплакивал ее, чтобы ее душа спокойно воссоединилась с землей предков. Теперь Ларрэт под землей королевского кладбища, неподалеку от брата. Когда я возвращаюсь оттуда, только-только стемнело, и я удивляюсь, как быстро пролетел день, как быстро моя жизнь поделилась на до и после. Я узнаю, что Харэн с Айроном, и решаю их не тревожить. Мой собственный кабинет кажется слишком невыносимым, и впервые в жизни я хочу напиться до потери сознания, чтобы стало проще. К счастью или нет, одиночество мое оказывается недолгим: дверь содрогается от стука. Пока Харэн не встал на ноги, я замещаю короля, и я не могу уйти в себя и запереться от остального мира. Заходит Тэта. — Я не хочу навязываться, — говорит она, — но если тебе нужна компания… — Она долго-долго смотрит на меня и принимает молчание за согласие, остается. — Мне жаль. — Ему хуже. — Сколько ночей ты не спал? — Не помню. — Ты не сможешь ему помочь, если не позаботишься сейчас о себе. — Смогу. — Вен, ты не из камня. Признай это и дай волю чувствам. Я могу уйти, если ты хочешь. — Я хочу день ни о чем не думать и ничего не чувствовать, не существовать. Всего один день, и я стану прежним. — Понимаю. Может, я могу помочь? — Что тебе нужно? Ты ничего не предлагаешь просто так. — Для меня вот стало открытием, что ты не такой холодный, как мне всегда казалось. Почему я не могу быть другой? — Потому что это ты. Ты думаешь только о себе. — Ты живешь ради других, а я — вопреки им. Нам трудно понять друг друга, но мы можем попробовать. — За твоими действиями всегда стоит выгода. — Конечно. Мне выгоден мир, а значит, дружба с тобой мне пригодится. Но я… — Отряд готов? — Да. Мы отправимся утром, и я, считай, зашла попрощаться. — Могу тебя по-дружески проводить. — Ты ведь останешься при своем ранге? — Почему ты спрашиваешь? — Айрон может настроить Харэна против тебя. — Нет, мы в хороших отношениях. — Я не могла не заметить, что между вами не так ладно, как раньше. Полагаю, он обо всем знает. Вен, я понимаю, ты не хочешь это обсуждать, но знай, что я на твоей стороне. Если я могу повлиять на то, чтобы ты остался секретарем, я это сделаю. — Спасибо, но справлюсь без твоей помощи. *** Сегодня я снова проспал всего ничего и чувствую себя отвратительно. Возраст дает о себе знать, и бессонница, которую когда-то я переносил безболезненно, сказывается на мне легким подобием сердечного приступа, когда я в девятый день траура встаю с кровати. Когда перед глазами перестает плыть, я осознаю, что держусь за стену, чтобы не упасть. Я поднимаю голову и сталкиваются со своим отражением — я стою перед зеркалом на расстоянии вытянутого пальца, и мое дыхание оставляет след на стекле. Я помню, как я выглядел в двадцать, в двадцать один, в двадцать два и двадцать три — одно лицо. До тридцати лет трудно уловить момент, когда начинаешь стареть, но сегодня мне кажется, что я переступил эту грань.