На следующий день как только я пришел в коллеж, то заметил, что во дворе что-то изменилось. Повсюду суетились полицейские, расставляя красные и белые конусы, чтобы обозначить дорожки. Другие полицейские устанавливали и тестировали светофоры. Еще один тип доставал из грузовика с надписью «Безопасность на дороге» велосипеды и миниатюрные машинки. Глазами я искал Мари в толпе учеников, но не находил. Мне сразу стало ясно, что она в огромной опасности: Мари потеряется в сложном лабиринте, организованном полицейскими, и всё полетит к черту из-за этих тренировок ПДД. Я решил, что надо действовать. Из тревоги зародилась надежда… Спасибо, Хайсам, спасибо, Нимцович! Прозвенел звонок, и все пошли в класс. К счастью, на уроке истории я сел у окна: весенний ветерок освежал мне голову, пока остальные погружались в колодцы веков. С этого места я мог наблюдать за приготовлениями во дворе. Время шло, а Мари всё не было, и я даже не знал, хорошо это или плохо. Я уже представлял, как она теряется среди этих машинок, велосипедов и знаков, словно во враждебном городке. Она не выпутается из такой ситуации, ее унизят, буквально размажут – и конец всем нашим надеждам. Я совершенно не слушал учителя. Кажется, речь шла об эпохе, когда короли и принцы тратили половину своего времени на то, чтобы поубивать друг друга. Другая половина уходила на то, чтобы избежать покушений, а третья – чтобы родить сына или победить в войне. На самом деле это всё глупо и не внушает никакого оптимизма по поводу будущего человечества. Но это мое личное мнение, которое вряд ли бы заинтересовало учителя, человека серьезного, да еще и со слуховым аппаратом в правом ухе – казалось, он постоянно на связи с Людовиком XIV. Из-за затычек в ушах я называл его Бетховеном. Вот о чём я думал, когда вдруг услышал скрип школьных ворот и увидел Мари, которая снова опаздывала. Конечно, у нее теперь уходило больше времени на то, чтобы добраться до школы, считая шаги, – она сама так говорила. Может, Мари иногда терялась без своей нити Ариадны – я представлял, как она бродит по пустынным улочкам, пытаясь найти дорогу в школу и натыкаясь на всё подряд. От такой картины сердце мое превращалось в печеное яблоко, такое же сморщенное и пустое внутри. Я следил за ней взглядом. Мари шла по двору механическим шагом сомневающегося робота, потому что наверняка поняла, что что-то не так. Раз, два, три – направо; раз, два – налево. Она наткнулась на дорожный конус, замерла на несколько секунд, пытаясь рассчитать дорогу, повернула обратно, но тут же затерялась среди велосипедов. Из глубины двора за ней с подозрением наблюдал полицейский. Не хочу хвастаться, но я предвидел катастрофу. Заметьте, это не так сложно, когда постоянно живешь с ощущением, будто она вот-вот разразится. Это я извлек из уроков истории. Мари потерялась посреди фальшивых светофоров и фальшивых знаков «Стоп» – всё вокруг нее было фальшивым. Хуже всего то, что и остальные в классе заметили происходящее и уже угорали над ней, пуская слюни и подталкивая друг друга локтями, словно в цирке. Я подумал, что всё кончено: слишком очевидно, что она ничего не видит. Я подскочил на стуле, как пружина. Потом, сам того не замечая, поднялся и заявил учителю: – Можно выйти? У меня колики. – Колики? – Да, понос, если вам так больше нравится. С вами такого не бывало? Прошло какое-то время, прежде чем мой ответ добрался до его мозга: может, из-за слухового аппарата, а может, из-за моей наглости. А затем глаза историка будто заволокло дымом. – Ну вы хотите деталей, я вам их предоставлю! Мне показалось, что он ждет инструкций от Людовика XIV. Наконец я вышел. Когда я нагнал Мари во дворе, то заметил, что все давно прилипли к окнам и на нас смотрят. В классах началась настоящая суматоха, несмотря на учителей, которых следовало уважать. Мне показалось, что мы с Мари на арене, а эта публика желает нам смерти, – такая вот историческая аналогия. Я пробежался по лабиринту, проложенному ребятами из «Безопасности на дорогах», и добрался до застрявшей в тупике Мари. Наверняка она почувствовала меня, потому что сказала: – Это ты, Виктор? – Да, я, твоя космическая нить Ариадны. Мари вздохнула с облегчением, и я подумал, что для нас не всё потеряно. Момент был не самый подходящий, но я всё-таки спросил: – Ты еще злишься? Она покраснела, но я не знаю, от злости или от любви. Или от того и другого разом. – Да, я злюсь. Но в то же время знаю, что никогда и никого не полюблю так, как тебя. Однако если бы я могла видеть, то влепила бы тебе пощечину, и мне стало бы легче. – Подожди, я сейчас подойду. Я не хотел, чтобы Мари промазала, как в первый раз, поэтому подбежал и встал прямо перед ней. – Давай. Как только мне влепили пощечину, вся публика в окнах зааплодировала, засвистела, заухала, а учителя безуспешно пытались как-то погасить этот огонь. Замерший в глубине двора полицейский явно спрашивал себя, куда он попал. Разноцветные звездочки кружились у меня перед глазами, в ушах звенело. Оказалось, у Мари тяжелая рука. Я даже не знал, что может стать так хорошо, когда тебе так больно. – Отлично, теперь за мной. Слышишь мои шаги? После такой жестокости всё улеглось. – Слышу. – Ухватилась за нить? – Да. И больше не отпущу. Так мы пересекли двор на глазах у всех свесившихся из окон учеников, на лицах которых застыла странная смесь разочарования, насмешки и восхищения. Я подумал, что перед ними сегодня разыграли самый захватывающий в мире спектакль. Прозвенел звонок с урока. Было несложно догадаться, что нас точно вызовут на ковер. Вспомнив о Счастливчике Люке, я сказал Мари: – Назови какую-нибудь известную книгу, которую можно найти у нас в библиотеке. – Зачем? Ты собираешься читать на перемене? Не хочешь немного побыть вместе? – Да нет же, я тебе потом всё объясню. Это важно, иначе нам грозят большие неприятности: нас схватят, разлучат и отправят в изгнание. – В изгнание? Это как? – Я себя понял. Это папина теория о любовных штучках… Короче, книга! Для кого-то, кто только- только начал читать и желает наверстать упущенное. Пока что не задавай вопросов. – Хорошо… Поверю тебе. Погоди… А что этот человек любит? – Велосипеды. – Тогда возьми книгу Антуана Блондена[69] «Тур де Франс»… Если он любит велосипеды, лучше не придумаешь. Нужно было раздобыть эту книгу любой ценой до того, как меня вызовут по поводу моего поведения, «скандального и вопиющего», так обычно говорят. Вдвоем мы сорвали уроки во всей школе и выставили на смех полицию. Видите, не обязательно собирать толпу, чтобы натворить дел. За такое могли и исключить. В библиотеке книга Блондена только-только появилась: я тут же завел формуляр и внес ее туда. Было забавно видеть свое имя в библиотечном формуляре. Перед тем как выйти, я пролистал книгу и убедился, что это то, что надо: соперники, публика, работа над собой до потери пульса… И в то же время почувствовал: есть в ней и нечто грустное, отчего сердце билось сильнее. Магия литературы. Затем по громкоговорителю объявили, что нас с Мари вызывают. Мы встретились со Счастливчиком Люком в коридоре у двери в кабинет: он был небрит, да и вообще казалось, что эта ситуация его утомляет. Завуч так и сказал, что вести нас к директрисе ему очень не хочется, но мы там разыграли целый спектакль и сорвали все уроки разом. – Подождите, я вернусь через пару минут. Надо уладить кое-что с бумагами. И, приняв загадочный вид, пропал в своем кабинете и долго не выходил. Тогда я решил рискнуть и отправился за ним, оставив Мари в коридоре. Счастливчик Люк подпрыгнул, когда увидел меня в дверях. Он казался таким маленьким в своем огромном кресле. У стола я заметил новую книжную полку, на которой в алфавитном порядке стояли Дюма и Сервантес. Я подумал, что Блонден окажется впереди всех. – Что ты здесь делаешь, Виктор? – Я хотел кое-что обсудить, а так как нас сейчас отчитают у директрисы, я даже не знаю, когда еще смогу поговорить с вами в следующий раз. На стенах кабинета висели постеры с чемпионами- велосипедистами, которые выкладывались на все сто в гору или с горы. Пот с них лился, как жир с курицы гриль. Я не знал, с чего начать, но времени было немного, поэтому пришлось поторопиться. – Вам понравился «Дон Кихот»? – Не очень. Я даже разочарован. – Почему? – Эта книга… как сказать… не очень серьезная. Мне не нравится, когда над героями смеются. А Дон Кихота представили как какого-то больного придурка, совершенно спятившего. Мне сложно к нему привязаться. Можешь что-нибудь посоветовать? Я глубоко вздохнул и протянул ему книгу. Он взял ее и запыхтел, словно собирался съесть. – Надеюсь, она хоть немного с трагедией. – Не знаю. Увидите сами. Зазвонил телефон, Счастливчик Люк ответил, и я понял, что директриса нас уже ждет. – Так, надо идти. И не вздумай жаловаться. Когда я учился в интернате, нас за любую провинность ставили на колени в пустом кабинете директора и оставляли ждать. Пятнадцать минут… полчаса… Потом звенел звонок, приходил директор и отвешивал пощечину. Или несколько, в зависимости от проступка. Он никогда ничего не говорил. А потом нас заставляли ждать еще, до следующего звонка. – Какая мрачная эпоха… – Один раз я сбежал, стащив велосипед у консьержа. За три дня проехал триста пятьдесят километров. С тех пор это моя страсть… – Интересная у вас молодость! Казалось, ему польстил мой комплимент. – Помните, вчера, когда мы столкнулись в коридоре, а вы собирались прятаться в спортзале, чтобы читать «Дон Кихота», вы сказали, что за вами должок? – Помню. Посмотрим, что можно сделать. Но с чего вдруг вы разыграли этот спектакль?! Нельзя смеяться над слепыми. Конечно, от тебя можно ожидать чего угодно, но от твоей подруги… – Всё из-за дурацкого спора. Но лучше вам наказать только меня, и меня одного. Потому что, если вы накажете и ее тоже, родители отправят Мари в пансион, а наша школа лишится лучшей ученицы. – Думаешь, у нее настолько строгие родители? – Уверен! Ее отец торгует какими-то золотыми мухами и редко шутит. Если они обо всём узнают, то точно переедут – и прощай, гений! Мы с Мари проследовали за Счастливчиком Люком, и уже перед дверью в кабинет директрисы он сказал: – Так, я войду первым. Вдруг меня осенило. – Скажите ей, что у меня есть суперидея, как вымолить прощение. – Какая идея? – Мы могли бы организовать концерт виолончели… что-то действительно крутое, для настоящих ценителей. – Но ты же не играешь на виолончели. – Нет, но я буду переворачивать страницы партитур.