Иван ещё раз выбросил кулак, но тут невидимый хук угодил ему в солнечное сплетение, сбив дыхание и повалив в воду. Пара сильных рук придавила Ивана к дну. Ладонью ему заткнули рот и нос. Сквозь бурлящую в схватке воду Иван различал два чёрных силуэта — те самые негры-охранники держали его, не давая поднятья. Одна рука на лице, вторая сдавливает горло, ещё две на груди и животе. Он бился как пойманная медведем рыбина, рвущаяся из цепких когтистых лап. Неистово молотил руками и ногами. Дважды кулаки и пятки достигали цели так, что вода вскоре окрасилась кровью. На миг удалось ослабить хватку. Иван со звериным восторгом впился зубами в коричневую ладонь, закрывающую ему рот. Сверху раздался вскрик. Руки, сковывающие его движения, исчезли. Иван интуитивно успел убрать голову, и чёрный кулак прошёлся в миллиметре от уха. Следом ещё один снова угодил в дно, подняв волны и ворох брызг. Иван пружиной вытолкнул себя из воды и в одном прыжке выпорхнул из саркофага. Пол был плиточный, и мокрые ступни разъезжались на нём как на льду. Перед глазами всё плыло. Он попытался было снять очки. Не вышло — ремень крепко стянут на затылке. Впереди вспыхнуло яркое пятно — человеческая фигура в бирюзовом трико. Вложив все силы в скользящие ноги, Иван сделал, было, шаг, но адская боль в паху пронзила всё его тело. Это человек в бирюзовом ударил ему между ног. Иван упал как подкошенный. С головы сорвали очки, и перед слезящимися глазами встало лицо Кунца. — Фрау Хильда! — кричал он. Игла кольнула вену также легко и безболезненно, как и в прошлый раз. Всё повторялось. Сознание снова утопало в дымке, заменяя боль в паху блаженной наркотической негой… * * * Очередное пробуждение не было таким радужным как прежнее. Болели голова и правый бок. Гудели руки. С ноги сняли бинт, зато костяшки правой руки были залеплены пластырем. Он был в той же комнате, что и прежде и на нём была вновь надета грубая парусиновая пижама. У кровати уже знакомый охранник, тот, что постарше. В ноздрях белеют ватные тампоны. В руках конец железной цепи. — Wach auf! — скомандовал негр, увидев, что пациент очнулся. Иван не отреагировал. Негр дёрнул цепью, и нога Ивана дёрнулась тоже. На ноге были кандалы. Надо же, меры предосторожности! Прям галерный раб. Иван подтянул нону, перехватил цепь и дёрнул на себя. Холодный ствол упёрся в висок. — Станешь дурить, разнесу весь твой внутренний мир, — на приличном английском произнёс негр. И уже покладисто добавил: — Идём, Доктор ждёт. * * * В центре полутёмной комнаты, закинув ногу на ногу, восседал старик. Лёгкий льняной костюм лилейного цвета сидел на нём свободно, но мешковатым не выглядел. Наоборот, даже подчёркивал нетронутую лишним жирком сухощавую фигуру. Старику можно было дать как семьдесят, так и все девяносто лет. То был представитель породы людей, какие в любом возрасте держатся моложаво. Седые волосы зачёсаны назад. Большие уши с удлиненными книзу мясистыми мочками. Щёки изрыты глубокими морщинами, но высокий лоб гладок и чист. Из узких разрезов век глядят умные и проницательные светло-серые глаза. Греческий нос. Под узкими крыльями ноздрей небольшие подкрашенные хной и закрученные кверху усики «а-ля велосипедный руль». Аристократический подбородок гладко выбрит. — Значит вы здесь главный! — с места в карьер рванул Иван. — Что здесь происходит? За кого меня держат?! Что это?! — Иван указал на цепь. — Учитывая недавний инцидент, кто кого должен опасаться, вы нас или мы вас, звучит двусмысленно, — подал голос старик. — Я требую прекратить весь этот балаган, снять это барахло и срочно начать поиски всех… — Тише-тише, молодой человек. Присядьте, — Старик указал на кресло напротив. На его пальцах блеснул ряд массивных перстней с драгоценными камнями. Иван сел и старик продолжил: — Оглянитесь, что вы видите? Неужели это похоже на хоспис, пункт Службы Спасения или филиал Красного Креста? Иван огляделся. Он стоял посреди полутёмной библиотеки, стенные стеллажи которой были сплошь уставлены кожаными папками. На потускневших корешках пестрели золотые, чёрные и красные надписи на немецком языке. Многие, совершенно старые и затёртые были помечены стилизованным орлом, сжимающим в когтях дубовый венок. Между стеллажами висели картины в позолоченных рамах. Портреты чопорных мужчин в гражданском одеянии начала века и в мундирах цвета фельдграу с крестами, нашивками и орденскими планками. На массивных постаментах возвышались стеклянные колбы, и льющаяся снизу голубоватая подсветка высвечивала заспиртованные в них тушки приматов: макаки, гиббона, орангутанга и каких-то уж совсем неведомых человекообразных существ. У одного была отнята часть головы, у другого вскрыт позвоночник, у нескольких отсутствовала передняя часть туловища и из розоватых лёгких выступали многочисленные трубки, тонкие похожие на серебряные нити. В свисающем с потолка гигантском в форме торпеды стеклянном цилиндре была заключена полутуша белого кита, внутренние органы которого идеально просматривались с любой точки комнаты. Обстановка напоминала краеведческий музей, если бы не фрактурные надписи на высоких спинках старинных дубовых кресел и запаха древних книг. — Да-да. Всё здесь — «фата моргана», — прочёл Ивановы мысли старик. Что-то недоброе змеёй зашевелилось у Ивана внутри. — Что за эксперименты? Каким фуфломицином меня пичкают? — С одной стороны мы врачи без границ… с другой нас попросту не существует. — И почему мне не дают видеться с Питером и Брижит? — уже не так напористо спросил Иван. — Есть вопросы, которые, по моему мнению, должны беспокоить вас гораздо больше судеб ваших случайных попутчиков. — Я что, заложник? Старик снял ногу с ноги. Его морщинистое лицо непостижимым образом преобразилось. — Моё имя, доктор Альбрехт Иоганн Миллер. — Он по-гусарски щёлкнул каблуками и коротко кивнул. — Я мог бы обмануть вас и представиться чудаковатым богатеем-отшельником, доживающим свой век в частном бунгало на задворках цивилизации. Согласно официальной версии так оно и есть. Я мог бы даже организовать поиски. Но буду честен, я не стану этого делать. Есть более важные задачи. Несмотря на «первый блин комом», мы проведём немало времени вместе. И пусть вас не смущает окружающий антураж. Не ломайте голову и не делайте исторических параллелей. История — дама многоликая. Альбрехт Миллер улыбнулся с такой располагающей смущённостью, присущей исключительно подросткам пубертатного возраста, словно за свою долгую жизнь старик не обидел и мухи. Он разлил по бокалам белое вино, один бокал подал Ивану. Надпил янтарный напиток, причмокнул, оценивая букет, и сделал одобрительный жест. — Я не беглый фашистский пособник, какого на вашей родине неминуемо приставили бы к стенке. Во-первых, все пятьдесят пять послевоенных лет я никуда не сбегал с этого острова. А во-вторых, я ни дня не состоял в НСДАП, не был членом ни СС, ни СД и никогда не убивал людей. По национальности я австриец. По гражданству тоже. Я уроженец Зальцбурга и истовый протестант. До аншлюса 38-го года преподавал в Венском университете и по случайности избежал концлагеря. За меня замолвили бывшие мои сокурсники — немецкие коллеги-биологи. Знали меня как фанатичного сторонника великого Вестенхёфера и его акватической теории. Со студенческих лет я изучаю генетическую предрасположенность сухопутных организмов к обитанию в водной среде. Именно они — мои немецкие коллеги — и порекомендовали меня научному сообществу Рейха в те непростые для всего мира годы. Благодаря их протеже я с марта 42-го стал ассистировать видному медицинскому светиле, профессору анатомии и физиологии Людвигу Фишербругеру, руководителю Q-42 — программы отбора и, как модно теперь говорить, апгрейда боевых ныряльщиков, элиты морской пехоты Вермахта. При поддержке высокопоставленных берлинских партайгеноссе на Суматре был создан Южный Центр «Гамма». Имена тех людей вам, молодой человек, ничего не скажут, но поверьте, то были одни из выдающихся деятелей генетики. Один пропал при бомбардировке Лейпцига, второго расстреляли Советы, последний ушёл «крысиными тропами» в Южную Америку и спустя год погиб в автокатастрофе. К концу 44-го профессор Фишербругер окончательно удостоверился в состоятельности акватерриальной теории и принял решение ни в коем случае и вне зависимости от результатов войны не прерывать работу. Наши эксперименты мало интересовали японскую администрацию Суматры. Им вменялось беспрекословно обеспечивать лабораторию всем необходимым, с чем они успешно справлялись. До лета 45-го японцы удерживали Голландскую Ост-Индию, но за месяц до прихода британцев и лабораторию и био-инкубатор с приматами пришлось эвакуировать на один из необитаемых Северных Сентинельских островов. Японские корабли, перевёзшие оборудование и персонал, после были благополучно потоплены британскими подлодками. Наверняка, англичане благодарили за «слив» координат индонезийское подполье. Ну а после августа 45-го японцам и вовсе стало не до нас. Так тайна акватерриальной теории эволюции осталась на долгие годы, в прямом смысле, законсервирована здесь, на этом острове. Скажу без обиняков, в чём-то я даже антинацист. Ананербе с её оккультной идеологией была настоящим сборищем глупцов, конъюнктурщиков разных мастей, карьеристов-лизоблюдов и прочих политиканов от науки. Это скопище неучей под руководством главного «агронома» Рейха шизофреника Гиммера продвигало антиэволюционистскую расовую теорию, не выдерживающую никакой сколь-нибудь серьёзной критики. И тем ни менее, будучи адептом их псевдонаучной организации и благодаря щедрой лояльности покровителей профессора Фишербругера мы и после войны имели возможность развить истинное «наследие предков» до реальных результатов. К концу 46-го, после полутора лет сложнейших операций по пересадке китовых желез секреций суматранским орангутангам как прямым потомкам сивопитеков и ближайшим «сородичам» человека, у нас, наконец, кое-что получилось. В тот год нам впервые удалось… э… как сказать, чтобы вы поняли… нам впервые удалось «разбудить» ген Spirabilis и прописать его в ДНК самок орангутангов с прижитыми ранее дельфиньими железами. Вы слышали что-либо о горизонтальном переносе генов? Хирургическое конструирование дыхательных путей приматов, систематическое введение им ЛСД-35 и непосредственная пересадка гена в вектор под постоянными атаками выброса в кровеносную систему фосфорсодержащих ферментов оказались весьма результативна. Не понимаете? Тогда немного теории. Глава 17 — Вы, верно, знаете Йохан, — продолжал доктор Миллер, — что наша планета состоит из шести материков и одного Мирового океана. Так вот, суша в этой экосистеме занимает менее трети, остальное вода. Напрашивается вопрос, почему матушка-природа распорядилась таким образом, что человеку — венцу её творения — дала возможность обитать лишь на одной трети и нигде более? Если природа всегда права и эволюционный процесс являет собой беспрецедентно гибкую систему адаптаций, почему она так и не приспособила человека к жизни в воде, что разрешило бы многие проблемы выживания? Ответ был найден здесь, на Северном Сентинеле. Дело в том, что Первый Человек на Земле — Хомо Гидробионт — отлично уживался в морских глубинах, как и на земной тверди. Но за многие миллиарды лет природа разделила это умение на две эволюционные генетические ветви: на акваприматов, от которых произошли все морские млекопитающие, и на терраприматов, родоначальников человекоподобных обезьян. Не понимаете? Доктор направился к колбе с заспиртованным туловищем похожего на обезьяну, но абсолютно безволосого, гладкокожего существа и указкой указал на его вскрытую грудную клетку. — Взгляните сюда. Наши лёгкие имеют объём от трёх до пяти литров, но используются едва ли на треть, что есть эволюционный анахронизм, генеральная генетическая метаморфоза. Закостенелый человеческий скелет и деформированная миллионами лет дыхательная система не дают нам в полной мере использовать весь имеющийся потенциал. Исключение составляют тренированные пловцы и ныряльщики, что лишь подтверждает правило. Теперь взгляните на шею. (Указка, сделав дугу, остановилась у препарированной верхней части позвоночника чучела). По сути, мало-функциональный элемент и уязвимая область. Вспомните гильотину, топор палача или фразу «свернуть шею». Наглядная иллюстрация полной незащищённости. В природе имеются сочленения головы с туловищем намного эффективней. К примеру, у сов. Но длинная шея у женщин и по сей день вызывает зависть. В африканских племенах в дань многовековой традиции они нарочно удлиняют себе шеи с помощью различных приспособлений. Почему, как полагаете? Для красоты? Природная память? Место для Вишудха чакры? Увы! (Доктор демонстративно похлопал себя по затылку). Именно здесь когда-то располагалось всё самое необходимое для полноценного дыхания в воде. Сотни миллионов лет назад ДНК археоантропов в своей генетической структуре содержало один важнейший ген — Spirabilis. Благодаря ему наш акватерриальный пращур наряду с сухопутным образом жизни время от времени возвращался в родную обитель — в океанские глубины. Spirabilis отвечал за построение первородной дыхательной системы, так сказать «сверхмощного двухклапанного насоса». Структура этого «насоса» была таковой: в шее Хомо Гидробиона за щитовидкой, располагалась трахея, как и у современного сапиенса. Но в отличие от нас, у гидропитека в районе «адамова яблока» она делала крутой дугообразный изгиб к затылку, обвивала третий и четвёртый шейные позвонки и посредством двух клапанов, один для вдоха-выдоха, второй для отвода углекислого газа, соединялась в затылочной области с дыхалом, сродни китовому или дельфиньему. Невероятно мощные мышцы обжимали дыхательную систему, и такие же природно-развитые мышцы усиливали скелет в районе бронхов и лёгких. В результате, благодаря «шейному насосу», двухклапанному дыхалу, сильным мышцам и эластичности рёбер первобытный «человек-амфибия» мог за один вдох аккумулировать в лёгких от двенадцати до восемнадцати литров воздуха, а контролируемая регуляция сердцебиения увеличивала время состояния апноэ вдвое. В итоге Хомо Гидробионт до двух часов мог находиться в воде, ничуть не испытывая дискомфорта. Наоборот, адаптированная к водной среде самонастраивающаяся «дельфинья» кожа выравнивала все жизненно важные системы: артериальное давление, температуру тела и работу кровеносной и эндокринной систем. В колбе, что перед вами годовалый аквахомо — детёныш самки суматранского орангутанга с горизонтально перенесёнными в лабораторных условиях пол-определяющими генами китайского дельфина. Селекция получилась репродуктивной, но неустойчивой. Теперь каждые двадцать один день железы самок вырабатывают эволюцигон и мультигон и при оплодотворении успешно зачинают и вынашивают эмбрион гидробиона. Проще говоря, рожают «человека-амфибию». Младенцы аквахомо быстро развиваются и к году выглядят как детёныши наших пращуров. Но затем происходит эпистаз и ген Spirabilis переходит в гипостатичность, то есть подавляется другими генами. Развитие «зависает» между приматом и китообразным. Доктор вглядывался в бледное Иваново лицо и с отцовским укором «ох уж эта современная молодёжь» читал в нём полное непонимание. — Я всё это вам рассказываю, молодой человек, поскольку между нами не должно быть никаких тайн. И потому что стоит пояснить, почему вы здесь. Но вижу, я вас заболтал. Что ж, переварите пока хоть это и помните, вы наш желанный гость. Будьте как дома, принимайте гостеприимство как должное, но не теряйте благоразумия. Нет на белом свете ничего ценнее рацио. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Никакого наследия предков в том ключе, в каком его преподносит современная наука. Мировые войны, глобальные конфликты, противостояния общественных систем — всё это ничто в сравнении с всесильной эволюцией. Она перемалывает века и судьбы в жестокой мясорубке, и когда-нибудь там далеко за горизонтом обновлённый сверхчеловек даже не вспомнит о житейских неурядицах своих сухопутных пращуров. Это говорю вам я, доктор Альбрехт Иоганн Миллер. Иван проглотил застрявший в горле ком и, запинаясь, хрипло произнёс: — Вы сказали, что всё это рассказываете, «потому что пришло время объяснить, почему я здесь». Старик допил вино, поставил бокал на журнальный столик с единственной книгой, открытой на первой странице, авантитул которой гласил следующее: Westenhöfer, Max. «Das Problem der Menschwerdung: dargestellt auf Grund morphogenetischer Betrachtungen über Gehirn und Schädel und unter Bezugnahme auf zahlreiche andere Körpergegenden». Berlin Nornen Verlag, 1935.[4] — Чтобы ген Spirabilis в конечном итоге успешно сформировал половозрелого Хомо Гидробионта, родитель-самец должен иметь атавизм, а именно — полное отключение метаболизма при переходе из цикла «суша» в цикл «вода». Эта стадия атрофирована у современного человека. Двадцать лет назад нам повезло. И вот, благодаря вам, мой дорогой Иван Усик, мы снова на коне. В библиотеке воцарилось молчание. — Я с вами откровенен, — сказал доктор Миллер, — потому что по вашей реакции понимаю, вы человек непростой. С вами не стоит играть. И чтобы окончательно развеять сомнения, предлагаю познакомиться с моей внучкой. Старик обратился к негру у двери с цепью в руках. — Сэмюель, отведите господина Усика к Эмме.